Прощай, молодость - дю Мор'є Дафна 11 стр.


- Как пожелаешь. Я готов. Я потрясающе себя чувствую - я готов ко всему. Ты только представь: ты стоишь на Пиккадилли и смотришь на электрические надписи - перед самым наступлением сумерек, когда свет становится серым и открываются театры, - и повсюду возникают пробки, и пахнет пылью, и доносятся вкусные запахи из ресторанов, и разносчик газет кричит у тебя над ухом… Не так уж плохо, как ты считаешь, Джейк?

- Ты никогда там не жил, и все представляется тебе в виде картинок. Ты вот так и идешь по жизни, не правда ли? - сказал он.

- Ничего не могу с этим поделать. Со мной всегда так было, даже когда я чего-то терпеть не мог. Но здесь мне нравится, Джейк - эта дорога, и холмы за нами, и ручей у наших ног. Я чувствую, что проживаю каждую минуту, и держусь за нее. Мне бы хотелось удержать все это.

- Ты не можешь этого сделать. Когда живешь слишком неистово, минуты ускользают и оказывается, что все пропустил.

- Да, я это почувствовал.

- Сохраняй спокойствие, если можешь, не приходи в неистовство. Тогда ты гораздо сильнее будешь всем этим наслаждаться, особенно после.

- Что значит - "после"?

- Когда все это и то, что будет, останется позади.

- Не будь таким гадким, Джейк. Важно то, что есть сейчас. Я не хочу откидываться на спинку кресла и вызывать мертвые мечты. Воспоминания - какой ужас!

- Это самое лучшее время, - возразил он.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю, вот и все, - ответил он.

- Это когда я буду старым, с лысой головой и болью в пояснице?

- Нет, это не имеет ничего общего с тем, что я сказал.

- Я тебя совсем не понимаю. У тебя полно теорий, которые не стыкуются с моими.

- Очень жаль, - улыбнулся он.

- Теперь ты снова смеешься. Ты ужасный человек, Джейк.

- Ничего не могу с собой поделать, когда смотрю на тебя: глаза горят, волосы дыбом - да ты просто сжигаешь себя своими потрясающими идеями.

- И как же я, по-твоему, должен жить? - нахмурился я.

- Да я же просто поддразниваю тебя. Я не прошу, чтобы ты стал другим.

- Тебе бы, верно, хотелось, чтобы у меня были удобные, устойчивые принципы, чтобы я никогда не горячился, а просто принимал жизнь такой, как она есть, вместо того чтобы кидаться ей навстречу.

- Это не так, Дик.

- Хотелось бы. Ты не успокоишься до тех пор, пока не увидишь меня в кресле на колесиках, безразличного ко всему, кроме утренней газеты. Ты будешь разочарован, Джейк: я не доживу до такого.

- Почему ты так думаешь?

- У меня что-то вроде предчувствия, я буду жить на полную катушку, а потом умру…

- Мы все так думаем! - сказал он.

- Нет, со мной так и будет.

- Ты мальчишка, Дик, и все твои мысли мальчишеские. Поверь мне, в один прекрасный день ты проснешься процветающим биржевым маклером, с брюшком, и не сможешь обойтись без утренней чашечки чая.

- И мне это будет по душе?

- Очень даже по душе, - рассмеялся он.

- Ничего на свете не может быть хуже, правда, Джейк?

- Может, конечно. Тебе еще очень повезет с этой чашечкой чая. Попробуй-ка голодать, ходить зимой раздетым, быть прикованным к постели болезнью без надежды на выздоровление.

- Но это очень серьезные вещи, Джейк, когда можно чертыхаться и страдать. А вот что я ненавижу, так это заурядность. Маленькие дни и маленькие ночи. Движение по маленькому кругу, сознание того, что ты ничего не значишь.

- Это вздор, Дик. Подумай о миллионах заурядных людей, которые создают мир. Они едят, и спят, и женятся, и рожают детей, и ходят на службу, и умирают.

- Я не хочу быть таким, - ответил я. - И мне наплевать на остальной мир.

