Озорная. Шалая. И вот она уже кричит на него: "Ах ты, надутый мерзавец, дерьмо-приготовишка, зачем ты сюда приехал?., какого черта ты сюда приехал?., ты же знаешь, кто это должен сделать!"
Было смешно, почти на грани безумия. Они вытерли слезы и усмехнулись, глядя друг на друга. В воздухе бешено носились птицы.
Во всяком случае, Джон Браун, их прапрапрапрапрадед, был немного сумасшедшим. И однако же Генри Дэвид Торо (названный при рождении Дэвид Генри Торо - деталь, которую Кирстен считала существенной) пылко воскликнул, имея в виду Брауна: "Он - ангел света".
Кирстен и это записала в своем дневнике, так же неспешно и неуверенно. Сердце заметно забилось быстрее.
- Я отдам за это жизнь, - громким шепотом произнесла она. Мысленно же, обращаясь к Оуэну, спросила: Отдам я жизнь?.. Мы отдадим?
Возвращаясь назад, в городок, по раскисшей грязной тропинке, они почти не разговаривали друг с другом. У Кирстен голова кружилась от усталости, Оуэн шагал тяжело, засунув руки в карманы. Дорогая материя его спортивного пиджака то и дело цеплялась за кусты, но он не замечал этого. Так мы решили? - хотелось Кирстен спросить. Это будет?..
Но все это, конечно, была игра. Актерство. Стоя перед зеркалом, показать себе язык, поглядеть на свою грудь в профиль, состроить гримасу. Кирстен - хорошенькая? Папина доченька? Кирстен - уродка? Кирстен - некрасивая? Казалось, это имело огромное значение - все ее будущее зависело от этого, - но, глядя на себя, изучая себя и взвешивая, она не способна была по-настоящему себя оценить.
Изабелла, конечно, видела ее недостатки: сутулится, волосы лезут в глаза, на лбу прыщи. "Перестань гримасничать, - искренне возмущаясь, говорила ей Изабелла. - Ты что, хочешь испортить себе лицо?.."
Изабелла видела недостатки во внешности Кирстен, а Мори никогда их не замечал. Это все потому (рассуждала Кирстен), что Изабелла видела ее, а Мори нет.
- Я в такой панике, мне так худо, - поздно вечером попыталась Кирстен объяснить Ханне свое состояние. - Я знаю, это эгоистично - отец ведь был единственным на свете человеком, который действительно любил меня… и ни для кого больше я не буду такой Кирстен, какой была для него… будто я тоже вместе с ним умерла… вместе с ним утонула… та девочка, которую он знал… но которой никто больше не знает… ты меня понимаешь?., это так эгоистично!.. Я ненавижу себя!
- Не говори так, Кирстен, - прошептала Ханна. - Постарайся заснуть.
- Постарайся заснуть, постарайся заснуть, - повторила Кирстен. Глаза ее были широко раскрыты. Ее ненависть к себе высвечена словно лучом прожектора. Это было единственное настоящее чувство, которое она в тот вечер испытывала.
Немного спустя она сказала:
- Хотелось бы мне быть такой, как ты, Ханна. Хотелось бы мне быть тобой. Ты такая сильная. Люди из-за тебя не страдают.
- Моя мама умерла пять лет назад, - сказала Ханна. - Это большая разница.
- Но это же еще хуже! - в изумлении воскликнула Кирстен. - Я хочу сказать… ведь прошло столько времени. Ты можешь начать забывать. Другие обстоятельства… другие люди… могут значить для тебя теперь куда больше… на будущий год ты уедешь в колледж… и все затянет туманом… твою любовь к ней…
Несколько минут она молчала. Потом ровным тоном произнесла:
- И потом, твоя мама не обесчещена. Она не признавалась, что брала взятки, она не напилась, не отправилась за город и не убила себя!
Постепенно она перестала разговаривать. Даже с Ханной… Непрекращающаяся беседа с самой собой… отрывистые, порой грубые вопросы, которые она со знанием дела задавала врагам (Нику Мартенсу и прочим из Комиссии; и, конечно, Изабелле; а частенько и Оуэну), поглощали всю ее энергию, требуя сосредоточенности.
