X
Из клуба домой я пешком шел: на ходу лучше думается.
Экватору Олеговичу этому врать незачем, размышлял я. На брехуна он не похож. Что знал, то и сказал мне.
Теперь многое в поведении матери становилось для меня понятным. А вернее - совсем непонятным. Почему она скрывает, что у меня был (или есть?) брат? Что с ним сталось? На душе у меня было ой как тревожно.
Ты жизнь свою разлиновал
На тридцать лет вперед,
Но налетел девятый вал -
И все наоборот.
Придя домой, я сразу же изложил матери свой разговор с Экватором Олеговичем. Мать побледнела. Потом сказала:
- Видно, как веревочка ни вьется... Не зря я боялась, что ты стороной об этом узнаешь. И вот теперь ты на хрычика этого напоролся. Нет, он не соврал тебе. Полправды ты от него узнал, боюсь, и всю правду через чужих людей рано или поздно узнаешь. Так уж лучше я тебе все расскажу. Слушай. Дело так было.
После смерти отца я вас с Петей вскоре в детсад устроила. Но потом там вдруг кто-то из ребят ветрянкой заболел, карантин объявили. На это время я договорилась с тетей Тоней, сестрой моей, что она за вами приглядывать будет, пока я на работе. Она не работала, у ней кисть правой руки в блокаду повреждена; а жила близко - на Бородинской. Где сейчас она - не знаю и знать не хочу; с того проклятого дня мы с ней навсегда в разрыве.
В тот день, 30 марта, она пришла минут за десять до моего ухода на работу. Я ей разъяснила, что ребятам на обед приготовить; продукты у меня заранее были куплены. Я ушла в свою контору, а тетя Тоня повела тебя и Петю гулять. Потом вы вернулись домой, пообедали. Тут и я забежала, убедилась, что все в порядке. А когда я ушла, к нам на квартиру (это я уж потом узнала) Коля Солянников зашел, он в квартире напротив жил. Он часто приходил к вам играть, хоть старше вас с Петей года на два был.
Вы в тот день все втроем играли, а тетя Тоня сидела в кресле, читала. Потом вдруг сказала, что сходит в сберкассу быстро-быстро, а вы тут не шалите. Это все Коля потом рассказал. Тетя Тоня после призналась, что и вправду пошла в сберкассу, уплатить за жилплощадь, и там в очереди с час стояла, потому как конец месяца. А потом свою старую знакомую одну встретила, долго ее не видала, и за разговором проводила ее до дома - аж до проспекта Майорова.
А в это время происходили безысходные события, - Коля Солянников потом все по-честному рассказал. Вы втроем играли в кубики, какие-то дворцы строили, потом все прилегли на тахту и дремали. Потом Коле есть захотелось, он был мальчик прожорливый, и он сказал, что пойдет домой кушать. А вы с Петей были младше его, вам лестно было поиграть со старшим, и тогда ты сказал: "Ты не уходи, Коля, мы тебя накормим, я тебе кашу сварю". И ты пошел на кухню. Что ты там делал - точно сказать нельзя. Потом там нашли на полу крупу-ядрицу рассыпанную, а на табуретке - кастрюлю с такой же крупой, только вода туда налита не была. И обнаружили открытый крантик на газовой плите. Верхний вентиль тетя Тоня - дура такая - забыла перекрыть, а то бы ничего и не случилось.
Когда ты вернулся в комнату, Коля спросил тебя, скоро ли каша сварится, но ты ничего толком не ответил. Вы еще чуть-чуть поиграли, а потом все трое уснули на тахте. Не от газа, а просто потому, что наигрались. Газ пришел попозже, и во сне вы его не почувствовали.