- Ты принадлежишь к нему. И тебе придется с ним считаться.

- Во всяком случае, не сейчас, Джейк. Позволь мне пока плыть по течению.

- А какое я имею к этому отношение?

- Прямое. Ты прекрасно знаешь, что можешь вылепить из меня все, что пожелаешь.

- Это неправда, - медленно произнес он.

- Это правда. Если бы ты сказал: "Дик, тебе нужно писать", я ответил бы: "Да", - и, взяв лист бумаги и карандаш, сидел бы до тех пор, пока не написал бы что-нибудь стоящее, что-нибудь такое, что понравилось бы тебе.

- А что бы ты сделал потом?

- Я послал бы написанное моему отцу и спросил: "Ну, и как тебе это?" И если бы ему не понравилось, я бы рассмеялся, потому что твое мнение - единственное, что имеет значение.

- А ты возлагаешь на меня тяжелую ответственность, Дик.

- Не нужно было меня останавливать, когда я хотел броситься с моста, - сказал я.

- Я вижу. Итак, что бы ни случилось, виноват буду я, да?

- Конечно.

- Даже если ты станешь биржевым маклером?

- Особенно если я стану биржевым маклером.

Джейк засмеялся и отбросил сигарету.

- Пошли, Дик. Нужно поднажать, если мы хотим за два дня добраться до Отты.

- А зачем нам это?

- Нужно же куда-то прийти. - Он поднялся и смотрел на меня сверху, улыбаясь.

- Мне бы хотелось поболтаться здесь, ничего не делая, - возразил я.

- Я знаю. Лень родилась раньше тебя. Если ты еще побудешь в этих краях, то не станешь даже банковским клерком!

- Меня бы устроили острова в Южных морях, Джейк.

- Не сомневаюсь в этом. Спал бы весь день и пил всю ночь, кропал никчемные стихи и занимался любовью с туземными девушками под пальмой.

- Звучит заманчиво, - пробормотал я, жуя стебелек травы.

- Это потому, что я нарисовал красивую картинку. А на самом деле тебя изводили бы мухи и дождь, ты бы сидел, смертельно скучая, со стаканом плохого виски в руке и слушал бы сплетни о местном торговце.

- Я был бы разочарован?

- Конечно ты был бы разочарован. Ты всегда ожидаешь слишком многого.

- Ты ко мне слишком суров, Джейк.

- Вовсе нет.

- О, черт побери! Значит, нам надо поднажать, чтобы попасть в Отту, не так ли?

- Вот именно.

- Ты думаешь, это плохо - вот так плыть по течению? Значит, нам нужно сесть на поезд и отправиться в город, а мне наняться на работу. Так?

- Я думаю, тебе пора собраться, Дик.

- Ты этого хочешь?

- Я тут ни при чем, - нахмурился он. - Я думаю о том, что пойдет тебе на пользу.

- Я хочу знать, что ты чувствуешь.

- Продолжай хотеть.

- Нет, Джейк, скажи мне.

- Сказать что?

- Если бы ты был один, что бы ты сделал? Куда бы ты отправился?

- О, если бы я был один… - Он резко оборвал фразу.

- Да?

- Бог его знает.

- Я полагаю, ты бы отправился на Северный полюс и затерялся среди айсбергов, - сказал я.

- Возможно.

- А вместо этого я навязался на твою голову, и ты должен со мной нянчиться.

- Это верно.

- Я не понимаю, зачем тебе все это.

- Не понимаешь?

- Нет, будь я проклят, если понимаю. Послушай, Джейк, мы действительно должны совладать с миром?

- Думаю, должны.

- Наверное, тебе лучше знать. Джейк, тебе все это надоест, если мы останемся?

- Нет.

- Никогда?

- Никогда.

- Зачем же тогда возвращаться?

- Из-за тебя.

- Не понимаю.

- Ничего страшного.

- Это все из-за твоей чертовой идеи, что мы расслабимся, если останемся здесь и будем радоваться жизни?

- Именно так.

- А может, нужно просто быть счастливым, когда это возможно?

