- Все в порядке, Джордж, я давно уже не думаю об этом, да если и думаю, меня это не беспокоит.
Он промолчал, но я знал, о чем он думал - о моей правой ноге. Я потерял ее на войне. Вместо нее у меня протез, сделанный лучшими специалистами, и люди, которые ничего не знали об этом, никогда бы не догадались, что у меня искусственная нога.
Я вспомнил, как чувствовал себя в тот день, когда Питер пришел навестить меня в больницу на Стэйтен Айленд. Мне тогда было ужасно плохо, и я ненавидел весь мир. Когда я потерял ногу, мне не было и тридцати, и я уже был готов к тому, что всю жизнь проваляюсь по больницам, а Питер тогда сказал:
- Ну и что с того, что ты потерял ногу, Джонни? Котелок-то у тебя варит будь здоров. Человек зарабатывает на жизнь не ногами, а головой. Не будь дураком, Джонни, возвращайся к работе! И вскоре ты забудешь о своей беде.
Так я вернулся к прежней работе и понял, что Питер был прав. Я не вспоминал о своем увечье до тех пор, пока Далси не назвала меня калекой. Но Далси была стервой, и я переживал недолго.
Официант принес заказ, и мы принялись за еду. Только потом я завел деловой разговор.
- Джордж, я рад, что ты позвонил и пожелал со мной встретиться. Если бы ты не сделал этого, я бы сам о себе напомнил.
- К чему это ты клонишь? - спросил он.
- Я насчет бизнеса. Ты сам знаешь, в чем дело и почему меня выбрали президентом. Ронсон думает, что я ему помогу.
- Ты этого хочешь? - спросил Джордж.
- Не совсем, - честно признался я. - Но ты ведь все понимаешь. Когда занимаешься чем-то тридцать лет, то не хочешь, чтобы все пошло коту под хвост! К тому же, это моя работа.
- А то можно подумать, что ты без работы ноги протянешь, - улыбнулся он.
Я хмыкнул. В работе я как раз не нуждался. Я сейчас стою четверть миллиона долларов.
- Не в этом смысле. Просто я еще слишком молод, чтобы бездельничать.
Джордж промолчал. Спустя некоторое время, набив рот салатом, он буркнул:
- И что же ты хочешь от меня?
- Я хочу, чтоб на твоих экранах появилась "дохлая десятка".
На его лице ничего не отразилось. Странное дело, ведь он отлично знал, о чем речь. Так остряки называли худшие десять фильмов.
- Ты что, хочешь, чтоб накрылись мои кинотеатры, Джонни? - спросил он мягко.
- Не так уж они и плохи, Джордж, - возразил я. - Я делаю тебе хорошее предложение. Крути их, где и сколько хочешь. Пятьдесят долларов в день, причем платишь только за первые десять дней и только с пятисот экранов, остальное все даром.
Джордж задумался.
Я наконец расправился с отбивной, откинулся на спинку кресла и закурил. Это было хорошее предложение. У Джорджа около девятисот кинотеатров, а это значит, что в четырехстах из них он сможет показывать фильмы бесплатно.
- Не так уж они плохи, как пишут в газетах, - снова начал я. - Я их видел и могу сказать - бывают и хуже.
- Ладно, не старайся, Джонни, - отозвался он. - Я согласен.
- И еще одно, Джордж, - сказал я. - Деньги мне нужны прямо сейчас.
Поколебавшись секунду, он ответил:
- Ладно, Джонни. Только ради тебя.
- Спасибо, Джордж. Ты меня здорово выручишь.
Официант убрал со стола. Я заказал кофе и яблочный пирог, а Джордж - черный кофе.
За десертом Джордж поинтересовался, не разговаривал ли я с Питером.
Я покачал головой и, прожевав, ответил:
- Последние шесть месяцев я его вообще не видел.
- Мне кажется, ему было бы приятно услышать твой голос.
- В таком случае он сам может позвонить, - отрезал я.
- Ты все еще злишься, Джонни?
- Да нет, - сказал я. - Просто противно. Он думает, что я из тех, кто замышляет подорвать его кинобизнес. Он их называет антисемитами.
- Но ты ведь знаешь, что он больше так не считает.
