Понедельник. Вечер. Сара ждет звонка в дверь и думает, что ее возбуждение объясняется лишь тем, что она верит в возможность какого-то разумного решения проблемы. Но нет никакого разумного решения, убеждает она себя. Ты живешь в придуманном мире! И она мурлычет под нос: "Ты живешь со мной в мечте". Тем не менее она вышагивает по комнатам, придумывая аргументы, призванные заставить Хэла… Заставить - что? Побудить - к чему?
Звонок. Властный. Хэл стоит за дверью монументом, очевидно, ожидает официального приглашения. Энн с полуизвиняющейся-полураздраженной улыбкой протискивается мимо мужа, проходит внутрь и останавливается у окна спиной к обоим.
- Может, все-таки войдешь, Хэл? - Брат уже раздражает Сару.
Она отвернулась и направилась в комнату. Хэл вошел не сразу. Войдя, внимательно осмотрел гостиную. Давно здесь не бывал. Комната за долгую историю семьи использовалась по-разному. Когда-то была детской, спальней, но вот уже долгие годы это гостиная, редко ею самой посещаемая. Конечно, в Сариной спальне или кабинете брату делать нечего. Там фотоснимки, книги, вещи, часто используемые, носящие отпечаток ее личности, которые он немедленно найдет совершенно непристойными, как, к примеру, разбросанное нижнее белье. Войдя, Хэл исподлобья уставился на приколотый к двери рисунок Жюли. Энн, стоя у окна, давала своим видом понять, что к данному помещению не имеет никакого отношения. Высокая, очень худая - тощая, сущий скелет. Волосы стянуты в узел на затылке. И заядлая курильщица, от нее разит табачищем. Едва зайдя, Энн уже раскурила сигарету. Курит, однако, по привычке, тайком, как и в больнице - чтобы не оказывать развращающего влияния на пациентов. Взглянув на Энн, Сара привычно вспоминает, что именно мощная вонь табачного перегара побудила ее когда-то уделить повышенное внимание Джойс. Она никогда не переставала жалеть свою невестку.
Вошедший Хэл неодобрительно поднял брови и поджал губы, как бы порицая пациента за образ жизни, не соответствующий рекомендуемым им образцам. В данном случае неодобрение относилось к гостиной сестры, в которой давно пора навести порядок. Он сурово глянул на стул с веселенькой, но несколько поблекшей обивкой, стоявший напротив Сары, как бы испрашивая разрешения на него усесться. Уселся.
Хэл не был старшим братом, как можно было бы заключить из его покровительственной манеры поведения. Он на три года младше Сары. Крупный усадистый мужчина, видом своим внушающий пациентам доверие. Врачебная карьера его складывалась весьма удачно, да и на семейную жизнь он не жаловался, хотя изменял Энн направо и налево. Она его прощала. Должно быть, прощала. Точно никто не знал, ибо она ни с кем такие вопросы не обсуждала. Возможно, Энн не интересовали его похождения. Или все считали, что не простить его невозможно. Прощенный или непрощенный, Хэл сидел, сложив руки на груди, расставив ноги и уперев их в пол, как будто боялся свалиться. Выглядел он как сосунок-переросток. Мелкие завитки черных волос, аккуратное пузечко, мелкий подбородок, маленькие черные глаза, как две изюмины.
Сара принялась предлагать гостям чай, кофе, иные напитки, но Хэл нетерпеливо отмахнулся. Деловой человек, ничего не скажешь.
- Послушай, - перешел он сразу к делу. - Мы все знаем, как у тебя все хорошо получается ладить с Джойс.
- Я тоже так считаю.
- Подожди, Сара…
И он начал провозглашать избитые истины, опровергая еще не услышанные доводы сестры, убивая время, которое, казалось, призывал беречь. И "Джойс считает тебя матерью", и "мы считаем тебя фактической матерью Джойс" - все эти аргументы прозвучали уже в который раз. Он поглядывал на Энн, как будто ожидая от нее подтверждения, но та дымила, не отрываясь от окна. И, наконец, "ты не можешь взять и бросить ее так - ни с того ни с сего".
- Я не в большей степени бросила Джойс, чем ее родители.