Там, где самая густая тень… это было как-то связано с тем углом комнаты. Возле окна, над сосновой книжной полкой. Глядишь и глядишь туда - ночь напролет.
На уроке французского однажды утром в ноябре преподавательница быстро стерла половину доски, щебеча по-французски, элегантная и живая, их, можно сказать, шикарная мадемуазель Шефнер. Стерла с полдюжины неправильных глаголов, которые Кирстен собиралась переписать, но не успела: она была как пьяная после почти бессонной ночи. А на доске все было стерто. Все слова стерты.
Все слова стерты. Так просто.
Она вдруг обнаружила, что помнит с мучительной ясностью, словно это происходило лишь на прошлой неделе, один обычный ужин у них дома… много лет тому назад… Ник Мартене только что вернулся с Ближнего Востока и рассказывал страшную историю… Оуэн был в своем интернате, в школе, Джун Мартене, очевидно, тоже куда-то уехала, так что были лишь Изабелла, Мори и Кирстен, которой в то время исполнилось десять лет. Интимный ужин. Окрашенный тайной. Незабываемый.
Всего за неделю до этого Ник в числе десятка других американцев присутствовал в Судане, в Хартуме, на дипломатическом приеме в посольстве Саудовской Аравии, очень плохо окончившемся. Он там чуть не погиб. В самом деле? Это было во всех газетах, в теленовостях… Он едва выбрался живым из лап террористов. Какие-то арабы. В той части света - сущий ад.
Теперь он был снова дома. Благополучно вернулся в Вашингтон, благополучно сидел со своими друзьями, Изабеллой и Мори, в малой столовой на Рёккен, 18, где глаз не отвлекали ни сказочные фазаны на панно Леви-Дюрмера, ни внутренние балюстрады в китайском стиле, виднеющиеся сквозь арку, ведущую в гостиную. Благополучно находился дома. В роскоши. Среди цивилизации. В Вашингтоне, округ Колумбия.
Интимный ужин - только они вчетвером. Изабелла весь день готовила, задыхаясь от нахлынувшей паники и восторга, не очень зная, где что стоит в ее собственной кухне ("О Иисусе, у меня же вышли все запасы шафрана!" - восклицала Изабелла. И куда, черт подери, она заткнула эту мутовку…), и Кирстен вызвалась ей помочь. Это уже стало у них "традицией" - Изабелла по особым случаям всегда готовила для Ника паэлью, обильно сдобренную всякими деликатесами, которые детям могут показаться премерзкими: омарами, моллюсками, кальмарами. Но конечно, это блюдо вовсе и не предназначено для ребенка.
- Его правда чуть не убили, мама? - снова и снова спрашивала Кирстен. - В него стреляли?.. А он в порядке?
- Ты же знаешь, что он в порядке! - теряя терпение, сказала Изабелла. - Ты же говорила с ним по телефону, верно?
- А он… он стал другой? - спросила Кирстен. - Они с ним что-нибудь сделали?
- Он будет здесь через час, - бросила Изабелла, занятая своим делом, усиленно моргая, - пожалуйста, не надоедай мне…
- Они с ним что-нибудь сделали? - не отступалась Кирстен.
Как Ник Мартене попал в Судан - то ли был там проездом, то ли прилетел в Хартум на несколько дней в качестве гостя американского поверенного в делах Курта Мура… выступал ли он там по вопросам американской политики и права по поручению Информационного агентства Соединенных Штатов или путешествовал как частное лицо, как турист, - этого Кирстен семь лет спустя не могла припомнить. Наверняка он просто, на свою беду, оказался в Хартуме и попал на этот прощальный банкет, хотя вообще беды не характерны для профессиональной карьеры Ника Мартенса.
Которая, конечно, могла оборваться в марте 1973 года.