- Черт возьми! Откуда мне знать, что он считает? - спросил я. - В тот вечер, когда я ему сказал, что ему придется либо продать все, либо все потерять, он вышвырнул меня из дома. Он обвинил меня, что я шпионю на Ронсона и строю козни, чтобы разорить его. Он обвинил меня во всех своих неудачах. Его нападкам не было конца! Нет-нет, Джордж, я слишком долго все это терпел. Всему должен быть предел.
Он вытащил длинную сигару, сунул ее в рот, не сводя с меня взгляда, неспешно раскурил и затем, с удовольствием затянувшись, спросил:
- А что насчет Дорис?
- Она решила остаться со стариком, и с тех пор я о ней ничего не слышал.
Мне было больно говорить об этом. Я наделал немало глупостей, и, когда уже был уверен, что все изменится к лучшему, все изменилось к худшему.
- А что ты ждешь? - спросил Джордж. - Я ведь знаю ее. Или ты думаешь, она сбежит от старика, когда все пойдет прахом? Она слишком хорошо воспитана для этого.
По крайней мере, он ничего не сказал о моем поведении за все эти годы, и я был благодарен ему за это.
- Я не хотел, чтоб она была у него на содержании. Единственное, чего я желал - жениться на ней.
- А как бы посмотрел на это Питер?
Я ничего не ответил. Что уж тут говорить. Мы оба знали, как бы посмотрел на это Питер, но все равно мне стало грустно. Люди должны жить своей жизнью, а мы отдали большую ее часть Питеру.
Джордж махнул рукой, чтобы принесли счет, и расплатился.
На улице он повернулся ко мне и протянул руку. Ответное рукопожатие было горячим и крепким.
- Позвони ему, и вам обоим станет легче.
Я промолчал.
- И - желаю удачи! - продолжал он. - У тебя все будет хорошо. Я рад, что избрали тебя, а не Фарбера. Да и Питер, думаю, рад тоже.
Я поблагодарил его и направился к лифтам. Поднимаясь, я размышлял, позвонить Питеру или нет? Когда я достиг своего этажа, то окончательно решил послать его к черту. Если ему действительно надо поговорить со мной, пусть звонит сам.
Приемная Джейн была пуста. "Наверное, еще на обеде", - подумал я. На столе лежала новая стопка писем, которую принесли в мое отсутствие. Сверху ее прижимало пресс-папье, оно показалось мне знакомым, и я взял его в руку. Это был миниатюрный бюст Питера. Я взвесил его на ладони и уселся в кресло, не сводя с него взгляда.
Несколько лет назад Питеру пришло в голову, что его бюст станет источником вдохновения для каждого служащего, и нанял скульптора, запросившего тысячу долларов за маленькую статуэтку. Потом на каком-то заводе отлили форму, и вскоре его бюст уже красовался на каждом столе.
Скульптура подавала Питера в самом выгодном свете: волос было больше, подбородок более волевым, а нос более прямым, чем тот, которым наградила его природа. Волевой взгляд мог принадлежать кому угодно, только не ему. На основании бюста были выбиты слова: "Нет ничего невозможного для того, кто желает работать. Питер Кесслер".
Я поднялся, держа бюст в руке, подошел к стене и нажал кнопку. Дверь ванной раскрылась. Справа на стене было много маленьких полочек, и я осторожно водрузил бюст Питера на середину самой верхней, затем сделал шаг назад, чтобы полюбоваться на него.
Лицо, столь непохожее на лицо Питера, было обращено ко мне. Повернувшись, я вышел в кабинет и закрыл за собой дверь. Взяв со стола пару писем, я принялся просматривать их, но без всякого толка. Продолжая думать о Питере, о том, как он посмотрел на меня, когда я вознес его на полку в ванной, я никак не мог сосредоточиться.
Разозлившись, я встал, вновь направился в ванную и извлек оттуда бюст. Затем оглядел кабинет в поисках места, куда бы приспособить его так, чтобы он не мешал мне. Мне приглянулся камин. Там он смотрелся значительно лучше. Настолько лучше, что, кажется, готов был улыбнуться. Мне даже показалось, что я слышу его голос: "Вот так-то лучше, мой мальчик. Вот так-то лучше".
