Сказ про капитана Копейкина
Товарища смешного Копейкина собирали по частям. И собрали. И стал он человеком ручной сборки. Но это уже потом про него в газете так написали. А поначалу разочарованный Минздрав не слишком с ним церемонился. Доктора сказали, как приговор вынесли: "Этому парню не сюда надо, а через дорогу". Кто ж не знает, что напротив вологодской горбольницы морг расположен? И Копейкин знал. Едва шевеля тяжелыми губами, вымолвил: "Привезли к вам, теперь лечите..." Доктора изумились, но возражать не стали.
Короче, выжил он. А выжив, стал думать: "Какого хрена? Какого, например, хрена ему дают испытывать парашют, не способный раскрываться?" Вопрос справедливый. Но к вопросам из жизни капитана Копейкина следует подходить с одной стороны, с другой, с третьей... Оптимизм возникнет с любой из сторон, особенно, если кто поинтересуется, что случилось с ним на День авиации, когда в Вологде, как утверждали очевидцы, подняли в воздух все, что могло летать, планировать или хотя бы падать.
Виктор Копейкин падал с высоты 1200 метров. И говорить об этом надо словами тех, кто наблюдал процесс. Значит, так дело было: "Запрокинув головы, зрители глушили теплое пиво и любовались массовым десантом. Купола висели в небе, как облетевшие с одуванчика пушинки. Только один падал быстро и некрасиво. Как окурок с балкона. Общественность интересовалась, чего он будет делать дальше..."
Когда основной парашют не раскрылся, Копейкин стал распутывать стропы. И увлекся. Высоко над собой увидел чужие купола. В ушах звенело. Голова работала, как бортовой компьютер. Иногда в таких ситуациях лучше ничего не делать - пусть все идет как идет. Скажем, когда лихие шутники сбрасывают кошек на "пристрелочных" парашютах, то им бинтуют лапы, чтобы ничего не делали. Если не бинтовать, кошка в панике начнет карабкаться по стропам, влезет на купол и завернется в него бандеролью с адресом: земля, до востребования. Тут и конец кошачьему воздухоплаванию.
Копейкин не стал раскрывать запасной парашют - слишком крутит, завернет, как "пристрелочную" кошку. Он только обхватил колени, напрягся, сжался в каплю, сделался эмбрионом. То ли сам летел к земле, то ли это она устремилась ему навстречу. Зелень колыхнулась в глазах одним мазком кисти неизвестного художника. Это был совсем не тот полет, которого душа заждалась, готовая осчастливиться или озлиться: "И ему не встать, оземь грянувшись, стройным принцем..."
Встал. Ну, это еще как сказать - встал. От удара тело подбросило и поставило на ноги. В следующее мгновение тело почувствовало, что стоять больно, и легло. По аэродрому уже неслись люди с перекошенными от ужаса лицами. Копейкину с переломанными ногами, треснувшим позвоночником, но живому - торопиться было некуда. Настиг планету, летящую безнадзорно в космосе. Приземлился. В левом нагрудном кармане нащупал пачку сигарет. Когда до него добежали, он почти докурил.
Прямо через комбинезон всадили Копейкину антишоковый укол. Соорудили носилки из податливых березок, понесли к "скорой" - и по отечественным колдобинам в горбольницу, напротив которой морг. Тут как бы еще сама судьба сомневалась, не умея сделать правильный выбор: туда или напротив? Вологодские врачи, как анекдот, вспоминали вычитанный в газете случай о скандале в Англии, когда в каком-то хосписе засбоип компьютер, и пациенту выписали не то лекарство или не ту дозу. В вологодской медицине таких проблем нету - ни компьютеров, ни лекарств... Однако же - собрали. На том же, видимо, энтузиазме, с каким Копейкин, увлекшись, распутывал стропы.
Ну и теперь немного об экспериментальном парашюте, который рожден был, чтобы не раскрываться. Хотя нет. Стоит еще упомянуть, как через два или три месяца после многочисленных операций из ног Копейкина вытаскивали спицы. Чуть не орал от боли парашютист, просил вколоть обезболивающее. Хирург сказал мрачно: "Терпи, кончились обезболивающие. Одни руки у нас остались". Руки - да, руки у хирургов были волшебными, сравнить не с чем.
