Тяжелое тепло ее тела озаряется светом лампы. Она получает свой писательский гонорар и едет обратно, домой, к Эриху. Позже, потом, я смогу купить тебе даже настоящий костюм, нежно обещает ему она. Он говорит ей о своей жене и детях, косноязычный от ужаса, прячась за свое ружье. Этого человеческого скопления и его игр больше нигде не видно. Старая женщина снова опережает его в своих мыслях, как ему угнаться за ней? В молодости самое время учиться, отвечает ему госпожа Айххольцер, желая присвоить себе его молодость. Она хочет кое-чему поучиться у его молодости. Получится ли? Она пишет стихи о любви и сама верит в то, о чем написала! Она - темный силуэт на ярко освещенной двери времени, и существует только одна дверь наружу. Она словно тень на той бумаге, которую пачкает своей писаниной. Эрих живет теперь: второй этаж, направо. Ни имени, ни таблички на двери. Ничего. В кирпичном строении, принадлежащем общине. Сооруженное для рабочих и этим рабочим на вечную память. Даже имени на двери нет, да его и так все знают, в этой комнате живет один только сон. Сам он - ничто, да его тут давно и нет. Старая женщина покрывается холодным потом от страха, что скоро тоже уйдет, а назад ей будет не вернуться. Может так случиться, что ее сон будет длиться вечно. И вот уже звери тихонько крадутся вокруг ее дома, чтобы только никто не обратил на них внимания. Здесь с недавних пор живет дикарь. Спозаранку он порой уже постреливает. Он теперь и для людей стал опасен. Кому это интересно. Кошка выблевывает на пол комочек яда вперемешку с кровью. Эрих рвет на куски лисиц, в клочья разносит барсука, бродячей собаке он отрывает правую переднюю лапу. Какой-то человек эту собаку потом пригрел. Эрих не видит, как проходит день, он отворачивается. Он под завязку накачан спиртным. Его в пивной даром угостили. Раненный жизнью и ее представителем - егерем, он, совершенно пьяный, тащится наверх к старой женщине. Он несет рюкзак. Некто вставил однажды ключ в его дверь и всё разграбил. Его жена забрала с собой всё, прежде всего детей. Старая женщина может голову себе свернуть, он ничего не заметит. Она хочет сердечно с ним соединиться: как из числа два получить число один? Люди над этим уже сейчас смеются, когда ничего еще не произошло. Всякая старуха, как известно, - самое слабое звено в цепи природы, в этой сети магазинов, торгующих по сниженным ценам. В ней каждый может совершать свои гнусности, да еще требовать за это деньги. Во всех филиалах продается одно и то же, разнообразие ассортимента ликвидировано, причем из экономических соображений: у кого много разного, тот лишь немногое из этого принесет другим! Тропинки светлыми пятнами подрагивают сквозь стволы молодых деревьев. Он вполне мог бы, прежде чем она заметит, спуститься к ее дому по так называемой верхней тропе, ведущей мимо погашенной угольной кучи. Пусть себе спокойно думает, что она его пропустила. Он, конечно, прихватит с собой ружье, а лучше бы ухватился за этого подержанного человека: старую поэтессу. Она заслонит его собой и защитит. Рядом со зданием потребительской кооперации стоит огромная организация из членов и управляющих этими членами. У них у всех в глазах рябит от разглядывания и сравнивания цен. На ходу Эрих думает о своих детях, как они там. Солнце скоро зайдет. Старая женщина торопится сказать слова привета одному молодому человеку, который должен стать ее родиной, сосудом, в котором она задохнется. На ней яркая одежда. Она влюблена и требует ответной любви. Она не может больше ждать. Однажды от резкого перепада давления она потеряла равновесие и скатилась вниз по подвальной лестнице. Это может вновь случиться с ней в любой момент. Однако: сегодня она это падение подстроит сама. Тот, кто роет другому яму. Она ощущает себя почти как девушка первой свежести, такая красивая, такая умная, но только свет лучше бы выключить. Лесоруба страстно любят, но он об этом ничего не знает, потому что сам по-прежнему страстно любит свою жену. Лесоруб как лес, в котором