- Так ли это, старый дурак? - сказал я громко, затем улыбнулся и вернулся к столу. Теперь уже мне ничто не мешало заниматься почтой.
В три часа в мой кабинет вошел Ронсон. На его круглом упитанном лице сияла улыбка, а глаза самодовольно блестели за прямоугольными линзами очков без оправы.
- Все готово, Джонни, - произнес он своим удивительно мощным голосом.
Когда кто-либо впервые слышал его голос, то невольно поражался, как такой пухлый, упитанный человечек может обладать столь зычным командным голосом. Затем все тут же вспоминали, что это же Лоренс Г. Ронсон, а он принадлежал к тем слоям общества, где люди от рождения наделены командным голосом. Могу побиться об заклад, что когда он был младенцем, то не плакал, прося грудь у матери, а приказывал ей накормить его. А может, я ошибаюсь, и в тех самых слоях матери вообще не кормят детей грудью?
- Да, Ларри, - ответил я. Кроме голоса, мне еще кое-что в нем не нравилось: рядом с ним подсознательно хотелось говорить на правильном английском языке, что мне не всегда удавалось.
- Ну, что у тебя вышло с Паппасом? - спросил он.
"Его шпионы хорошо работают", - подумал я.
А вслух ответил:
- Все нормально. Я продал ему "дохлую десятку" за четверть миллиона долларов.
Лоренс прямо-таки засиял, услышав это. Чтобы закрепить мою маленькую победу, я добавил:
- Деньги он заплатит вперед. Завтра.
Потирая ладони, он подошел к столу и хлопнул меня по плечу. Хлопок был довольно ощутимым, и я вспомнил, что когда-то он играл в сборной по футболу.
- Я знал, что только у такого парня, как ты, может все выгореть, Джонни! Я знал это!
Затем, когда, вероятно, весь запас его добродушия иссяк, Ларри снова замкнулся в себе.
- Мы на правильном пути, - сказал он. - Тут все ясно. Надо сбыть все это старье, укрепить нашу организацию, и скоро мы снова окажемся на коне.
Я рассказал ему об утреннем собрании и о головомойке, которую устроил начальникам отделов. Он внимательно слушал, изредка кивая головой, когда я заострял на том или ином его внимание.
Выслушав все, он сказал:
- Я вижу, что работы у тебя здесь будет хоть отбавляй.
- Боже мой, да конечно! - ответил я. - Мне, наверное, придется пробыть в Нью-Йорке месяца три, чтобы управиться со всеми делами.
- Ну что ж, это довольно важно, - согласился он. - Если ты не наведешь порядок здесь, мы можем закрывать свою лавочку хоть сейчас.
Тут зазвонил телефон. Я услышал голос Джейн:
- Дорис Кесслер звонит из Калифорнии.
Какое-то мгновение я колебался.
- Соедини меня с ней.
Послышался щелчок, и прорвался голос Дорис:
- Привет, Джонни!
- Привет, Дорис! - сказал я. Интересно, с чего это вдруг она позвонила? В ее голосе слышалась тревога.
- У папы удар, Джонни! Он хочет тебя видеть.
Я машинально посмотрел на бюст, стоящий на камине. Ронсон тоже повернул голову в ту сторону и заметил его.
- Когда это случилось, Дорис?
- Примерно два часа назад. Это ужасно! Сначала мы получили телеграмму, что Марк убит в бою в Испании. Папа не смог этого перенести и потерял сознание. Мы уложили его в постель и вызвали доктора. Врач сказал, что это удар, и он не знает, как долго папа протянет. От силы день-другой. Потом папа очнулся и сказал: "Я хочу видеть Джонни. Мне надо поговорить с ним. Пусть приедет Джонни". - Дорис разрыдалась.
Через секунду я услышал свой голос:
- Не плачь, Дорис. Я буду сегодня вечером. Жди меня.
- Я буду ждать тебя, Джонни, - сказала она, и я повесил телефонную трубку. Затем снова поднял ее и несколько раз постучал по рычагу, пока не отозвалась Джейн.
