- Сара права, - отозвалась Соня. - Публика жертву жрать не станет. Пьеса о Джуди не пойдет. Пьеса о Мэрилин не пойдет. Не можем мы ставить такое.
Помолчали. Переварили. Оценили баланс. Соня высказалась уверенно, авторитетно. Ее "мы" все услышали. Она мыслила себя членом коллектива. "Мы" должны это принять.
Каждый знал, что думает другой. Не надо было переглядываться, обмениваться гримасами, подмигивать. Им внушали, что они уже старики, личности поблекшие, усталые. Соня восседала на кубе как цирковой львенок и предлагала глянуть друг на друга ее глазами.
- Полностью согласна, - подвела наконец черту под неловким моментом Мэри и улыбнулась Соне, победительно тряхнувшей огненной головою и не сумевшей сдержать торжествующего "ха-ха". - "Мадам Баттерфляй" сегодня не пойдет.
- "Мадам Баттерфляй" собирает полный зал, - возразил Патрик. - А что скажете насчет "Мисс Сайгон"?
- Это что? - спросила Соня.
- Да та же "Баттерфляй". Что о ней скажете, Сара Дурхам?
- Мюзикл. Не наша публика.
- Ужас, - пожала плечами Соня. - Ты уверен, Патрик?
- Полностью. А как насчет "Зимбабве"? - гнул свое Патрик. - На мюзикл вроде не похоже.
"Зимбабве", постановка чернокожих феминисток, повествовала о молодой негритянке-деревенской жительнице, мечтавшей, как водится, жить в городе. Но в городе безработица. Тетка в Хараре отказывается ее принять, и без того у нее дом переполнен. Решение тетки вызывает в деревне бурю негодования, ибо нарушает старые добрые традиции, согласно которым более успешные члены общины должны поддерживать и даже содержать неимущих родственников. Но тетка ссылается на то, что у нее на шее и так уже два десятка иждивенцев, включая детей и родителей, и она всех должна кормить. Тетка работает сиделкой. Юную героиню соблазняет местный богатей, владелец извозной фирмы. Она беременеет, рожает, убивает новорожденного. Все это знают, но никто на нее не доносит. Бедняга сползает на панель, уже не надеясь, что очередной ее клиент в нее влюбится и женится на ней. Второго ребенка оставляет на пороге католической миссии. Заражается СПИДом, умирает. Всё.
- Я видела этот спектакль, - кивает Соня. - Хорошо сделано.
- Может, хорошо только потому, что героиня черная? - смеется Патрик, заманивая собеседников на поле, усеянное политическими капканами.
- Давайте не заводиться, уже поздно, - зевает Мэри.
- Точно, - соглашается Патрик.
- Поздно, - повторяет Рой, подводя черту. Спокойный, рассудительный, прирожденный арбитр. - Мы уже согласились на проект Сары.
- Но надо помнить, - не сдается Соня, - что это история женщин и девушек всего мира. Во все времена. И сию минуту. История сотен тысяч женщин. Миллионов.
- Хорошо, хорошо. Мы помним. Но уже поздно. Спать пора.
- Не думаю, что французы ухватились за Жюли Вэрон из сентиментальности. Они не видят в этой истории никакой плаксивости. Вчера я говорила с Жаном-Пьером по телефону, о рекламе, и он сказал, что Жюли - продукт своего времени.
- Ну-ну, - почти равнодушно кивнула Сара.
- Жан-Пьер утверждает, что они видят в Жюли интеллектуалку, в их национальной традиции "синего чулка".
- Иначе говоря, нам не надо было и собираться, - заключил Рой, вставая и тем самым завершая собрание.
- А как насчет заокеанской денежки? - спросил Патрик. - На что они согласились? Спорю, не на французский "синий чулок".
- Купили, - отрезала Сара.
- Вот что я вам скажу. - Патрик рубанул ладонью воздух. - Если вы поставите этого Стивена-как-его-мать, в зале по полу слезы ручьями побегут.
