- Как пожелаешь. Я готов. Я потрясающе себя чувствую - я готов ко всему. Ты только представь: ты стоишь на Пиккадилли и смотришь на электрические надписи - перед самым наступлением сумерек, когда свет становится серым и открываются театры, - и повсюду возникают пробки, и пахнет пылью, и доносятся вкусные запахи из ресторанов, и разносчик газет кричит у тебя над ухом… Не так уж плохо, как ты считаешь, Джейк?
- Ты никогда там не жил, и все представляется тебе в виде картинок. Ты вот так и идешь по жизни, не правда ли? - сказал он.
- Ничего не могу с этим поделать. Со мной всегда так было, даже когда я чего-то терпеть не мог. Но здесь мне нравится, Джейк - эта дорога, и холмы за нами, и ручей у наших ног. Я чувствую, что проживаю каждую минуту, и держусь за нее. Мне бы хотелось удержать все это.
- Ты не можешь этого сделать. Когда живешь слишком неистово, минуты ускользают и оказывается, что все пропустил.
- Да, я это почувствовал.
- Сохраняй спокойствие, если можешь, не приходи в неистовство. Тогда ты гораздо сильнее будешь всем этим наслаждаться, особенно после.
- Что значит - "после"?
- Когда все это и то, что будет, останется позади.
- Не будь таким гадким, Джейк. Важно то, что есть сейчас. Я не хочу откидываться на спинку кресла и вызывать мертвые мечты. Воспоминания - какой ужас!
- Это самое лучшее время, - возразил он.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю, вот и все, - ответил он.
- Это когда я буду старым, с лысой головой и болью в пояснице?
- Нет, это не имеет ничего общего с тем, что я сказал.
- Я тебя совсем не понимаю. У тебя полно теорий, которые не стыкуются с моими.
- Очень жаль, - улыбнулся он.
- Теперь ты снова смеешься. Ты ужасный человек, Джейк.
- Ничего не могу с собой поделать, когда смотрю на тебя: глаза горят, волосы дыбом - да ты просто сжигаешь себя своими потрясающими идеями.
- И как же я, по-твоему, должен жить? - нахмурился я.
- Да я же просто поддразниваю тебя. Я не прошу, чтобы ты стал другим.
- Тебе бы, верно, хотелось, чтобы у меня были удобные, устойчивые принципы, чтобы я никогда не горячился, а просто принимал жизнь такой, как она есть, вместо того чтобы кидаться ей навстречу.
- Это не так, Дик.
- Хотелось бы. Ты не успокоишься до тех пор, пока не увидишь меня в кресле на колесиках, безразличного ко всему, кроме утренней газеты. Ты будешь разочарован, Джейк: я не доживу до такого.
- Почему ты так думаешь?
- У меня что-то вроде предчувствия, я буду жить на полную катушку, а потом умру…
- Мы все так думаем! - сказал он.
- Нет, со мной так и будет.
- Ты мальчишка, Дик, и все твои мысли мальчишеские. Поверь мне, в один прекрасный день ты проснешься процветающим биржевым маклером, с брюшком, и не сможешь обойтись без утренней чашечки чая.
- И мне это будет по душе?
- Очень даже по душе, - рассмеялся он.
- Ничего на свете не может быть хуже, правда, Джейк?
- Может, конечно. Тебе еще очень повезет с этой чашечкой чая. Попробуй-ка голодать, ходить зимой раздетым, быть прикованным к постели болезнью без надежды на выздоровление.
- Но это очень серьезные вещи, Джейк, когда можно чертыхаться и страдать. А вот что я ненавижу, так это заурядность. Маленькие дни и маленькие ночи. Движение по маленькому кругу, сознание того, что ты ничего не значишь.
- Это вздор, Дик. Подумай о миллионах заурядных людей, которые создают мир. Они едят, и спят, и женятся, и рожают детей, и ходят на службу, и умирают.
- Я не хочу быть таким, - ответил я. - И мне наплевать на остальной мир.
- Ты принадлежишь к нему. И тебе придется с ним считаться.
- Во всяком случае, не сейчас, Джейк. Позволь мне пока плыть по течению.
- А какое я имею к этому отношение?
- Прямое. Ты прекрасно знаешь, что можешь вылепить из меня все, что пожелаешь.
- Это неправда, - медленно произнес он.
- Это правда. Если бы ты сказал: "Дик, тебе нужно писать", я ответил бы: "Да", - и, взяв лист бумаги и карандаш, сидел бы до тех пор, пока не написал бы что-нибудь стоящее, что-нибудь такое, что понравилось бы тебе.
- А что бы ты сделал потом?
- Я послал бы написанное моему отцу и спросил: "Ну, и как тебе это?" И если бы ему не понравилось, я бы рассмеялся, потому что твое мнение - единственное, что имеет значение.
- А ты возлагаешь на меня тяжелую ответственность, Дик.