Когда тетя Тоня вернулась, она уже на площадке учуяла запах, а чуть открыла дверь - ей так в нос шибануло, что она заорала благим матом. Концентрация густая была, хорошо, что взрыва не случилось, а то и тебе бы в живых не быть. Сбежались соседи, вытащили вас на площадку, вызвали "скорую". Коля быстро пришел в сознание, он крепкий мальчик был. Петя в сознание не пришел. Тебя отходили, хоть в больнице тебе долго пролежать пришлось. Ты оказался очень живучим. Ведь тут дело тем осложнилось, что тебя, когда второпях выносили из загазованной квартиры, головой о дверь сильно трахнули. У тебя сотрясение мозга получилось. Доктора побаивались - не станешь ли дурачком. Однако обошлось. Но врач Рыневский Георгий Дмитриевич дал мне такой совет, и даже не совет, а приказ: если ты сам не вспомнишь о том, что случилось, ни в коем случае тебе не напоминать. Потому что можно этим нанести тебе непоправимую психическую травму. И вот я изо всех сил старалась, чтобы ты ничего не узнал. Из квартиры на Загородном сразу же сменялась на дальний район; со всеми родственниками и знакомыми порвала, чтобы они случайно не проговорились. И все время из района в район кочевала, чтобы все следы замести. Это мне очень долго удавалось - держать тайну в тайне. А вот теперь...
- Мама, выходит - я убийца?
- Не забирай себе в голову такой мысли! Это несчастный случай... Но, знаешь, никому не рассказывай об этом. Люди так перетолковать могут, что потом всю жизнь с клеймом будешь ходить. Молчи!
- Мама, а фото Пети есть у тебя?
- Нет. Все, что его касается, я уничтожила. Чтобы ты случайно не узнал. И то фото, где все вчетвером сняты, тоже сожгла. А второй экземпляр у подруги моей школьной хранится, у Симы Горбачевой. Она ничего не знает, думает, что Петя от ангины умер. Я ее множество лет, эту Симу, не видела.
- А где она живет?
Мать дала мне адрес. Позже я побывал у этой Симы Горбачевой и выпросил фото. Я всю жизнь храню его. И в полет на Ялмез взял. Неспроста взял.
XI
Теперь я часто бывал дома у Элы. Подружился и с ее сестрами. И даже их отец, отставной боксер, оказался человеком невредным. Единственным мутным фактом его биографии было то, что он приклеил своей младшей дочке такое нечеловеческое имя - Электрокардиограмма. Он агитировал меня написать поэму о боксе и показывал мне разные приемы кулачной атаки и обороны.
О трех сестрах в доме, где они жили, говорили так: сестры-растеряхи. Они были симпатичные собой и вовсе не грязнули, но в квартире у них царили вечный кавардак, суматоха и бестолковщина. Впрочем, это даже придавало веселья их быту. Помимо общей для них нерасторопности, каждая из сестер имела и свою узкую специализацию. Когда стряпала Вера, обед обязательно получался неудобосъедобным: то она по ошибке соли в компот насыпет, то сахарного песку в щи. Если из квартиры несло паленым - это значит, Надя гладила белье и сожгла кофточку или наволочку. Эла же вечно роняла и била посуду.
О сизифах Эле я ничего не рассказал. И, конечно, ничего не сказал о Пете. Но однажды, сидя вечером в гостях у сестер, я сочинил для них специальный тест.
В одном зарубежном городке жил бюргер по фамилии, скажем, Пепелнапол. У него были две дочери-двойняшки, четырехлетнего возраста - Амалия и Эмилия. Мать их умерла очень рано, и за ними присматривали две няни.
Однажды бюргер уехал по делам в соседний городок. Няни накормили сестер добротным фриштыком, а затем, пользуясь бесконтрольностью, заперли детей в доме, а сами пошли на дневной сеанс в кино.
Оставшись без надзора, девочки-близнецы долго играли, потом им это надоело.
- Давай уснем до прихода наших бонн, - сказала Амалия Эмилии.
- Но как мы уснем, если спать не очень-то охота? - ответила Эмилия.
- Я знаю, как уснуть, если не спится, - заявила Амалия. - Мы возьмем в папином шкафчике сонные пилюли. - И она залезла в отцовский шкафчик и взяла там таблетки, которые Пепелнапол принимал иногда от бессонницы. Она высыпала их на стул.