И вот Мэри и Рой уже грохочут по деревянным ступеням, как пьяные пираты из прошлогоднего детского утренника, распевают нескладным дуэтом:
- Она была бедна, она была честна…
У Патрика и вправду на глазах слезы.
- Патрик, бога ради! - Сара обнимает его за плечи. Жест типа "ну-ну, успокойся", вызывающий у Патрика обычные причитания о том, что его опекают. Так уж у них заведено.
Но ничто не вечно - Соня его опекать-баловать не намерена. Сойдя с лестницы, она окинула Патрика критическим взглядом: попугай какой-то. Ярко-зеленый пиджак, волосы торчат, как намагниченные… Сама Соня являла собой эталон аристократической моды. На ней камуфляжный прикид - штаны и футболка из армейских неликвидов, на плечах кокетливо болтается кружевное болеро с блошиного рынка, ботинки армейского же образца, но если штаны арктические, то башмаки пустынные; на шее викторианского типа ожерелье из черного янтаря; не счесть перстней и колец в ушах и на пальцах. Рыжие заросли на ее голове в вариации дамского "фокстрота" двадцатых годов сходили на нет на затылке, а спереди свешивались абы куда многочисленными круто завитыми ушами спаниеля. Впрочем, головная шерсть у нее редко оставалась два дня подряд в одном фасоне. Облик ее Патрика раздражал, и он не упускал возможности раскритиковать Соню, в ответ на его многословие лишь кратко отрезавшую:
- Чья бы корова мычала…
В ночь перед встречей с Эллингтон-Смитом Сара до постели не добралась. Во-первых, она лишь к трем справилась с уборкой. Затем решила все же вернуться к своим запискам. После чего углубилась в дневники Жюли, чтобы подготовиться к схватке с этим "ангелом".
"Послушайте, - представляла Сара свой монолог. - Жюли никогда не считала себя жертвой. Она всегда видела перед собой выбор. До тысяча девятьсот второго года, до смерти матери, она даже могла вернуться на Мартинику. Мать ее сообщала в письмах, что готова принять дочь в любое время. Сохранилось даже глуповатое письмо ее сводного брата, унаследовавшего имение после смерти отца. Шутки его насчет их родства довольно-таки дурацкие и грубые, в духе хулигана - школьника, но он также писал, что отец завещал ему "позаботиться о Жюли". Брату она не ответила. Возможность стать элитной проституткой она взвешивала, но отвергла, ибо не питала склонности к роскоши, обязательной для лиц этой весьма уважаемой во все времена профессии. Жюли приглашали петь в ночном клубе в Марселе, но она отказалась, считая, что эта работа не оставит ей времени на творчество, на музыку и живопись. Провинциальные города Жюли ненавидела. Ей выпал шанс поехать в Париж - певицей в составе гастрольной труппы, но она этим шансом пренебрегла. Не так представляла Жюли свое появление в столице мира, "странною любовью" любила она ее. Вот послушайте, запись из ее дневника:
"Если бы Реми взял меня в Париж, мы могли бы жить там тихо и спокойно, завели бы настоящих друзей…" Вот этим подчеркнутым словом, по-моему, все сказано. И дальше: "Конечноv об этом нечего и думать. Но видела я их на празднике, его и жену. Ни следа любви между ними".
Ее приглашали гувернанткой в семью авиньонского юриста - вдовца. Несколько мужчин желали поселить ее в Ницце или Марселе в качестве постоянной любовницы. Эти предложения Жюли регистрировала в дневнике мимоходом, как будто заметки о погоде: сегодня жарко… или холодно… ни холодно, ни жарко…
Мы легко можем представить Жюли в качестве той, кем она не стала. Но что она выбрала? Каменную хижину в лесу. Многие презрительно именовали ее домишко коровником. Она выбрала одиночество, музыку, живопись и преднощные труды добровольного хрониста.