- Мне нужен билет до Калифорнии на ближайший рейс. Сообщи мне сразу, как только место будет заказано. Домой я заезжать не буду, поеду в аэропорт прямо отсюда. - Я повесил трубку, не дожидаясь ее ответа.
Ронсон встал.
- Что случилось, Джонни?
Я закурил, руки слегка дрожали.
- У Питера удар, - сказал я. - Лечу к нему.
- А как же твои дела здесь? - спросил он.
- Подождут несколько дней, - ответил я.
- Ну, Джонни, - начал он, разводя руками. - Я понимаю твои чувства, но совету директоров это не понравится, и к тому же, чем ты там сможешь помочь?
Я посмотрел на него и встал, пропустив вопрос мимо ушей.
- Плевать я хотел на совет! - все же бросил я. Именно Ронсон возглавлял совет и знал, что мне это известно.
Поджав губы, он резко повернулся и вышел.
Я посмотрел ему вслед. Впервые со вчерашнего вечера, когда я согласился на предложение Ронсона занять президентский пост, душа моя была спокойна.
- На тебя я тоже плевать хотел, - сказал я в закрытую дверь. Что этот сукин сын мог знать о прошедших тридцати годах?
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
1908
1
Держа в руках рубашку, Джонни Эйдж услышал, как в церкви зазвонил колокол. Одиннадцать часов. "До поезда осталось только сорок минут", - подумал он, лихорадочно продолжая упаковывать вещи. Затем быстро побросал оставшуюся одежду в чемодан и закрыл крышку. Прижав ее коленом, навалился как следует и защелкнул замки. Поднял чемодан с кровати, вынес его из комнаты в лавку и поставил у входной двери.
Несколько секунд Джонни стоял, оглядываясь по сторонам. В темноте казалось, что машины насмехаются над ним, смеются над его крахом. Он сжал губы и прошел мимо них в свою маленькую комнатку. Ему оставалось сделать лишь одно, самое неприятное - оставить Питеру записку с объяснением, почему он уезжает ночью, не простившись.
Все было бы гораздо проще, если бы Питер не был так добр к нему, да и вся семья тоже. Эстер почти каждый вечер приглашала его ужинать. Дети звали его "дядя Джонни". Ком подкатил к горлу, когда он сел за стол. Ведь именно о такой семье он мечтал те долгие годы, которые ему пришлось работать в балагане.
Достав лист бумаги и карандаш, он написал: "Дорогой Питер", - и остановился. Как попрощаться и поблагодарить людей, которые так хорошо относились к тебе? Может просто небрежно черкнуть: "Ну что ж, пока, было приятно с вами познакомиться. Спасибо за все", - и выбросить это из головы?
Джонни нервно принялся грызть карандаш, потом отложил его и достал сигарету. Через несколько минут снова взял карандаш и стал писать: "С самого начала вы были правы - мне не следовало открывать это проклятое заведение".
Он вспомнил, как впервые появился здесь. В кармане у него было пять сотен, ему было девятнадцать лет, и он был уверен, что умнее всех. До этого он работал только в балагане и вот теперь наконец сможет прилично устроиться и неплохо заработать. Один дружок шепнул ему, что в Рочестере есть полностью оборудованный зал автоматов - бери не хочу. В тот день он и встретил Питера Кесслера. Питер был владельцем здания, в котором находился зал автоматов. Сам он по соседству держал скобяную лавку. Джонни сразу же приглянулся Питеру. Впрочем, он всем нравился. Джонни был высокий, метр восемьдесят, черные густые волосы, голубые глаза. На его лице почти всегда сияла белозубая улыбка. Питер посочувствовал ему еще до того, как он завел разговор об аренде зала.
Кесслер наблюдал, как Джонни ходит по залу, трогает автоматы, пробуя их. Наконец он сказал:
- Мистер Эйдж…
Джонни повернулся к нему.
- Да?
- Мистер Эйдж, возможно, это не мое дело, но не кажется ли вам, что для игорного зала это место не слишком подходит? - Он замолчал. Ему показалось, что он ведет себя глуповато. Ведь он был хозяин, и ему не стоило совать в это нос, лишь бы мальчишка платил аренду, но…
Улыбка сползла с лица Джонни. В девятнадцать лет трудно признавать, что ты не прав.