- А сколько штук надо проглотить, чтобы уснуть? - спросила Эмилия.
Этого Амалия не знала. Но она недавно научилась считать до десяти и очень гордилась этим. Поэтому она сказала сестре:
- Я думаю, надо съесть по десять штук.
Когда любительницы кино вернулись, они застали обеих девочек в бессознательном состоянии. Срочно был вызван врач, который констатировал отравление. Были приняты все меры. Вернуть к жизни удалось только Амалию, и она призналась, что это была ее идея - таблетки глотать.
Пепелнапол, вернувшись из деловой поездки, не привлек служанок к судебной ответственности, но взял с них клятву о вечном молчании. А врачу всучил круглую сумму, чтобы тот лучше хранил медицинскую тайну. После этого Пепелнапол переселился с дочерью в другой город. Перед этим он нанял знаменитого гипнотизера, и тот навеки внушил Амалии полное забвение всего, что произошло. Отец не хотел, чтобы его дочь знала, что она невольная убийца своей сестры.
Прошло пятнадцать лет.
Из Амалии сформировалась здоровая, крепкая девушка. Однажды на танцплощадке она познакомилась с молодым гражданским летчиком. У них заварилась любовь.
Из любви к пилоту Амалия вступила в аэроклуб и вскоре выучилась водить одноместный спортивный самолет. Однажды она приняла участие в состязании на дальнюю дистанцию. Когда она пролетала над городком, где родилась, у самолета отказал мотор. Амалия выбросилась с парашютом над какой-то рощей. Это было кладбище. Раскрывшийся парашют зацепился за крону дерева, ветви самортизировали, и девушка, отделавшись парой царапин, очутилась на какой-то, как ей показалось, клумбе. Очухавшись, она увидала, что прямо перед ней - могильная плита, на которой написано: "Здесь покоится безвременно погибшая Эмилия Пепелнапол. Родилась тогда-то, скончалась тогда-то".
Амалию ошеломило сходство фамилий, а главное - дата рождения. Ведь эта дата была и ее датой появления на свет!
Вернувшись домой, девушка все это поведала отцу.
- Это рок! От него никуда не заначишься! - рыдая, воскликнул старик Пепелнапол и выдал на-гора всю правду.
Узнав, что она - убийца, Амалия отшила жениха и подала заявление в монастырь.
Надо ответить на вопрос: возможно ли для Амалии иное решение?
- Тест дубовый, - взяла слово Вера. - Но на месте этой Амалии я бы тоже пошла в монастырь. Ведь это же ужас - родную сестренку укокать!
- Десять вагонов чепухи! - взбудоражилась Надя. - И Амалия эта - дура! Никакая она не убийца, это просто несчастный случай. Я бы на ее месте ни в какие монашки не пошла. Я бы замуж за этого пилота нырнула - и все!
- Я бы тоже в монастырь не записалась, - задумчиво сказала Эла. - Но я пошла бы на могилу сестренки и дала бы там клятву, что когда-нибудь спасу кому-нибудь жизнь, даже рискуя своей.
XII
После того как я узнал правду о Пете и о себе, мать в первое же воскресенье поехала со мной на Охту. Отец-то лежал на Серафимовском, а Петю мать на Большеохтинском похоронила, чтобы я, навещая могилу отца, не набрел случайно на могилу брата. Все-то она учла - не учла только Экватора Олеговича.
Все эти годы мать, втайне от меня, ухитрялась бывать на Большеохтинском. Могилка Пети была в полном ажуре - с аккуратной, под мрамор дощечкой, с бетонной раковиной.
О смерть, бессмертная паскуда,
Непобедимая беда!
Из рая, из земного чуда,
Людей ты гонишь в никуда!..
А в следующий раз могилу брата посетил я один. Это произошло, как сейчас помню, 29 июня 1964 года. Я тогда только что в десятый класс перешел.