Согласна, нелегко соорудить из этого захватывающую драму. Даже если придерживаться выбранной вами формы. Действие первое: Поль. Действие второе: Реми. Действие третье: Филипп. Вот она пишет: "Как смогла бы я оторваться от своего домика, где все напоминает мне о любви?.." Так могла бы написать Жорж Санд. Но вот она продолжает: "Живу здесь, как матушка моя жила в своем домишке. Разница в том, что ее всю жизнь содержали. Содержал мой отец. Она любила его всю жизнь, проблемы выбора не возникало. Уехать оттуда она не могла, ибо пришлось бы зарабатывать на жизнь. В качестве кого? Управлять борделем, как ее мать и бабка (на это она намекала)? Рядовой проституткой? Горничной, экономкой? Что она умела? Хорошо готовила, шила. Прекрасно разбиралась в лечебных травах. Полагаю, немало знала и о любви, но об этом мы вообще не говорили, а уж о сексе и подавно. Ведь она видела свою дочь настоящей леди и не хотела касаться определенных тем, опасалась затрагивать то, что она сама из себя представляла. И это так трогательно… Понимая матушку, я могу постичь себя. Но если бы мы сидели с нею и беседовали как женщина с женщиной, я боялась бы вдруг услышать от нее: "Вот, я живу здесь, в этом домике, потому что все в нем и рядом с ним напоминает мне о любви. И любовь эта охватывает память о тенях деревьев-гигантов на стенах дома, и зеркало в гостиной, и потолок спальни, и влажный воздух, перегруженный душным ароматом цветов, и запах мокрых звериных шкур, когда идет дождь…" Но мать моя не могла покинуть свой дом, даже если бы хотела это сделать, а я в состоянии сделать это в любой момент".
Где же здесь видится вам жертва?"
Финансовых дрязг в случае отказа от Стивена Эллингтон - Смита Сара не опасалась, ибо он написал:
"Разумеется, я поддержу пьесу в любом случае, даже если вы решите отказаться от моего скромного творческого вклада".
Он уже сидел за столом в ресторане, который, как Сара сразу с облегчением поняла, не входил в число модных. Помещение просторное, темноватое, старомодное. На первый взгляд Стивен Эллингтон-Смит выглядел джентльменом из глубинки. Направляясь к нему, Сара размышляла о том, что, спросит ее Мэри Форд по возвращении: "Ну, каков он с виду?", - она бы не задумываясь ответила: "Старомодный сельский джентльмен". И Мэри сразу бы все поняла. Она и Мэри, их родители, родители их родителей не смогли бы, конечно, определиться с любым жителем Британии, но где "разместить" Стивена Эллингтон-Смита, сообразили бы с ходу. С виду лет пятидесяти, крупный, но не жирный, уверенно занимающий, как казалось, много места в пространстве. Светлолицый, зеленоглазый, с пшеничными бровями и ресницами, в светлых волосах обильная седина. Одежда совершенно обычная, но Сара все же поймала себя на том, что подмечает детали для такого типа персонажа, буде он встретится в постановке. Суть костюма выражается в его незаметности при преследовании крупной дичи на охоте. Буро-желтоватый в невыраженную, чуть заметную клетку пиджак маскировал его, как шкура зебры в саванне.
Эллингтон-Смит заметил приближение дамы, поднялся, выдвинул стул. Она обратила внимание на его острый взгляд, не агрессивный и не запуганный. Поняла, что произвела благоприятное впечатление - что за диво, а как же иначе-то…
- Вот и вы, - улыбнулся он. - Очень приятно. Не знаю, чего ожидал, но не разочарован. - И, еще не сев, добавил: - Хочу сразу заверить вас, что не обижусь, если вы откажетесь от моей пьесы. Я ведь не драматург. Пьеса эта, можно сказать, плод моего энтузиазма.
Он сказал это, как бы облегчая ход оппоненту, позволяя приступить к обсуждению сути проблемы. Сара вспомнила разговор в театре. Мэри размышляла вслух: "Интересно, конечно… чтобы не сказать смешно. Он развлекается с Жюли Вэрон уже добрых десять лет. Чем она его приворожила?" Вот так. Действительно, чем? "Настоящий любитель старого стиля, знаете ли", - это уже фраза чиновника из Совета по искусствам. Почему этот англичанин занимается странной французской подданной в течение десяти лет, а то и больше? В рациональной области причину искать бесполезно, как и большинство движущих причин большинства живущих на свете людей. На это и намекала Мэри Форд. Весьма прозрачно намекала. "Если у нас с ним возникнут проблемы, пусть возникают сразу, с самого начала или даже перед началом". - "Каких проблем ты опасаешься?" - спросила ее тогда Сара, привыкшая ценить интуицию Мэри. Но тут интуиция Мэри не сработала. "Не знаю, - покачала она головой и пропела на мотив "Кто эта Сильвия?": - Кто эта Джулия?"