В день рождения Копейкина, по словам его товарищей, он имел неплохие шансы прожить ровно 28 лет, и ни днем больше. Имениннику выдали новый, экспериментальный парашют и сказали: "Вещь! Безотказен, как у тебя, сам знаешь, что..." Сравнение Копейкину польстило, хотя отчего-то скребло на душе. Прыгать предстояло с тысячи метров. Попросил подняться - еще на двести. По ушам уже бил требовательно зудящий сигнал - прыгай. Прыгнул. Ну то есть шагнул в люк и утонул в воздушном потоке, ожидая, что сейчас встряхнет, а затем настанет блаженная, неземная тишина. Секунды шли, в ушах свистело: "Ох, блин, не встать, принцу, оземь грянувшись!" Подпустив к себе землю метров на триста, раскрыл запаску. И увидел, как опять бегут по полю без носилок. Два запыхавшихся подполковника, оба мастера спорта, хором объясняли, что именно заело в экспериментальном изделии.
Копейкин поверил, что и в самом деле ерунда. Пошел на второй заход, хотя на земле впечатлительная докторша грохнулась в обморок. Во время второго прыжка заело еще что-то. Копейкин сложил верную запаску и побрел к трапу самолета в третий раз. Экспериментальный парашют снова не раскрылся, спасла все та же запаска. Копейкин достал десантный кинжал и покромсал "эксклюзив" ВВС, как бог черепаху. Чтобы уж и соблазна не возникло на четвертый прыжок. Через неделю пришла директива от главкома: экспериментальную модель парашюта изъять и уничтожить. Копейкина освободили из-под домашнего ареста и напоили на радостях за счет ВВС, у которых в отличие от вологодской медицины никогда не кончаются обезболивающие средства.
Все без обид было. Копейкин хорошо помнил эпизод, не с ним произошедший, и крепко уважал командира части. Тогда он еще ничего не испытывал, а просто прыгал, как все. Погасив свой купол, наблюдал, как боевые товарищи пачками сыпались с неба. Один товарищ падал быстрее других. И все ускорялся. "Запаску!.." - орал Копейкин, словно мог быть услышан тем, кто уже умер. В ста шагах полыхнуло бесполезным и запоздалым шелком, как будто взорвалась бомба из снега. Автомат у парня погнуло, как игрушечный, а сам он - не о чем говорить. Вместе со всеми подбежал, проваливаясь в снег, командир части полковник Золотов, который в тот день контролировал укладку парашютов. Ни слова не говоря, щелкнул замками, снял с мертвого десантника парашют. Подогнал под себя лямки и пошагал через поле к самолету.
Копейкин курил сигареты одну за другой. Все курили. И молчали. Ждали трагического исхода. Не раскрылся раз - почему должен раскрыться сейчас? Просто полковник решил разделить одну смерть пополам. Но парашют раскрылся легко, как дамский зонтик. Оказалось, у того парня по какой-то нелепой оплошности отстегнулся вытяжной тросик, и он от летящего навстречу ужаса потерял сознание, не успев раскрыть запасной парашют. А Копейкин после того, как вологодские доктора собрали его заново, совершил еще пятьдесят семь прыжков. Ни один из них не был легче другого, только об этом не думалось. Минздрав ведь предупреждал, что всякой тяжести имя - крест.
Небо Тимура
В них обоих, у Алексея и Виктора, жила душа Тимура Апакидзе, аса палубной авиации - ничего сложнее не может быть в летном деле. И опаснее. В море не бывает запасных аэродромов. Душа грузина, которым гордится Россия. Душа великого летчика, имя которого становится в ряд: Уточкин, Нестеров, Громов, Чкалов, Коккинаки... Апакидзе. Герой России.
В январе 1996-го командование 6-го американского флота пригласило летчиков с "Адмирала Кузнецова" на авианосец "Америка". Хотели увидеть, что же он такого умеет, этот русский со странной фамилией Апакидзе, если о нем при жизни легенды ходят? Он показал на американском истребителе нечто такое, что повторить не сумел бы никто. Да никто и не решился. Засняли полет на десяток видеокамер и оставили до лучших времен, чтобы помнить, как далеко им до совершенства.
После гибели Тимура Апакидзе летчик-испытатель Герой России Анатолий Квочур показал товарищам запись в блокноте. Слова были Тимура: "Почему люди влюбляются в небо? Что-то необъяснимое тянет вверх. Люди ходят по земле, и это естественно. А те, кто взлетает, они юродивые. Я поднимаюсь на 12 тысяч, вокруг уже никого нет. Все там, подо мною - облака, люди... Солнце уходит, катится вниз. А в голове одна мысль: я - дома, дома, дома!.."