- Довольно болтать, Дик! Ты будешь спорить до второго пришествия.

- Но ты все еще не ответил на мой вопрос.

- Какой вопрос?

- Хочешь ли ты, чтобы я собрался, как ты говоришь.

- Да, ради твоего же блага.

- А ради тебя?

- Это не так важно.

- Почему ты не хочешь сказать мне?

- Я уже сказал.

С Джейком было бесполезно спорить. Он все время уходил от ответа. Я ругал его на чем свет стоит, а он только смеялся. Я даже попытался его стукнуть, и он опять засмеялся. Мы поднялись и вскинули рюкзаки на спину. Я пошел рядом с ним, гоня перед собой камешек.

- Я тебе надоел, - начал я.

- Похоже на то.

- Ты сыт по горло, вот в чем дело.

- Да.

- Я никудышный спутник. Я ни на что не годен и глуп. Тебе хотелось бы снова оказаться в тюрьме.

- Правильно.

- Джейк, разве ты не можешь хоть на минуту стать серьезным?

- Нет.

Говорить с ним было бесполезно.

- Когда мы доберемся до Отты, нужно будет кое-что решить, - сказал Джейк.

- Что именно?

- Направиться нам на север или на юг.

- Давай взглянем на карту, - предложил я.

Джейк расстелил карту, и мы увидели темную линию, обозначавшую железную дорогу: она проходила через Осло и шла на север, к Тронхейму, на побережье, а в обратном направлении - на юг, к Осло, Стокгольму и Копенгагену.

- Давай подбросим монетку, - сказал я.

Он нашел в кармане монетку.

- Знаешь, это очень серьезно, - улыбнулся Джейк, - и от этого зависит все.

- Давай, - поторопил я, - назови.

- Нет, ты назови.

- Я выбираю "орел".

- Хорошо.

Он подбросил монетку и поймал на ладонь, а потом зажал в кулаке.

- Ну что? - спросил я.

Мы посмотрели. Это был "орел".

- Ты выиграл, - сказал Джейк.

Я снова посмотрел на карту. Я увидел Тронхейм на севере, у большого фиорда, примерно в двухстах сорока километрах от нас, а на юге - Осло и Копенгаген, где мы уже побывали. Но была еще одна ветка, на юго-востоке, пересекавшая границу с неизвестной территорией, которая была обозначена белым цветом на нашей норвежской карте. И поскольку я подумал, что там все другое, и решил, что Джейк выбрал бы Тронхейм, и поскольку мне было абсолютно все равно, я указал пальцем на эту ветку.

- Мы поедем в Стокгольм, - решил я.

Итак, все наше будущее зависело от этой подброшенной монетки и от выбора, который я сделал.

- Еще один город? - спросил Джейк.

- Но ты же этого хотел, не так ли?

- Ради тебя. - Он засунул карту обратно в карман.

- А что выбрал бы ты? - поинтересовался я.

- Пожалуй, Тронхейм.

- Теперь поздно. Вот в Стокгольме я и соберусь.

Мы немного помолчали.

- Я выбрал бы Северный полюс, - вдруг сказал Джейк.

- Почему?

- Это еще дальше, Дик.

- Ты же хотел приехать куда-нибудь, как мне казалось?

- На самом деле не хотел.

- Что ты имеешь в виду?

- Когда я позволяю себе быть эгоистом…

- О чем ты тогда думаешь?

- Я думаю о том, чтобы держаться подальше от городов и от людей, Дик, и о том, чтобы мы жили в горах одни.

- Почему?

- Я не хочу, чтобы ты вырос, - ответил он. И засмеялся надо мной, но я ничего не понял. Мы снова пустились вперед по дороге.

Глава девятая

Мы прибыли в Стокгольм как раз в тот момент, когда садилось солнце и темные шпили вырисовывались на розовом небе. Закат окрасил синюю воду, над которой повисло множество мостов; прямоугольные здания, походившие на дворцы, отбрасывали свое отражение, и из окон падали лучи света на широкие улицы, на трепещущую листву деревьев в аллеях и на серые очертания кораблей, стоявших на якоре.