Хэл раздраженно дернул руками и обиженно скривил губы.
- Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, Сара.
- Ты хочешь сказать, что я должна бросить работу и сидеть дома, поджидая, когда Джойс вдруг вздумается объявиться.
Хоть через полгода. Потому что раньше она, чего доброго, и не объявится.
- Вот именно, - буркнула Энн.
Хэлу не понравилось, что против него объединились двое.
- Почему ты не можешь брать ее с собой на свои репетиции?
- А почему ты не можешь брать ее с собой в больницу? Или на Харли-стрит? Почему Энн не может бросить работу и сидеть дома, дожидаться Джойс?
- Вот именно. - На этот раз Энн сопроводила реплику декоративным смешком. Она вяло махнула рукой, как бы разгоняя дым, показывая, что сожалеет о своей вредной привычке.
- Послушай, Хэл, - сказала Сара, понизив голос. - Не забывай, что Джойс больше не дитя. Она давно выросла, она уже женщина.
- Он этого не видит, - добавила Энн. - Не способен сообразить.
- Да перестаньте вы! - взорвался Хэл и тут же сник. Уронил руки, опустил голову, сжался, как будто уменьшился в размерах.
Человек, шагавший по жизни от успеха к успеху, натолкнулся на, неразрешимую проблему, возникшую не день или неделю назад, а давным-давно. Получается, что он на эту проблему просто-напросто закрывал глаза.
- Ужасно, ужасно, - пробормотал Хэл. - Что же нам теперь делать? Моя дочь общается с подонками и бездельниками.
- Твоя дочь общается с алкоголиками, наркоманами и проститутками, - безжалостно уточнила Энн, полностью разворачиваясь наконец к Саре и Хэлу. - Пора взглянуть правде в глаза. Ничего мы не можем сейчас сделать. Разве что приковать к кровати, запереть на замок. Атак… Ждать, авось появится. И скажи, почему ты всегда на нее орешь? Не диво, что Джойс убегает к Саре.
Людй, никогда в жизни ничем не болевшие, заболев неожиданно в первый раз, переживают шок, могут даже умереть с перепугу. Такого же масштаба моральный шок пережил Хэл. Если признать поражение, что последует? Он сидел без движения, шумно дышал, не глядя ни на сестру, ни на жену.
- Ужасно, ужасно, - вздохнул он наконец и встал.
- Да, дорогой, именно ужасно, - подтвердила Энн, как будто смакуя этот ужас. - И вся жизнь прошла ужасно, а грядущее еще ужаснее.
- Надо что-то предпринять, - потерянно бормотал Хэл, словно бы возвращаясь к началу беседы.
- Бог ты мой! - вздохнула Сара.
- Смешные вы ребята. - И Энн усмехнулась. Презрительно.
Возмущенная Сара чувствовала, что ей опять достанется роль козла отпущения.
- Вы оба воображаете, что можно что-то сделать такое, что Джойс вдруг преобразится, - пояснила Энн свои ощущения. Она пожала плечами и как-то жалко глянула на Сару.
Муж с женой направились к выходу, крупный мужчина шел, шаркая подошвами, не поднимая головы. Сара представила себе бурные сцены между ними. Энн яростно нападала на мужа, Хэл бормотал: "Да, надо что-то предпринять". И так год за годом. А добрая Сара тем временем сидела с Джойс. Разговоры ничего не меняли. А может быть, все-таки меняли. Сара раньше не верила, что можно найти какое-то средство, чтобы вдруг сделать Джойс нормальным человеком.
Дверь закрылась, Сара услышала шаги по лестнице, удаляющиеся голоса участников супружеской сцены.
Сара села за свой стол, уставилась в водянистую глубину зеркала. Надо поработать над песнями, возможно, добавить какие-то слова.
"Не знаю почему, - писала Жюли, когда согласилась выйти за Филиппа, - но где бы я ни оказалась меж людей, я везде лишняя. Если кто-то протянет мне руку и я тоже вытяну руку навстречу, моя рука уйдет в туман, как будто в облако брызг водопада, где река спадает со скалы после сильного дождя. Но вдруг вопреки всему мои пальцы нащупают в дымке чью-то теплую руку?"