Посещению этому предшествовало одно очень важное событие: в коллективном юношеском сборнике "Утро над Невой" появились четыре стихотворения Павла Глобального - таков был избранный мною псевдоним. Мать прямо-таки ошеломлена была, когда я показал ей этот сборник и заявил в упор, что Глобальный - это я, ее сын. Окончательно в реальность этого дивного факта она поверила в тот день, когда почтальонша принесла мне на дом, на мою настоящую фамилию, мой первый гонорар - сорок три рубля восемьдесят две копейки.
Мать сразу же выдвинула такое предложение:
- С первой своей творческой получки ты должен купить хороших цветов рублей на десять и отвезти их на могилу брата. Ведь будь он жив, он радовался бы твоим успехам.
На следующий день я так и сделал - отвез цветы Пете.
Шагая с кладбища по Среднеохтинскому проспекту к трамваю, я мельком глянул на витрину спортмагазина и увидал, что там выставлен лук. Лук был что надо, под красное дерево; рядом лежал синий кожаный колчан со стрелами. Цены указано не было. Я зашел в магазин и спросил у продавщицы, сколько это стоит. Оказалось - очень даже дорого, мне не по карману. Когда я направился к выходу, послышался женский голос:
- Павлуша, это ты?!
Я обернулся. В той половине магазина, где продавалась спортивная обувь, возле прилавка стояла тетя Лира. Рядом с ней топтался пожилой мужчина, в котором я опознал ее мужа, дядю Филю.
Пил он пиво со стараньем,
Пил он водку и вино -
На лице его бараньем
Было все отражено.
Впрочем, на этот раз дядя Филя был трезв.
Оказывается, они уже три дня в Питере. Завтра возвращаются в Филаретово. На Охту, в этот магазин, они приехали по чьему-то совету: здесь большой выбор обуви. Они хотят купить кеды племяннику, сюрприз ему сделать.
Я помог им выбрать кеды, и мы направились к остановке двенадцатого номера.
Жена муженька до петли довела, -
Петля эта, к счастью, трамвайной была.
Мы поехали вместе на Петроградскую. В трамвае тетя Лира спросила вдруг, какие у меня успехи по русскому языку. Я ответил, что русский язык осваиваю с полным успехом, и полушутя добавил, что, может быть, недалек и тот год, когда меня в школах будут проходить. Тогда тетя Лира сказала:
- Я тебе уже предлагала каникулы у нас провести, да ты, видно, забыл или стесняешься. Теперь снова зову тебя к нам на лето. Ты не кобенься, ты у нас не тунеядцем проживешь - ты Вальку, племянника, по грамоте подтянешь.
Я в ответ что-то промычал. Не тянуло меня в это Филаретово.
- Ты, Павлюга, не думай, что скука у нас, - вмешался дядя Филя. - У нас кругом культура так и кипит! В пяти верстах от нас, в Ново-Ольховке, клуб действует, там фильмы почем зря крутят.
- Именно! - подтвердила тетя Лира. - Там даже индийские фильмы пускают.
- Я поеду к вам, - заявил я.
- Клюнул Павлюга на культуру! Клюнул! - обрадованно пробасил дядя Филя на весь вагон.
Но не в кино тут дело было. В том было дело, что третьего дня Эла сказала, что этим летом она будет жить в Ново-Ольховке: там ее родители дачу сняли.
XIII
И вот, значит, поехал я в это самое Филаретово на летние каникулы. Чтоб я там не задарма ошивался, мать мне какую-то сумму подбросила; какую - сейчас не помню, ведь с той поры двести лет прошло.
Тетя Лира и дядя Филя встретили меня хорошо, они ко мне почти как к родному отнеслись. И то лето я провел у них безо всяких происшествий.
Бревенчатый дом Бываевых стоял на краю поселка, верней был предпоследним, если идти в сторону Ново-Ольховки. В нем имелось две комнаты и кухня. К дому примыкал неплохой приусадебный участок; там и деревья росли, и для огорода места хватило. Недалеко от дома стоял сарайчик - в нем держали поросенка. В левом дальнем углу участка находился дощатый, крытый рубероидом домик-времянка. Для летнего обитания он вполне годился, туда меня и вселили Бываевы.