Кирстен почти ничего не знала о том, что произошло на самом деле, и, конечно, не стремилась узнать. С нее было вполне достаточно того, что Ник снова находился в Вашингтоне, притом живой; достаточно, что он сидел рядом и время от времени подмигивал ей. А когда она, паясничая, пинала его ногой в щиколотку или в колено, исподтишка пожимал ей пальцы.
Это был Ник, которого она обожала, Ник, которого все они обожали. Но изменившийся - слегка изменившийся. Хотя бы в том, что он выглядел старше.
Восемь террористов из организации "Черный сентябрь" захватили посольство Саудовской Аравии. Они ворвались в сад, где шел прием в честь Курта Мура и нового американского посла Клио Ноэла. Никто ничего не подозревал - Ник увлеченно беседовал с журналистом, которого газета "Монд" послала выяснить, какие политические и финансовые организации поддерживают транснациональные группы террористов, а через минуту затрещали выстрелы, раздались крики, взвизги… и террористы ворвались в сад. Это было как во сне - все произошло так быстро, с такой ужасающей неизбежностью, что Ник потом не мог ясно припомнить, как же все было; несколько минут спустя его вместе с большинством гостей провели под дулами автоматов через дворцовые покои резиденции Саудовской Аравии, затем - через окруженный стеной передний двор и вывели на улицу, где уже собралась небольшая толпа.
- Боже мой! - тихо охнула Изабелла. - А мы ведь даже и не знали, что вы были в Судане, пока не прочли в газете…
Но Ник не был настолько важной персоной, чтобы держать его заложником; Ника просто вывели из посольства вместе с другими; Ник оказался в безопасности. Потрясенный, но в безопасности. Постаревший на несколько лет за эти несколько минут… но в безопасности. Он говорил медленно, переводя взгляд с Мори на Изабеллу и снова на Мори, пытаясь улыбаться, пытаясь довести до их сознания тошнотворное чувство удивления, когда раздались выстрелы, и крики, и взвизги, приказы на непонятном языке, отдаваемые арабами, которые - он ничуть не преувеличивает - производили впечатление просто сумасшедших. Его буквально парализовало там, в саду, когда началась стрельба. Я не могу умереть, мелькнула у него тогда мысль, не могу умереть сейчас - мне еще так много надо у себя дома сделать.
Но он оказался не настолько важной персоной, и его держать не стали. Человек, занимающий высокий пост в правительственной комиссии, но неизвестный арабам, а они пожелали взять лишь пять заложников - Курта Мура и Клио Ноэла, бельгийского поверенного в делах и посла Саудовской Аравии, а также поверенного в делах Иордании. Как и все рейды "черных сентябристов", все было проделано очень четко, словно заранее тщательно отрепетировано. И никто не оказал сопротивления.
- Это правда насчет соучастия, - сказал Ник, с силой потирая лицо, - своего рода внутреннего соучастия - дело в том… что просто хочется… просто хочется жить.
Требования террористов не подлежали обсуждению и были до нелепости наглыми: Иордания должна была немедленно выпустить семнадцать "черных сентябристов", которые сидели там в тюрьме; Соединенные Штаты должны были немедленно выпустить Сирхан-Сирхана, презренные израильтяне должны были выпустить из тюрем всех арабских женщин; западные немцы должны были выпустить из тюрьмы членов группы Баадера - Майнхоф.
Ни одно из правительств не пошло на эти условия. Никсон храбро заявил, что Соединенные Штаты не позволят себя "шантажировать". И трое заложников были убиты. Мур, Ноэл и бельгийский чиновник. Вот так-то. А вслед за этим участники нападения сдались. И были взяты под стражу суданской полицией.
- Это был заранее разработанный сценарий, все развивалось по плану, - медленно говорил Ник. - Никаких неожиданностей. Я хочу сказать - для тех, кто был в курсе дела.
Кирстен запомнит, каким ошарашенным выглядел Ник, что было для него тоже не характерно: его вид напугал ее больше, чем его рассказ. Запомнит она и то, как странно он моргал и щурился, глядя на Мори и Изабеллу, словно что - то мешало ему на них смотреть. Как у него пропадал голос или пропадала логика повествования… как его не очень связный рассказ вдруг обрывался и наступала тишина. Почему в тот вечер жена не пришла с ним к Хэллекам, было вопросом, над которым не десятилетней девочке задумываться.