Музыку, написанную той весной, она назвала "Песнью ледяных берегов".
- Я вытяну руку к облаку брызг водопада… - начала Сара.
Она, Сара, нашла руку во мгле. Теплая рука Стивена появилась из неизвестности. Сильная, добрая рука. Но в хватке этой руки ощущалось отчаяние. Она просила о помощи, эта рука.
Репетиции начались в одной из лондонских церквей, в зале настолько мрачном, что потребовалось добавочное освещение даже среди солнечного дня. Начали неполным составом. Музыканты и певцы должны были подойти позже. Генри Висли присутствовал на нью-орлеанской премьере "Дамы с камелиями" в декорациях тамошних борделей времен рубежа веков. Рой Стрезер, Патрик Стил и Сэнди Грирс, отвечающий за свет и спецэффекты, заняты на последних репетициях "Абеляра и Элоизы" на сцене "Зеленой птицы". Дальше последует "Гелла Габлер". Патрик заявил, что рад малой потребности "Жюли" в декорациях. Он так разочарован! Сара превратила его Жюли в "синий чулок", и он ей это вряд ли когда - нибудь простит.
Прибыла Жюли, крепкая здоровая девушка с дымчато-голубыми глазами, несомненная ирландка. Из Бостона. Звали ее Молли Мак-Гвайр. Печатника Филиппа играл Ричард Сервис из Рединга, спокойный мужчина средних лет, наблюдательный и неразговорчивый, каким и следовало быть Филиппу. Лейтенант Поль, он же Билл Коллинз, оказался просто красавцем, сразу заявившим, что он до мозга костей кокни и в подтверждение этого затянувший на кокни "Она была бедна…" - песенку, которая грозила стать красной нитью репетиций. На самом-то деле Билл происходил из фешенебельного лондонского предместья, хотя полжизни провел в Штатах вследствие сложных отношений между родителями. После двух строк песенки про честную, но несчастную девушку он на безупречном английском выдал тираду:
- Я для всех, и я все что угодно, всепогодный певец и танцор, я удачливый брикстонский вор. - И вмиг переключился на американский акцент, американское лицо, посадку головы, улыбку, позу… - Кабы я на что сгодился, паря… Мне автобус оба уха оттоптал, руки-ноги перепутал пьянь-капрал, - спел он и, не переводя духа, испортил все впечатление, сухо добавив с пиратско-банкирскими уолл-стритовскими интонациями: - Всегда я усердно тружусь, но в курсе, почем продаюсь.
Поняв, что переборщил последней репликой, сконфуженно улыбнулся, пожал плечами, как бы ворча: "И кто меня за язык дернул…" - отошел в сторонку и скромно там примостился.
Его несчастный вид побудил мамашу Жюли, мадам Сильвию Вэрон (Салли Соумс из Брикстона - на самом деле из Брикстона, она там родилась), как бы невзначай подойти к нему и сесть рядом. Эта крупная статная чернокожая красавица одним видом своим могла доминировать в любой сцене - как и сам Билл.
Реми Ростан, он же Эндрю Стед, прибыл из Техаса. Песчаного цвета волосы и веснушки, бледно-голубые глаза, лет около сорока. Прибыл из северо-западной Аргентины, со съемок фильма о гаучос-вакерос времен начала колонизации. Походка ковбойско-кавалерийская, осанка киллера из бандитского сериала. И этому гангстеру играть младшего сына аристократического семейства, с непременной дозой робости и неуверенности в себе?! Чем Генри думал, когда его приглашал? Типичный вопрос на ранних этапах любой постановки.
Неброско симпатичный молодой человек Джордж Уайт сыграет сослуживца Поля, офицера на Мартинике; он же исполнитель роли старшего брата Реми, помощник Филиппа в лавке и мастерской… Да и мало ли что потребуется впредь.