Никогда не существовало более прекрасного города, нежели этот. Он был холоден, строг и созвучен только воде.

Возможно, там были магазины, и уличное движение, и люди, проходившие по улицам, но я их не заметил. Я все стоял, облокотившись на парапет моста, и смотрел, как в воде танцуют неяркие огни - эта река была обрамлена зданиями, словно вырезанными на фоне неба. Джейк стоял рядом со мной, и мы сравнивали этот город с Венецией наших грез. Но тут не было слащавой красоты, как на открытке, и пролетавших по водной глади гондол, и розовых палаццо, и теплого, разнеживающего воздуха.

Стокгольм был северным городом, и красота его была суровой и застывшей даже в середине лета, а синяя вода наводила на мысль о ледниках. За мостом виднелись широкая площадь, мощенная булыжником, и белый дворец, и малиновая башня, подобная кровавому пятну, - все это проступало удивительно четко, так как здесь не было тумана ушедшего дня, который окутал бы пейзаж дымкой.

Когда солнце село, пейзаж проступил еще явственнее, застыв под белым небом: серебристые арки мостов над искрящимся озером и здания, походившие на заиндевевший резной орнамент.

Мне подумалось, что не хватает снега, покрывающего землю, и звона колокольчиков, и кучера в меховой одежде, погоняющего лошадь и своим дыханием пытающегося согреть озябшие руки. Но ничего этого не было, воздух был теплым, а камни моста - горячими там, где их нагрело солнце. Мимо меня прошла девушка с соломенными волосами, без шляпы, в легком платье. Тепло как-то не вязалось с этим белым городом и с этим белым небом, и тем не менее оно было неотъемлемой частью этой атмосферы и этой тихой воды.

Здесь не будет темноты, и свет не потускнеет, и всю ночь прохладный ветерок будет шептать в листве дрожащих деревьев, а небо словно застынет в ожидании рассвета. И здесь я никогда не узнаю ни усталости, ни покоя, потому что в этом городе невозможно совладать с чувством беспокойства, и меня манит какая-то тайна, ускользающая, прячущаяся за углом, а я должен следовать за ней и искать, удивляясь чему-то безымянному.

Кажется, мы перешли сто мостов, и прошли по ста улицам, и ели у открытого окна, выходившего в сад, спали и просыпались. Шли по аллее и лежали там, под деревьями, путешествовали вдоль берега реки и побывали на тысяче островов, которые невозможно было отличить один от другого - неровные скалы, глубокая заводь и деревья, склоняющие ветви над кромкой воды. На одном из этих островов мы искупались, окунувшись в ледяную воду под горячим солнцем; потом смотрели, как бледный луч играет в листве, как белые паруса маленьких яхт танцуют и отражаются в воде.

Вернувшись в Стокгольм, холодный и четко вырисовывавшийся на тронутом инеем небе, мы отправились в театр, где пела девушка с глазами синими, как вода под мостом; вышли и постояли на вымощенной булыжником площади, до которой доносились танцевальные мелодии оркестра, игравшего в отеле поблизости, - и было такое ощущение, что сейчас полночь, должно быть темно, и звезды должны сиять на небе, но не было ничего, кроме спокойной реки, окутанной белым светом. И я не нашел своей тайны и так и не понял, что именно ко мне взывает.

Мы снова вышли на берег реки, где на якоре стояли уродливые трамповые суда, черные от угля, неуместные в этом драгоценном обрамлении. Борта их проржавели, серые палубы покрылись копотью. Мы нашли кафе и зашли туда. Столики были тесно поставлены, пахло табаком, звенели стаканы, слышались возбужденные голоса моряков. Усевшись в углу, мы изучали их лица - широкие лица скандинавов. Все они были похожи, с голубыми глазами и короткой стрижкой. Вдруг из-за столика поднялся высокий блондин с золотистой бородой, совсем еще мальчик - наверное, датчанин, - голубоглазый, с нежно-розовой кожей, как у девочки.