он ведет себя как преступник, - прежде всего он предназначен для свободного времяпрепровождения и спорта. Он просто этого еще не знает. Лес находится в состоянии клинической смерти и тоже об этом не знает. Он пока еще стоит на обычном месте, но может в любой момент исчезнуть, как сценическая декорация. Там, где раньше люди находили теплый полог, стоит сегодня тупая тишина, прерываемая шорохом химии. Некто в джинсах разрывает себя самого на части, сгорая от ярости. Солнечные лучи лежат на земле, ветви не могут больше ничего удерживать. Птицы молчат. Есть одна неудобная кое для кого телепередача про все это. Она идет в двадцать пятнадцать. Доведется ли госпоже Айххольцер это увидеть? Ветер пахнет прохладой. Все по-прежнему, все на своих местах, но очень скоро все изменится. В список Эриху она записала разные интимные предметы, самые неприличные из них - дезодорант-спрей и лосьон "Интим". Продавщицы стрельнули глазками в Эриха и со смехом предложили ему кроме этого шампунь для увеличения объема волос. Многие ездят теперь на своих машинах в пивную в соседнюю деревню, как будто тут своей нет. Пенсионерам из-за этого приходится поздно вечером крутить баранку, а им давно уже пора быть в постели. Но им кажется, что они пока еще хоть куда. Создатели этих машин для среднего класса просчитали всё (им приходилось брать в расчет самое худшее), когда проектировали их. Группы туристов теряют своих членов в том числе и в результате естественного отбора. Лесоруб лишился работы из-за пьянства. В пивных сейчас приветливым золотом сияют крышечки пивных бутылок. Это - единственное золото, к которому влечет безобидных бедолаг. Тех, кого обидели. Объявили ничтожествами. Их стерли, как едва заметные карандашные штрихи на бумаге. Эти следы на песке перед приливом. Полки в магазине все уставлены чистящими средствами и защитными порошками, всякий недуг, всякая зараза исчезнут от них как дым. Магазин за годы работы стал лучше и внешне, и внутренне и теперь может приступить к следующей задаче: сделать лучше жизнь населения. Объявляются разнообразные акции, где люди ничего не должны тратить, потому что потребительский союз одаривает своих членов даже бесплатными почтовыми марками. Праздники празднуют в те числа, когда они выпадают, а если выпадают выигрыши, их празднуют тоже. По телевизору теперь показывают по вечерам "Приключения гауляйтера" и "Страдания серой цапли". От насмешек продавщиц на языке у Эриха остался привкус, как от пресного пива. Новый мужчина при своей женщине по профессии - санитар леса. Он уничтожает вредителей и сам вторгается в чужую жизнь, как вредитель. Одно переходит в другое, и все связано со всем. Это механизм человеческой жизни. Под толщей воды видно, как кормится форель. Река угнездилась в углублении между берегами. Туристы сейчас направляются к местам ночлега. Там они найдут в кране горячую и холодную воду, а это совсем другое, различие между ручьем и водопроводом - как между чистой шерстью и акрилом. Старая женщина между тем держит себя в идеальной чистоте, и не догадаешься зачем: для больницы или чтоб жениться. В те дни, когда в округе забивают скот, она закрывает глаза и воображает кровавые картины. Дети кашляют. Еще никогда так сильно не болели. Туристы молча сидят у стены, где уже не раз лилась кровь, и едят свои бутерброды. Они в восторге от всей этой красоты, но ради нее им пришлось работать целый год. Ох уж эти перелетные иностранные птички! Крыльев-то у вас нет! Сгорая от любви, женщина протягивает вперед свои пустые руки. Лесоруб выкладывает покупки на стол на веранде. То, что помялось и попортилось, кладет на клеенку, она легко отмывается. Продавщицы брали всё с самых нижних полок, потому что Эрих не понимает разницы между "не очень" и "ничего". Все происходящее замедляется алкоголем, той мягкой подушкой, на которой Эрих каждый день отдыхает. Где пьют, там можно спокойно ложиться рядом, думает старая женщина. Эрих молчит. Женщина ставит на стол картонную коробку. Там лежит что-то