В первый день на Сару и Стивена пала нагрузка больше предусмотренной, ввиду отсутствия Генри, но Мэри Форд спасла положение, устроив фотосессию, фотографируя шестерых актеров и обоих соавторов вместе, по отдельности и в разных сочетаниях. Понимая значение великого бога рекламы, актеры безропотно выполняли требования Мэри, улыбались и строили серьезные мины, послушно поворачивались, вставали, садились. Мэри относилась к работе с полной серьезностью, она единственная за все время не улыбнулась ни разу. Фотографы всегда гонятся за недосягаемым, до которого остается только миг… только дюйм… вот-вот!. следующий кадр… такая улыбка… другая улыбка… чуть влево… чуть выше… Пленке конец! Перезарядили - и все сначала. И стопки фотоснимков занимают затем ящики, полки, столы, стены…
И во время разговора пальцы Мэри не выпускали камеру, готовую в любой момент щелкнуть, схватив какой-то показавшийся важным момент, затем, в виде фотоснимка при тексте, преображающий всю преподнесенную информацию в свет откровения.
В течение первого дня много говорилось о том, насколько чудесная вещь эта "Жюли Вэрон", насколько уникальная. Актеры старались перещебетать друг друга. Пьеса и в самом деле оказалась необычной, чуть ли не опера, настолько много музыки и пения. Однако музыки никто еще не слышал. Все как один заявляли о своей горячей любви к "Жюли", но никто не мог толком объяснить, по какой причине так ее любит, ибо даже полного текста пьесы никто до сих пор не получил.
Первой к Саре подошла Молли. Сара усадила ее между собой и Стивеном, и Молли толково и эмоционально пересказала, как те, кто присутствовал в Квинзгифте, рассказали ей, какую чудесную музыку они там слышали. Молли выразила горячее желание поскорее услышать все своими ушами. Стивен глянул на опасную особу лишь один раз и тут же отвлекся на остальных, предоставив вести разговор Саре. Место отошедшей Молли тут же заступил Билл, искавший возможности загладить свою неловкость, и тут же забормотал хвалы "сценарию и стихам". Сара ужаснулась, услышав слово "стихи", использованное для описания горьких, как кто-то выразился, "дерущих душу" песен первого периода и ломаных строк периода второго, где порою одна фраза повторялась бессчетное число раз или слова подбирались по звучанию, а не по смыслу.
- Кажется, я это где-то уже слышал. - И Билл скользнул на сиденье между Сарой и Стивеном, усердно улыбаясь Саре. Установив таким образом с ней контакт, он перекинулся на Стивена, но тот не собирался поддаваться молодому вертопраху и проткнул его ледяным урезонивающим взглядом. Билл намек понял, встал и удалился, не забыв, однако, еще раз чарующе улыбнуться Саре.
По дороге к метро Стивен мрачно заметил Саре:
- Молли и отдаленно не напоминает Жюли.
- Она еще убедит вас, вот увидите.
- Эндрю лучше бы ковбоя играть. Или его лошадь.
- Что ж, Реми тоже немало времени в седле проводил.
- А что до этого красавчика… Жюли не ослепила бы смазливая мордашка.
- Именно на милую мордашку она и позарилась, Стивен, не занимайтесь самообманом. Поль - романтический юный лейтенантик, и ничего более. Неужели вы не видите? Ради драматического контраста…
- Бог мой…
- Ничто из написанного ею не дает возможность предположить в Поле чего-то большего, чем миленького мальчика.
Они остановились на тротуаре. Сара задумалась о новом для Стивена унылом тоне. О том, что в самом начале знакомства она вообще считала его на такой тон неспособным. Она почувствовала облегчение, заметив, что Стивен старается сохранить видимость достоинства, в то время как глаза его оставались жалобными.
- Я в полной растерянности, Сара, - вымолвил он внезапно, улыбнулся и зашагал ко входу в подземку, еще раз махнув ей рукой.