Угрюмые летчики палубной авиации плакали на его поминках и не стеснялись слез. "Ушел генерал, - сказал Герой России Иван Бохонко, - и не мучается больше, как самолеты на авианосец сажать. Для него все мучения кончились..." Вспоминали 1991 год, когда в декабре единственный российский авианосец, совершив обманный маневр, ушел из Черного моря на Баренцево. К командиру полка корабельной авиации Тимуру Апакидзе явились эмиссары из Киева: "Ты за нэзалэжностъ, або как?" Полковник ответил: "Я присягал один раз..." Пока "нэзалэжники" досматривали пьяные сны, на Северный флот улетели во главе с Апакидзе 17 корабельных летчиков и 85 человек инженерно-технического состава. Все добровольно, и все - с понижением в должности. Многие пилоты еще только учились садиться и взлетать с палубы. Им сказали: семь месяцев, не научитесь - авианосец продадим. Тимур садился на палубу более трехсот раз, пока не научил остальных. Стал генерал-майором, заместителем командующего морской авиацией.
Жил - как летал. А погиб по роковому невниманию аса к мелочам самочувствия. 17 июля 2001 года во время авиашоу в Псковской области более часа просидел в раскаленной кабине Су-33, затем показал с десяток фигур высшего пилотажа и решил на крутом развороте приземлиться не в аэродромном варианте, а как на палубу авианосца. Перегрузка сильно превысила допустимую. Видимо, случился секундньй обморок - ничем другим объяснить трагедию невозможно. Самолет стал стремительно падать, задел мачту электроосвещения - и все. Не стало Тимура.
Алексей Савинов все думал, как же это возникло у генерала словечко "юродивые"? Написал Копейкину. "А кто ж мы есть? - ответил вопросом капитан Копейкин. - Небом больные, юродивые. Но без нас в небе ничего доброго на земле не будет. Я вот в прошлом году..."
И пошел рассказ юродивого - юродивому. Про то, как чудный день летел, летел - и вдруг кувыркнулся в озеро, больше похожее на болото. Есть там у них такое озерцо под названием Лосьвида. Ну а что такое болото, как не первородная, так сказать, грязь, из которой произошло все сущее? Минздрав предупреждал, одинокий народ выжидательно безмолвствовал, пока капитан Копейкин, отбив себе точку приводнения, полоскался в зеленоватой воде. Какой-то шибко догадливый дед, таскавший карасей, спросил с неудовольствием: "Опять соревнования? На точность?.." Сообразив, что у соревнователя парашют плохо раскрылся, и тут не о точности приводнения речь вести надо, а спасать, пока не поздно, зацепил Копейкина каким-то крюком и отбуксировал к берегу, как пойманного сома.
Копейкин сообщал, что напрыгался вдосталь. Напрыгавшись, стал пилотировать "кукурузник" - один из тех, что бороздили вологодское небо, как рейсовые автобусы. В какой-то из полетов у него вдруг заглох мотор. Когда единственный винт у самолета перестает вращаться, настроение у летчика падает быстрее, чем высота. Пассажиры, жители сельские, ко всему привычные, не волновались. Получалось, волноваться предстоит одному Копейкину. "Кукурузник" тем временем заваливал нос, готовясь исполнить самую русскую из всех фигур пилотажа. Позже Копейкин всем объяснял, зачем надо газовать, если винт все равно не вращается. Слушателям становилось ясно, что он и сам этого не знает. Однако факт остается фактом - каким-то чудом сумел удержать машину, выправил крен, дотянул до полосы, с которой взлетел. Приземлился. Если попытаться математически смоделировать ситуацию, чтобы понять, как ему удалось посадить самолет... Лучше не надо. Сел ведь? Сел. Все дела.
В последующем бережном касательстве судьбы Тимура Апакидзе одного не мог уразуметь Виктор Копейкин - не пил генерал. Не пил - и все. Может, отсюда у него такая муравьиная точность во всем? Летом 2001-го, на поминках, подобный же разговор зашел. Летчики пили, не чокаясь, и задавались вопросом капитана Копейкина: "А почему он не пил?" Ответа не было. Было нечто неопределенное: "Да, мы расслаблялись со стаканом, а он - в спортзале. Словно бы что-то выколачивал из себя..."