такое, чего она не заказывала и никогда в жизни не видела. Это была акция - давали почти бесплатно. То ли соковыжималка, то ли терка для овощей. Продавщицы, хихикая, сунули коробку Эриху в мешок и проворно всё подсчитали. Ему придется нести это вниз, домой, и пусть ему будет стыдно. По ее просьбе он ставит банки с мясными консервами на верхнюю полку буфета. Он потягивается и поворачивается к женщине спиной. Она поспешно (неужели-ты-ничего-не-заметил?) сует руку в щель между пуговицами своей джинсовой юбки и начинает мастурбировать. Она бесстыдна, и пассивное созерцание ее не удовлетворяет. Эта женщина предпочитает активные действия. Поэты, со своей стороны, такие же бесстыдники, им тоже никогда не достаточно просто смотреть. В характере этой женщины - действие (она заключает сделки сама с собой), тогда как другие вечно только сплетничают да ерунду болтают. Она видит перед собой его спину и онанирует. Она трет себя ороговевшими, заскорузлыми пальцами, и на лице у нее уже иное выражение, не такое, как раньше. Он повернулся к ней спиной и стоит просто так, время убивает. Она думает: ведь это - мое время, за которое я плачу, и продолжает работать рукой, просовывая ее между двумя пуговицами: какие узкие воротца, но ощущения просто грандиозные от этого всовывания и высовывания. Она дает своему гостю указания, чтобы он там всё привел в порядок на буфете, а сама что есть силы теребит себя. Она пытается скрыть свое шумное дыхание за бестолковой болтовней. Совершенно неважно, что именно она говорит, важно - как. Любовная интонация звучит прекрасной музыкой. А без ее денег никакой музыки не получится. Она подается вперед и, пыхтя, встает на цыпочки. Как в момент воскресения плоти. Этот работник, он ведь все-таки живее любых столь ценимых ею печатных произведений! Тонкая струйка крови потекла у нее из носу. Она вытирает ее об кофту на плече. Лесоруб снова перерывает всё на полках, подчиняясь ее желаниям и по ее приказу. Оба едины в своих порывах и мерзостных позывах: он хочет денег, она хочет его.
Ее желания не вызывают у него даже нетерпения, его мысли гуляют туда-сюда где-то далеко, в чужой семье, где его дети получают отметки по физкультуре. Иногда, совсем напившись, он зовет мать. Заводит песню, которая всякому известна. Он и жену свою когда-то так называл. Он разузнал адрес детей и оказывает любезности одной старой женщине, чтобы она помогала ему писать ответные письма. Эта старая женщина сейчас, поди, вся наизнанку вывернется. А потом что-нибудь про это напишет, что ли? Всё как везде. Любовь занимает главное место, а чему же еще-то быть на этом месте? Все так хотят. Этот посев не взойдет, уж больно земля-то иссохлась. Ниоткуда навстречу женщине не протягивается ничья рука. Наверху стоят вредные, если ими питаться постоянно, но удобные банки с консервами, которые помогают коротать время вдвоем. У женщины собралась уже огромная коллекция этих верных друзей, ведь ей приходится каждый день заказывать что-нибудь из таких продуктов, которые ей не нужны, но на всякий случай она их запасает. Она не знает уже, куда их девать. Ей приходится постоянно брать лесоруба под свою защиту. Весь остальной мир находится с ним в смертельной вражде. В данный момент его в этой лавочке больше ничего не держит. Свет падает через маленькое кухонное оконце. Мускулистая спина бугрится, такие красивые места в стихах обычно не встречаются. Эта спина отчетливо выделяется на фоне вечернего света. Старая женщина стонет уже безо всякого стеснения, не испытывая никакого почтения к его присутствию в ее жизни, где ему отведена второстепенная роль. Она готова в любой момент занять свои пальцы другой хитрой работой, если он внезапно обернется. Он, кажется, ничего не понимает. Он сделан из плоти. И вот он действительно, словно по принуждению, поворачивает к ней лицо, эту грубую заготовку для вытесывания людей (которые годятся для тяжелой работы), отвергнутую Создателем раньше, чем он приступил к серийному производству. А может быть, таких заготовок