На первое чтение первого действия собрались почти все, но размер зала скрадывал многочисленность присутствующих. Генри объявил, что займется расстановкой с самого начала, потому что от того, где и как кто стоит, зависит звучание голоса, движение - в общем, всё. Актеры лишь обменялись едва заметными улыбками: ^Начинается!" Никто от Генри иного и не ожидал. Они занимали указанные места с видом танцоров, готовых по сигналу сорваться с места. Генри утром прибыл из Нью-Орлеана и вытанцовывал свои указания, на мгновения превращаясь в тех персонажей, которых каждому предстояло сыграть. Конечно же, он и сам был актером. И танцором тоже был, в молодости. И в цирке клоуном работал, спотыкался о собственные пятки и чудесным образом восставал из павших. Предки его, должно быть, происходили родом из Италии, от них и темные драматические глаза. Часто можно на юге Европы увидеть человека - мужчину или женщину - бешено жестикулирующего в подтверждение своей бурной речи, и перед тем, как он внезапно замрет, глаза его приобретают мрачный фаталистический оттенок. Слишком много солнца, слишком много крови пролито в истории, слишком много всего в прошлом и врожденное ожидание того же в будущем. И вот перед вами Генри Бисли с севера Соединенных Штатов, отключенный, расслабленный, южные глаза его, кажется, ничего не видят, средиземноморские глаза, но он уже готов к чему-то, к движению, к порыву, и идея движения отражена в его обуви, пригодной для марафона. Вся обувь таких людей, кажется, предназначена для непрерывного столетнего спринта.
Стивен и Сара сидят бок о бок у стола, который вытекает из стола Генри - режиссера. Дальше стол Роя Стрезера, наблюдающего за происходящим орлиным взором и набрасывающего заметки в блокноте. Мэри Форд все фотографирует.
Чтение началось со сцены в доме матери Жюли на Мартинике, куда на вечеринку прибывает офицер Жан с симпатичным товарищем Полем, которого он и представляет Жюли.
Так как музыканты все еще отсутствуют, пение проговаривается, чтобы народ представлял, что происходит. За певцов читает Рой, бубнит голосом бесцветным, как телефонный автоответчик, возглашающий: "Номер абонента не определен".
В первой сцене Жюли стоит в эффектной позиции возле арфы, очерченная белым муслиновым платьем (Молли одета в джинсы и малиновую футболку). Платье папа-плантатор купил в далеком Париже по настоянию мамы Сильвии. Жюли поет (Молли читает) обычную балладу с нотного листа (с листка, текст напечатан на машинке). Ноты тоже привезены отцом из Парижа. Хотя дом и две живущие в нем красавицы, мать и дочь, имеют определенную репутацию, молодые офицеры, тянущие служебную лямку на этом прекрасном, но одуряюще скучном острове, не скрывают разочарования, ибо Жюли и Сильвия держатся так, как вели бы себя их собственные матери и сестры, а то и построже. Надо же, парижские моды на Мартинике!
Офицеры уходят, и женщины непринужденно беседуют словами из дневников Жюли.
"Начну с того, что не красота привлекла внимание наблюдателя сего. Вот что я думала в первый вечер: "Какой симпатичный герой!" Но маман растаяла от Поля сразу. Я ей сказала: "Он недоступен, он как подарок в красивой упаковке, не хочется разворачивать, чтобы не испортить аккуратный сверток". Маман мне возразила: "Бог мой, да будь я лет на десять моложе…" Маман тогда было сорок. И еще она сказала: "Клянусь, если бы он меня поцеловал, это был бы мой первый поцелуй"".
И Жюли с матерью исполняют дуэтом: "Если бы он меня поцеловал, это был бы мой первый поцелуй". Под трубадур- скую музыку первого периода, похожую на блюз.
При этаком множестве молодых офицеров поцелуй для Жюли вряд ли оставался к тому времени таинством непостижимым. Сара сунула Генри записку, призывая к осторожности, ибо этот дуэт может вызвать смех зала. Он наклонил в ее сторону страницу своего экземпляра. Рядом с сомнительным дуэтом уже стояла его пометка: "Смех в зале!" И подчеркнуто.
- А пусть их смеются, я не против, - улыбнулся он улыбкой, иллюстрирующей реакцию зала.
Пока что вместо зала смеялись исполнители. В том числе и во время дуэта, который проговаривался, а не пелся. Генри призвал к порядку, все потрезвели, и далее страстные слова подавались заупокойным тоном в темпе похоронного марша. На лицах постепенно проступало отчаяние. Послышался чей-то тяжкий вздох.
- Точно, - сказал Генри. - Так дело не пойдет. Нужна музыка.