- Почему вы спрашиваете об этом, мистер Кесслер? - спросил он холодно.
Питер слегка запнулся.
- Ну… Двое ребят, которые здесь работали в последнее время… у них дело так и не пошло.
- Возможно, они ничего не соображали в этом, - ответил Джонни. - К тому же, вы правы, это совсем не ваше дело.
Питер замер. Он был очень чувствительным человеком, хотя и старался не показывать этого. Его голос стал резким и деловым, именно таким, как когда Джонни переступил порог его лавки и представился.
- Извините, мистер Эйдж, я не хотел вас обидеть.
Джонни кивнул головой.
Питер продолжал в том же тоне:
- Тем не менее, основываясь на опыте работы бывших владельцев зала, я буду вынужден взять арендную плату за три месяца вперед.
"Это, наверно, остановит его", - подумал он про себя.
Джонни быстро прикинул. Пятьсот долларов минус сто двадцать, остается триста восемьдесят. Более чем достаточно для него. Вынув деньги из кармана, он отсчитал нужную сумму и сунул их в руку Питера.
Прислонившись к одному из автоматов, Питер написал расписку, отдал Джонни и протянул ему руку.
- Извиняюсь за бесцеремонность, - сказал он, - но я хотел как лучше. - Он нерешительно улыбнулся.
Джонни внимательно посмотрел на него. Не заметив на лице Питера насмешки, он пожал его руку. Питер направился к выходу. У порога он обернулся.
- Если я вам понадоблюсь, мистер Эйдж, заходите в любое время. Двери рядом.
- Хорошо, мистер Кесслер. Спасибо.
- Счастливо, - бросил Питер и вышел.
Джонни помахал ему рукой. Нахмурившись, что было ему не свойственно, Питер зашагал к своей лавке.
Его жена Эстер стояла за прилавком, пока Питер показывал Джонни его новые владения.
- Он таки решился? - спросила она.
Питер медленно кивнул головой.
- Да, - ответил он. - Решился. Бедный парень! Надеюсь, у него все будет хорошо.
Джонни зажег новую сигарету и снова принялся писать: "Поверьте, мне не жалко тех денег, что я потерял, мне жалко лишь убытков, которые вы понесли из-за меня. Мой бывший хозяин - Эл Сантос - предложил мне снова работать у него на ярмарке. И как только он мне заплатит, я начну высылать вам деньги, которые должен".
Ему не хотелось опять возвращаться в балаган. Не то чтобы ему не нравилась прежняя работа, просто он чувствовал, что будет скучать по семье Кесслеров.
Своих родителей он почти не помнил. Лет десять назад они погибли в балагане в результате несчастного случая. Тогда Эл Сантос и взял его под свое крылышко. Но Эл был слишком занятой человек, и Джонни приходилось крутиться самому.
Он чувствовал себя очень одиноко, ведь в балагане не было детей его возраста, и семья Кесслеров заняла как раз то место в его душе, что пустовало до сих пор.
Он вспоминал поздние обеды по пятницам с Питером и всей его семьей. Джонни едва не ощутил запах вареного цыпленка и вкус мягких сдобных булочек, которые готовила Эстер. Он вспомнил последнее воскресенье, прогулку с детьми в парке, их смех, и то, каким гордым он чувствовал себя, когда они его звали "дядя Джонни". Они были такие чудные ребята. Дорис было почти девять, а Марку три года.
Возвращаться в балаган ему не хотелось, но не сидеть же вечно на шее у Питера. Он задолжал ему аренду за три месяца, и если бы Эстер не подкармливала его, пришлось бы положить зубы на полку.
Он снова взял в руки карандаш.
"Извините, что я вынужден покинуть вас таким образом, но завтра сюда должны явиться кредиторы с постановлением суда. Так что другого выхода у меня нет".
Поставив внизу свое имя, он пробежал записку глазами. Чего-то не хватало. Нельзя было так прощаться с друзьями.
"P. S. Скажите Дорис и Марку, что, если наш балаган когда-нибудь будет в вашем городе, они смогут кататься на каруселях сколько захотят. Спасибо за все. Дядя Джонни".