Сами они, ясное дело, жили в основном своем доме. И каждое лето у них обретался племянник Валентин. Родители его работали на железной дороге проводниками, летом у них начиналась самая горячая пора, - вот они и подкидывали сына тете Лире и дяде Филе до осени.
Валик, как его именовали Бываевы, был старше меня на год, но, как и я, перешел в том году в десятый класс (в свое время он два года просидел в пятом). Он всю жизнь хромал в грамматике, и в мою задачу входило подтянуть его. Я все лето с ним занимался. Правда, не очень регулярно: от занятий он часто отлынивал, будто маленький. Но читал он много и память имел завидную. И со вкусом был - ему стихи мои нравились.
Он смелым был. В речку Болотицу с пятиметрового обрыва запросто сигал. Тетя Лира рассказывала, как его из восьмого класса чуть не исключили. Он какого-то нахального пижона-десятиклассника, который к одной девочке клеился, здорово отлупил. Прямо на перемене. Валька только потому из школы не поперли, что весь класс на его защиту встал.
Да, Валик помнится мне парнем смелым и прямым. Но какая-то непутевость гнездилась в нем. Он брался только за такие дела, которые можно было выполнить быстро, или за те, которые казались ему легковыполнимыми. Жизнь ему потом жестоко за это отплатила.
Сами же Бываевы были людьми положительными, спокойными. Правда, дядя Филя выпить любил, но никогда не буянил. Выпьет - и развеселится, а потом сон на него накатит, и он засыпает где попало. Дома - так дома, в гостях - так в гостях, на работе - так на работе. Через это он, случалось, влипал в разные истории. Он много трудовых постов сменил: был директором тира, истопником в музее, приемщиком посуды в магазине и еще много кем. Даже новогодним Дедом Морозом работал по кратковременному найму.
Детишек радуя до слез,
Являлся в гости Дед Мороз.
Его орудием труда
Была седая борода.
К тому времени, когда я с Бываевыми познакомился, дядя Филя уже почти остепенился, выпивал пореже. Тетя Лира вполне доверяла ему, и ее смерётные деньги хранились в общем ящике комода, в незаклеенном конверте. Эти сто пятьдесят рублей она предназначила на срочные расходы, которые возникнут в связи с ее похоронами; в том же комоде у нее лежало три метра холста на саван и матерчатые тапочки с картонными подошвами. Но из этого не следует делать вывод, будто тетя Лира планировала свою кончину на ближайшее время. Вовсе нет! Она надеялась прожить долго, но запас, как говорится, пить-есть не просит.
Бываевы по рождению были питерцами. В Филаретово они переехали потому, что домик им по наследству достался. Долгие годы они жили беспокойно и бедновато, к тому же в коммуналке. Перебравшись в Филаретово, они обрели некоторый, хоть и очень скромный, достаток и жизнь более спокойную. Тетя Лира была уже на пенсии и подрабатывала в ново-ольховской аптеке - ездила туда на автобусе, а то и пешком ходила, благо недалеко. Там в аптеке она мыла всякие банки-склянки и поддерживала чистоту в помещении. А дядя Филя работал учетчиком на ново-ольховском песчаном карьере - в ожидании пенсии. Работенка у супругов была, что называется, не пыльная. Времени на домашнее хозяйство, на огород вполне хватало.
Жили Бываевы дружно и мирно. Но, ясное дело, имелись и у них свои неприятности. Тревожили думы о будущем племянника - Валика. Огорчало поведение соседки - Людки Мармаевой. Эта нестарая и на вид даже симпатичная женщина совсем не следила за своими курами, и они часто проникали на участок Бываевых, нахально копались в грядках.
И еще одна забота томила тетю Лиру и дядю Филю. То была забота об укреплении и наращивании здоровья.