у Него просто слишком много? Всякие заготовки сгодятся - и такие, и эдакие, говорят образованные люди. Старая женщина взволнована, она показывает на него пальцем, но почему? Она выпрямляется во весь рост и чуть было не теряет разум. Он не потерял ее кошелек! Сейчас она спустится в погреб и принесет взбитые сливки для кофе, которые он заслужил. Он говорит ей спасибо-большое. Она больше не отклоняется от своего предназначенного пути, как и обстоятельства никогда не сворачивают с протоптанной дорожки. Она в смятении бросается к двери в погреб, словно спасаясь от приближающегося автобуса. Находясь в крайнем возбуждении, которое не разрешилось ни облегчением, ни радостью, она забывает, что соорудила в погребе для грядущих поколений. Словно желая подкрепить свою поэзию практическим примером: соорудила любовную ловушку из ведер, веников, лопат и тряпок. Она не зовет на помощь, как ей сотню раз представлялось в воображении, чтобы он спрыгнул вниз, чтобы в нем зажглась искра чувства. Она даже не вздевает кверху руку для молитвы и не подносит ее ко рту, чтобы не выпала искусственная челюсть. Она до конца остается чужой и для себя, и для других в этом своем художественном порыве, она не знает, что ей теперь с собой делать, каких действий требует от нее ее основная профессия. Она тихо истаивает, поглощаемая желанием неких предстоящих сил: пусть все всегда остается таким, какое есть. Она склоняет голову в сторону подготовленной ею ловушки, уже наполовину ощущая надвигающееся Ничто, которое, как это всегда случалось раньше, нагрянет неодолимо. Она ни за что не поплатилась и ни за что не наказана. Она просто приложила руку к себе самой, только пальчиком прикоснулась, а не поднимается ли вон там чей-то указующий палец, предостерегая? В конце концов, ведь и ее когда-то изготовили не без труда. Свою главу она заканчивает такими словами: молчание. На лице у нее особое выражение, которое скоро невольно угаснет. И только совсем под конец, вот ирония всей этой истории, она касается ловушки своими приближающимися ногами, которые наталкиваются на пустоту. Она спотыкается на ступеньках и кубарем катится вниз по лестнице в погреб. Причиной послужила излишняя спешка с ее стороны. Она летит, не обладая необходимым для этого умением, вниз по лестнице, и всё. Назло читателю и по неисповедимым законам искусства никто теперь не узнает, выжила ли она. Возможно, выжила, а может быть, и нет. Словно бог, человек, что-либо изобретающий, может повернуть свое творение и так, и эдак. Так как же все заканчивается? Я вам не часы, чтобы знать.
3. Снаружи. Ночь
Пленительная проза! Умеренные цены!
Неужели это предстоит и ей, этот страшный конец всех тварей? Истекающий кровью олень на носилках. Она не будет смотреть в ту сторону, ведь она теперь уже знает, как это будет. (Охота.) Но доказательством чего ей быть сегодня? Одинокая женщина, то есть прибежище для страждущего, и надо же, представляет некий концерн во всей его красе. Обузданная и взнузданная, сидит она в загоне своего бюро. Ее глаза устремляются вдаль, простирающуюся за забором дома старшего лесничего, и редкие кузова машин вспыхивают перед нею как живые в лучах заходящего солнца. Что прочим недотепам дает искусство, эта безудержная провокация посредством чего-то крайне несовершенного, чему тем не менее не так-то просто подражать, то дает ей окружающая природа. С утра все живое пойдет своим естественным путем, только темп несколько ускорен рукой человека. По поводу природы следует заметить еще одну вещь, на случай, если кто захочет описать ее на бумаге для тех людей, которые еще никогда ее по-настоящему не видели: если искусство говорит так, природа говорит нечто совсем другое. К ней подходит шофер, взращенный и обученный у чужих людей, со своими двумя ирландскими овчарками, у которых жизнь сложилась примерно так же, как у него. Все они спокойно стоят, замерев перед концом дня. Становится холодно. В саду у старшего лесничего последний раз за этот день выстрелили по мишеням.