- У меня просто не укладывается в голове… что их вот так взяли и убили, - медленно произнес Ник. - То, как внезапно была оборвана их жизнь. Я сам слышал выстрелы, я знал, что они означают. Чтобы Курта Мура вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Вот так.
Годы спустя Кирстен вспомнит, как долго молчал отец, как Изабелла пригнулась к столу, подперев руками голову, не думая о том, что рукава ее платья некрасиво вздернуты, а ногти оставляют на щеках вмятины. Кирстен вспомнит, какая ярость вдруг овладела Ником. То, как была оборвана их жизнь. Чтобы вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Эти грязные маньяки. "Революционеры". Зверье. Чтоб они все сдохли - пора нам платить им той же монетой, как делают израильтяне.
Мори был потрясен. Мори был не согласен.
- Не можешь же ты всерьез так считать, - сказал он, - ты все еще не в себе. - Именно так я и считаю, - сказал Ник.
- Арабы доведены до отчаяния…
- Тебя там не было, ты не видел их физиономий, - сказал Ник.
- Обе стороны прибегают к террору, - заметил Мори, - однако…
- Тебя там не было, - внезапно устав от спора, с презрением отрезал Ник.
Больше того, он предсказал - абсолютно точно, как выяснилось потом, хотя оба - и Мори и Изабелла - протестовали, говоря, что он слишком циничен, - что суданцы по-настоящему не накажут террористов: слишком они большие трусы.
- В один прекрасный день мы услышим, что они посадили их на самолет и выслали - на этом все и кончится. До следующего рейда, следующих убийств… Все так любили Курта Мура, - продолжал он. Рот его перекосился. - И вдруг услышали эти выстрелы…
- Нет. Необходимо это забыть.
- Бог мой, о стольком приходится забывать, - произнес Ник, глядя через стол на Мори. - Ты когда-нибудь… думал об этом? Я хочу сказать… по мере того как мы становимся старше…
Кирстен запомнит, как Хэллеки объединились в своей любви к Нику Мартенсу. Потрясенной, испуганной любви. Ведь они же чуть не потеряли его, своего Ника!.. И Мори, и Изабелла, и Кирстен, у которой даже пересохло во рту. И его крестник Оуэн, который ведь тоже его любил.
Чтобы вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Вот что не укладывается у меня в голове. То, как их убили. Как была оборвана их жизнь.
Она постаралась запомнить эпизод с классной доской и, чтобы он не превратился в один из ее кошмаров - а кошмары у нее были краткие, затянутые туманом, не совсем оторванные от сознания, - внесла его в свой тайный дневник. Которому суждено было - как она смутно чувствовала - не остаться на веки вечные тайным, а стать достоянием крестника Ника Мартенса.
То, что Оуэн будет внимательно это читать, подвергнет критическому осмыслению, - самая мысль действовала благотворно, побуждала Кирстен писать загадочно, компактно, менее снисходительно к себе.
Чтобы вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Вот чего я не в состоянии постичь. То, как их убили. Как была оборвана их жизнь.
- Кирстен, что случилось? - спрашивает Ханна. - Почему ты не разговариваешь со мной? Почему ты на меня не смотришь? Кирстен?
Бурчит, пожимает плечами, не обращает внимания. Ей далеко не всегда нужна Ханна. Пошла к черту, Ханна. Занимайся своим делом.
Иногда она пишет в своем тайном дневнике кодом. О самых-самых тайных своих планах.
- Кирстен, я что-то не так сказала?., ты сердишься на меня?., что случилось? Ты что же, не хочешь даже посмотреть на меня?
Ханна - ближайшая ее подруга. Собственно, единственная. Но Ханна ведь никуда не денется - она всегда сможет вернуться к Ханне, когда захочет. Когда все в ее жизни разложится по полочкам. Когда все будет ясно.