"Из нас он дурь выколачивал. Говорил: молодой, забудь, чему тебя учили. Здесь летать надо. И брал с собой в полет. И учил летать. И я, "молодой подполковник", вылезал из кабины зеленый. Еле ноги волочил. Только он давал почувствовать реальное небо, его небо. Полковникам не давал летать ради молодых и перспективных. Не делил керосин по бедности, а выбирал лучших и гонял их до смертного пота. Это он жить учил. Квартиры своей не было, машину так и не смог купить, на метро ездил, а там на него глазели - генерал сидит в вагоне, книжку читает. Может, это и не генерал вовсе, а переодетый киноактер? А он был не просто генералом авиации и великим летчиком. По его учебникам будут учиться летать поколения. Один поднял на крыло корабельную авиацию..."
Прозвучал и такой вопрос: "Тимур верил в Бога? Я хочу понять, откуда такая сила духа в нем?" Ответил Анатолий Квочур: "Трудно сказать. В этом смысле он был человеком закрытым. Тут одно ясно. Крест ему выпал тяжкий, но Тимур нес его не обреченно, а с каким-то внутренним вдохновением. И прошел до конца. Значит, была вера".
"Все равно трудно свыкнуться, что вот так кончилась жизнь. Сорок семь лет прожил, и каких-то пары секунд не хватило. И уже не скажешь, что земля ему пухом..."
"Не о земле речь! Тимур не погиб, он в свой мир - в небо ушел. И Господь там принял его..."
17-18 июля 2015 года
Глава 135 СПЕЦНАЗА МАЛЫЕ ПЕЧАЛИ
Тут есть какая-то физиологическая тайна. Ныне отставленный вице-премьер Илья Клебанов всю жизнь любил на саночках кататься, и чтобы те саночки кто-то за собой тащил. Была у него такая страсть, привнесенная родом из-за черты оседлости. А Путин сказал вдруг: надо вставать на лыжи. И Клебанов, ленивый, сонный и глупый, съехал с кремлевской горки в обычные министры. И далее - по нисходящей.
Пребывал в состоянии рассеянного хамства, холодея от дурных предчувствий: вдруг Генпрокуратура разыграет "китайскую карту" и спросит, куда делись 80 миллионов долларов, полученных от Китая в качестве предоплаты заказа на постройку двух эсминцев. Здесь нету и там нету. Так где они есть?..
О ту пору процветала в Москве самая благородная похоть - красть все, что плохо лежит, и кремлевские сквозняки сильно способствовали ее процветанию. Обезумели православные, погружаясь в комфорт бытия, равный по объему "инвестиций" общей сумме бюджетных недоимок.
И как это Господь терпел воровскую либеральную знать? Может, запутался в российском законодательстве? Ничего удивительного - законы в России обратной силы не имеют, но и прямая тоже отсутствует. Местечковые министры семенили циркулярным многоточием по ковровым дорожкам Белого дома на Красной Пресне и озирались на аккредитованную прессу, опасаясь контрольного вопроса в спину: как вы относитесь к слухам о вашей возможной отставке?..
Спасительная мысль возникала сама собой. Не смотаться ли по холодку в Раифский Богородицкий монастырь, где святая вода исцеляет не только телесный, но и административный недуг? Вон Чубайс смотался, поставил свечку пред чудотворным образом Грузинской Божьей Матери, а Рэм Вяхирев пренебрег, так где, спрашивается, сегодня тот Вяхирев? А Чубайсу - все с гуся вода. Никакие проклятья не действуют. Ворует пуще прежнего.
Такие вот чудеса под Казанью творятся, в бывшей при советской власти колонии для рецидивистов, возвращенной в лоно Церкви. И Минтимер Шаймиев смывал свои грехи в озерной купели древней Раифской обители, и Лужков взбадривал дух в крещенские морозы, и Георгий Боос, пребывая в политическом унынии, развернул однажды в ту сторону самолет. А ныне покойный министр Починок, всегда считавший брак причиной развода, захотел венчаться здесь, хотя в мужском монастыре по уставу и не положено. Пришлось к самому Патриарху за разрешением обращаться. Обвенчали Починка. До следующего раза.
Народный артист Калягин в Раифе крестился, когда его в кино снимать перестали. Помогло. Снялся в роли Ленина. И квартиру получил. Иосиф Кобзон и Владимир Познер исповедовались у отца Всеволода, Кобзон - искренне, а Познер-лукавствуя: как всегда. Ну не может он правды сказать, не умеет, так воспитан. Не топить же его за это в купели - лучше Познер, чем никогда. Это еще Маяковский сказал про его лукавого предка.