Беседу начали с прозы жизни. Пьеса "Жюли Вэрон" с самого начала пути на сцену столкнулась с трудностями. "Зеленая птица" запланировала ее на лето вместе с еще двумя пьесами. Жан-Пьер ле Брен, член городского управления Бель - Ривьера, случайно узнал об этом от Ростанов, проявивших полную открытость и готовность к сотрудничеству, и мгновенно примчался в Лондон. Как это так, ставить, их не спросившись? У Четверки и вправду даже не появлялась мысль о консультации с Бель-Ривьером, хотя бы потому, что они не рассматривали проект как достаточно масштабный, международный. Кроме того, Бель-Ривьер и театром-то не обзавелся. Наконец, "Жюли Вэрон" издана на английском. Жан-Пьер проявил полное понимание и дипломатично похвалил англичан за быстроту реакции. О том, чтобы отнять Жюли у "Зеленой птицы", он даже не заикался. Да и вряд ли это было бы возможно. Но, разумеется, его огорчало, что родной Бель-Ривьер остался в стороне. Что можно было сделать? Скажем, устроить гастроль с английской версией по Франции. К тому же туристы во Франции преобладают англоговорящие. Да и живет там англичан немало… Жан-Пьер пожал плечами, предоставив им недоумевать, каким образом он оценивает эту ситуацию.
Хорошо, но из каких денег "Зеленая птица" профинансирует французское турне? Жан-Пьер сразу с энтузиазмом заверил, что сценическую площадку город обеспечит, и не где-нибудь, а у лесного домика Жюли - точнее, у того, что от этого домика осталось. Но две недели гастролей Бель-Ривьер оплатить не в состоянии. Пришел момент подключить американского спонсора, узнавшего о проекте от Совета по искусствам. Здесь очень помогла репутация Стивена.
На этой стадии переговоров между Лондоном и Бель-Ривьером, Лондоном и Калифорнией, Бель-Ривьером и Калифорнией летали фотоснимки. В Бель-Ривьере уже успели открыть музей Жюли Вэрон. К дому ее зачастили паломники.
Стивен морщился:
- Что бы она сказала… В ее лесу - толпы народу… У ее дома…
- Разве вы не в курсе, что ее дом собираются использовать как декорацию спектакля? Вы не видели печатных материалов?
- Как-то не уловил… - Казалось, он ей не вполне поверил. - Я даже ощущал угрызения совести, когда пьесу сочинял. Все же вторжение в ее личный мир. - Увидев, что озадаченная Сара не знает, как реагировать на новые нотки, появившиеся в его голосе, Стивен добавил с вызовом, почти по-детски: - Вы, наверное, поняли, что я безнадежно влюблен в Жюли Вэрон. - Лицо его болезненно скривилось, он откинулся на спинку стула, отодвинул тарелку, взглянул на Сару, ожидая приговора.
Она попыталась разыграть недоумение, но он сделал все, чтобы сорвать с нее эту маску.
- Да, я влюбился в Жюли Вэрон, как только услышал ее музыку там, в Бель-Ривьере. Это женщина моей жизни, и она сразу захватила меня целиком.
Он пытался произнести это тоном легкомысленным, но не смог.
- Понимаю, - протянула Сара.
- Надеюсь. Потому что тогда все сразу проясняется.
- Вы ведь не ждете от меня какой-нибудь банальности вроде "Она умерла восемьдесят лет назад"?
- Можете сказать, это ситуации не изменит.