В основном здесь были шведы и финны, круглоголовые, с плоскими лицами, и казалось несправедливым, что им, живущим в тесном кубрике грязного трампового судна, как животные в клетке, должны принадлежать леса и горы, снега и бурные ручьи. Мы с Джейком сидели в углу, рассматривая посетителей, и, почти не беседуя друг с другом, прислушивались к их гортанным голосам, которые не повышались и не понижались, подобно звону денег, или внезапному смеху, или звуку отодвигаемого стула.

Снаружи были прозрачный воздух и тишина, белое небо и вода того же цвета, а здесь - запах спиртного и табака, пота и немытого тела, и было хорошо в этой атмосфере мужчин без женщин, когда не надо ни думать, ни беспокоиться о чем-то.

За соседним столиком в одиночестве сидел какой-то человек, который время от времени на нас поглядывал. Однако взгляд его редко отрывался от двери, как будто он кого-то поджидал.

Порой он смотрел на часы, висевшие на стене над баром, и постукивал пальцами по столу, потом закуривал сигарету, за ней другую, снова бросал взгляд на нас и переводил его на дверь.

- Что творится с этим парнем? - спросил я Джейка. - Ты заметил его руки и глаза?

- Да, - ответил Джейк, - я уже четверть часа наблюдаю за ним. Он насмерть перепуган. Не говори ничего, только посматривай на дверь.

Я ничего не ответил и лишь повернулся на стуле таким образом, чтобы видеть этого человека, и комнату, и вращающиеся двери кафе, не поворачивая головы. Потом мой взгляд снова сосредоточился на столе, и я отдался течению своих мыслей, мысленно рисуя остров, где мы купались днем, и белые паруса маленьких яхт, танцующие под солнцем, и недоумевая, отчего это в Стокгольме не могут слиться воедино и это кафе, и тот остров, создав невероятный узор, - как вдруг снова заговорил Джейк. Он прошептал мне в самое ухо:

- Ты это видел?

- Что?

- Ты видел, как они исчезли один за другим, бросив взгляд на часы? И теперь здесь не осталось никого, кроме этого парня за соседним столиком, бармена и нас. - Я поднял глаза и увидел: за те пять минут, что я грезил, кафе опустело. В комнате было тихо, в воздухе висел густой табачный дым.

- Они просто освободили помещение, - предположил я, - пять против одного. Может быть, тут закрывают в час ночи.

- Нет, - возразил Джейк, - такие заведения не закрывают.

- Но тогда в чем же дело?

- Подожди-ка, тут что-то не так.

Я взглянул на Джейка. Он улыбался.

- Пока ты предавался мечтам, я наблюдал, - сказал он. - Бармен обошел все столики и убрал стаканы. Он оставил на каждом столике клочок белой бумаги. Собравшиеся это увидели, одни засмеялись, другие пожали плечами, некоторые не произнесли ни слова. Но все они взглянули на часы и ушли - все как один. Посмотри сюда.

Я увидел, что на нашем столике тоже клочок бумаги, на котором ничего не написано, - должно быть, его оставил бармен, когда убирал наши стаканы.

- Что это значит? - спросил я.

Джейк тихонько засмеялся.

- Это предупреждение, что нужно уходить, - объяснил он.

Я перевел взгляд на бар и увидел, что бармен с любопытством наблюдает за нами, скрестив руки на груди. Насмерть перепуганный парень, сидевший по соседству, тоже наблюдал за нами, постукивая пальцами по столику.

- Ты хочешь уйти? - спросил Джейк.

Я прислушался к тишине и к стуку своего сердца и понял, что меня охватило волнение и мне страшновато.

- Нет, - ответил я, покачав головой, - давай досмотрим все до конца.

Не слышно было ни звука, все молчали, и мы продолжали сидеть за столиком.

- Джейк, - произнес я тихо, - попытайся заговорить с этим парнем по-английски - спроси, что происходит.

Джейк слегка передвинулся на стуле, развернувшись к тому человеку, но продолжая наблюдать за дверью.

- По-видимому, у вас какие-то неприятности, - сказал он. - Мы можем вам чем-нибудь помочь?

Назад Дальше