Все владельцы собрались, только вот владения их по большей части остались дома, доверенные чужим людям, которые исключительно бережно их обихаживают, например посредством восковой политуры. Перед домом лесничего, мимо окон, любовно украшенных цветами (даже кактусы там есть) шныряют, избегая смотреть по сторонам, пряча глаза так же, как продукты в свои кошелки и корзинки, женщины из деревни, одна за другой. Швы на их бюстгальтерах и других корсетных изделиях устало сбегают по их широким спинам, эти каиновы печати, пометившие людей, которые никогда не попадут в гламурные журналы. Они и в свои-то собственные причудливые тела не помещаются, и эти тела не очень-то им подходят. Страдают болезнями, о которых постоянно говорят, но всех их возможных последствий не осознают. Врачи их обманывают А они всё носят продукты из магазина. С ними разговаривают, не понимая их. Глаза их блуждают, они заранее напуганы, они старательно избегают смотреть на сад лесничего. Никто добровольно не соглашается о них думать, кроме надписи на надгробной плите. Иногда в целях экономии они заказывают эту надпись еще при жизни (заодно, когда умирает муж или ребенок).
В доме у лесничего красуется гора искусно нарезанных ананасов - заказ, привезенный из города специально для жены лесничего, бывшей студентки консерватории, которая научилась энергично ухватывать самую суть прекрасного, то есть энергично хватать самое прекрасное, если получится. В свое время ее постоянно захватывало что-нибудь прекрасное, она всегда может это подтвердить. Собственники охоты, наверное, этому рады, они тут же роняют сигаретный пепел прямо в желтые иностранные плоды. Домохозяйки, пробегающие снаружи, легкая увядающая добыча времени (добыча слишком раннего увядания), не ускользнули бы от взглядов охотников, но те привезли с собой в качестве провианта своих собственных жен, среди которых есть даже бывшая киноактриса! Такая штучка, вся из себя нежная. Она знает длинные, узкие имена вещей, которые ей принадлежат. А деревенские женщины легонько пошатываются от прикосновений, которые не им предназначаются. Они воображают разные невероятные вещи. Эти жирные куски сала на завтрак. Эти толстые ломти хлеба. Стужа! Лютая стужа! Сюда приехала владелица одного концерна, она здесь, под естественным куполом дня и пейзажа. Это симфонический концерт природы, говорит ей типичный представитель местной общины.
Она хорошо вписывается в эти места, словно для нее здесь предусмотрели точно вымеренное место. Над лугом порхают незнакомые детские голоса, вперемешку с то и дело раздающимся: опять опоздал! Этот ландшафт - чудо красоты, даже вконец обозленные клерки в бюро притихли, теплая влага внезапно заструилась у них из глаз, - ах, если бы можно было три раза в год ездить в отпуск! Замечательно. Кондор ты или кондитер - неважно, надо взлететь ввысь и хоть раз спокойно посмотреть на мир сверху чтобы все наконец сделалось маленьким и ускользало бы вдаль, едва протянешь руку. Завтра они поедут на внедорожниках наверх, к охотничьему домику. Выскочки со вчерашнего дня караулят у входных дверей или поочередно подсылают своих детей туда, под заградительный огонь кустов и грядок старшего лесничего. Авось окажут благодеяние, подарят малышкам денежку. Но они лишь понапрасну тратят нервы на этих господ.