Позвонила Изабелла. К телефону подошла Ханна. А Кирстен полулежала на своей измятой постели и писала в дневнике. Она словно и не слышала звонка - лишь нетерпеливо передернула плечами в ответ на зов Ханны и затем на ее удивленный оклик.
Забавно было своими ушами слышать разговор между Ханной и Изабеллой. Разговор на весьма любопытную тему - о ней самой, Кирстен.
("Миссис Хэллек… боюсь, я не смогу сейчас отыскать Кирстен… она, наверно, в библиотеке… да… отлично… о нет, никакого беспокойства… да, у нее все отлично… я хочу сказать, все в порядке… у нее все отлично… да, я ей передам… нет, по-моему, она не собирается домой на уик-энд… она ничего об этом не говорила… нет… ничего не говорила… ну, не знаю… я хочу сказать, она не все мне рассказывает… о нет, нет… нет… нет, миссис Хэллек… нет… правда… никакого беспокойства… конечно, я ей передам… сегодня вечером или завтра утром… да… отлично… да… я ей скажу… да, у меня все отлично… работы много, но дела идут неплохо… да, я ей передам… ну, я могу попытаться, но, по-моему, ее нет в общежитии… наверно, в библиотеке… да… у нас обеих в понедельник серьезный экзамен по истории… видите ли, я не знаю: Кирстен не всегда мне рассказывает… я уверена, что у нее все в порядке… то есть я хочу сказать, по-моему, она ничего не завалила… конечно, я передам… чтобы она позвонила вам сегодня вечером попозже или завтра утром… я скажу ей, что это важно… да… хорошо… отлично, миссис Хэллек… отлично".)
Кирстен написала в своем дневнике: "Любуйся век на его счастливую звезду, а сам катись все ниже". И затем - из другого монолога Яго: "Тогда как быть? Как их поймать? Они не пара обезьян, не волк с волчицей. Таких улик в моем запасе нет".
Однажды, сбегая вниз по лестнице, она чуть не потеряла сознание. Ноги вдруг стали ватные, мозг словно бы выключился. Ступеньки лестницы ринулись ей навстречу. И выложенный плитами пол внизу. Классная доска, с которой так несправедливо были стерты слова.
Несколько девочек вскрикнули, увидев, что она падает. Кто-то подхватил ее.
Она прорепетировала телефонный разговор с Одри Мартене. Расскажи мне все, что ты знаешь, про твоего отца и мою мать. Все. С самого начала. Остров Маунт-Данвиген, Биттерфелдское озеро, Вашингтон, Чеви - Чейз, приемы, ужины, катания на лодке, выезды за город, софтбол, теннис, плавание, поездки в Нью-Йорк, разговоры по телефону. Не ври. Не притворяйся. Ты не можешь не знать. Мы все знаем.
Впрочем, лучше, пожалуй, съездить к Одри в Эксетер. В конце будущей недели. Очень скоро. Одри, наверное, предложит переночевать у нее - Одри ведь всегда любила… пожалуй, даже восхищалась ею… боялась… сторонилась ее мгновенных реакций, ее занятного, острого как бритва языка… ее добродушных издевок. Сначала Одри была дочерью человека, которому отец Кирстен помогал пробивать себе путь в Вашингтоне, - человека, которого отец Кирстен пригласил в Вашингтон работать в Комиссии; затем Одри - на год моложе Кирстен - стала дочерью человека, обогнавшего отца Кирстен. Любопытное выражение - обогнавшего. Даже до того, как начались неприятности (Мори стал пить; Мори стал подвержен приступам апатии и депрессии), все уже понимали, что Ник Мартене обогнал своего друга Мори Хэллека и скорее всего помогает ему в работе. Все это, конечно, были досужие домыслы, поскольку работа у них засекреченная. И тем не менее было немало досужих домыслов, некоторые - в печати.
Обогнал.
"Статейки сплетников, - презрительно бросил Оуэн. - Вонючих борзописцев".
"Отцу следовало бы подать в суд".
Мори следовало бы подать в суд. Хотя это, конечно, лишь привлекло бы внимание к… к создавшейся ситуации.