Последовала пауза, призванная согласовать их позиции и настрой. Необычное чувство этого человека не вызывало желания заклеймить его каким-нибудь расхожим определением типа "безумная страсть". Он сидел за столом, весь такой капитальный и основательный, спокойно осматривался, глядел на посетителей и официантов, как будто ожидал от собеседницы реакции на предъявленный ультиматум. Разумеется, такое серьезное признание требовало от нее продуманного ответного шага. Думать Саре, однако, не пришлось. Помолчав, она с удивлением услышала свой голос:
- Вам дневники ее не слишком-то нравятся, верно?
Стивен даже рот приоткрыл. Очевидно, готовился непроизвольный вздох, но он овладел собой, не желая слишком непосредственного проявления эмоций. Резко поджал ноги, отвел глаза, Саре показалось, что он сейчас вскочит и убежит. Заставил себя посмотреть на нее - и в этот момент ей очень понравился. Она чувствовала себя с ним легко и свободно.
- Вы попали в точку. Верно… Верно, не нравятся. Когда я их читаю, ощущаю, что я где-то… снаружи. Как будто она захлопнула дверь перед моим носом…
- Что именно вас смущает?
- Мне не нравится ее холодная рассудительность, направленная прямо в меня.
- Но и когда влюблен, рассудительность не отключается, так ведь? Рассудок не молчит. Обсуждает, осуждает…
- Что? Если б Жюли была счастлива, она никогда бы такого не написала. Все написанное ею - какая-то глухая защита, круговая самооборона.
Сара засмеялась. Он отказывался воспринимать самое интересное в Жюли.
- Смейтесь, смейтесь, - проворчал Стивен с мрачной улыбкой, но Сара видела, что смех ее его не оскорбляет. Может, даже нравится. Он как будто расслабился, почувствовал облегчение, словно после долгой задержки дыхания вновь получил возможность дышать. - Вы не понимаете, Сара… можно называть вас Сарой? Эти дневники - обвинительный документ.
- Но ведь не вас она обвиняет.
- Не знаю. Не уверен. Я об этом думаю, часто. Что бы сделал я? Может быть, она писала бы обо мне, как писала о Реми: "Я представляла для него все, о чем он мечтал, когда стремился перерасти свою семью, но в итоге оказался он не более, чем сумма его семьи".
- А для вас она представляет…? Бегство от реальности?
- Нет-нет. - Без колебаний, сразу. - Для меня Жюли Вэрон представляет - всё на свете.
Сара ощутила прилив уважения - вот это самоотдача. Вся она, начиная с лица, непроизвольно собралась в критическую точку, опустила глаза. Стивен пристально смотрел на нее, и она чувствовала этот взгляд - не глядя на него.
- Только не говорите мне, что не понимаете значения моих слов, - сказал он.
- Может быть… Может быть, я решила многое забыть.
- Почему? - живо спросил он, без всякого желания польстить. - Вы прекрасно выглядите.
- Я все еще неплохо выгляжу, - поправила она. - Пока еще. И только. Любви я не знаю уже двадцать лет. Совсем недавно вдруг подумалось об этом. Двадцать лет.
Еще не договорив, Сара удивилась, что так свободно рассуждает об этом с только что встреченным совершенно посторонним человеком. Хотя она уже не считала его посторонним. Ни разу она не упоминала эту сугубо личную тему в разговорах с друзьями, с семьей - она считала своих театральных друзей своей семьей.
- И стоит ли весь этот абсурд воспоминаний? - усмехнулась Сара.
- Абсурд? - изумился он, якобы не понимая ее.
- Все эти ночные бдения, сверление глазами потолка, - продолжила она по памяти, вспоминая, что такое и вправду имело место. - Слава Господу, это не повторится. Старость приносит облегчение.
Пристальный взгляд Стивена заставил ее ощутить фальшь в своем голосе и смолкнуть. Сара покраснела - об этом сказала ей залившая лицо жаркая волна. Парень он видный… был, во всяком случае… лет двадцать назад. Она иронически улыбнулась и продолжила, дивясь своей отваге:
- Сейчас мне кажется, что я слишком часто влюблялась.
- Я бы не стал учитывать легкие воспаления.