- Не нужно было меня останавливать, когда я хотел броситься с моста, - сказал я.
- Я вижу. Итак, что бы ни случилось, виноват буду я, да?
- Конечно.
- Даже если ты станешь биржевым маклером?
- Особенно если я стану биржевым маклером.
Джейк засмеялся и отбросил сигарету.
- Пошли, Дик. Нужно поднажать, если мы хотим за два дня добраться до Отты.
- А зачем нам это?
- Нужно же куда-то прийти. - Он поднялся и смотрел на меня сверху, улыбаясь.
- Мне бы хотелось поболтаться здесь, ничего не делая, - возразил я.
- Я знаю. Лень родилась раньше тебя. Если ты еще побудешь в этих краях, то не станешь даже банковским клерком!
- Меня бы устроили острова в Южных морях, Джейк.
- Не сомневаюсь в этом. Спал бы весь день и пил всю ночь, кропал никчемные стихи и занимался любовью с туземными девушками под пальмой.
- Звучит заманчиво, - пробормотал я, жуя стебелек травы.
- Это потому, что я нарисовал красивую картинку. А на самом деле тебя изводили бы мухи и дождь, ты бы сидел, смертельно скучая, со стаканом плохого виски в руке и слушал бы сплетни о местном торговце.
- Я был бы разочарован?
- Конечно ты был бы разочарован. Ты всегда ожидаешь слишком многого.
- Ты ко мне слишком суров, Джейк.
- Вовсе нет.
- О, черт побери! Значит, нам надо поднажать, чтобы попасть в Отту, не так ли?
- Вот именно.
- Ты думаешь, это плохо - вот так плыть по течению? Значит, нам нужно сесть на поезд и отправиться в город, а мне наняться на работу. Так?
- Я думаю, тебе пора собраться, Дик.
- Ты этого хочешь?
- Я тут ни при чем, - нахмурился он. - Я думаю о том, что пойдет тебе на пользу.
- Я хочу знать, что ты чувствуешь.
- Продолжай хотеть.
- Нет, Джейк, скажи мне.
- Сказать что?
- Если бы ты был один, что бы ты сделал? Куда бы ты отправился?
- О, если бы я был один… - Он резко оборвал фразу.
- Да?
- Бог его знает.
- Я полагаю, ты бы отправился на Северный полюс и затерялся среди айсбергов, - сказал я.
- Возможно.
- А вместо этого я навязался на твою голову, и ты должен со мной нянчиться.
- Это верно.
- Я не понимаю, зачем тебе все это.
- Не понимаешь?
- Нет, будь я проклят, если понимаю. Послушай, Джейк, мы действительно должны совладать с миром?
- Думаю, должны.
- Наверное, тебе лучше знать. Джейк, тебе все это надоест, если мы останемся?
- Нет.
- Никогда?
- Никогда.
- Зачем же тогда возвращаться?
- Из-за тебя.
- Не понимаю.
- Ничего страшного.
- Это все из-за твоей чертовой идеи, что мы расслабимся, если останемся здесь и будем радоваться жизни?
- Именно так.
- А может, нужно просто быть счастливым, когда это возможно?
- Довольно болтать, Дик! Ты будешь спорить до второго пришествия.
- Но ты все еще не ответил на мой вопрос.
- Какой вопрос?
- Хочешь ли ты, чтобы я собрался, как ты говоришь.
- Да, ради твоего же блага.
- А ради тебя?
- Это не так важно.
- Почему ты не хочешь сказать мне?
- Я уже сказал.
С Джейком было бесполезно спорить. Он все время уходил от ответа. Я ругал его на чем свет стоит, а он только смеялся. Я даже попытался его стукнуть, и он опять засмеялся. Мы поднялись и вскинули рюкзаки на спину. Я пошел рядом с ним, гоня перед собой камешек.
- Я тебе надоел, - начал я.
- Похоже на то.
- Ты сыт по горло, вот в чем дело.
- Да.
- Я никудышный спутник. Я ни на что не годен и глуп. Тебе хотелось бы снова оказаться в тюрьме.
- Правильно.
- Джейк, разве ты не можешь хоть на минуту стать серьезным?
- Нет.
Говорить с ним было бесполезно.
- Когда мы доберемся до Отты, нужно будет кое-что решить, - сказал Джейк.
- Что именно?
- Направиться нам на север или на юг.
- Давай взглянем на карту, - предложил я.
Джейк расстелил карту, и мы увидели темную линию, обозначавшую железную дорогу: она проходила через Осло и шла на север, к Тронхейму, на побережье, а в обратном направлении - на юг, к Осло, Стокгольму и Копенгагену.
- Давай подбросим монетку, - сказал я.
Он нашел в кармане монетку.
- Знаешь, это очень серьезно, - улыбнулся Джейк, - и от этого зависит все.
- Давай, - поторопил я, - назови.
- Нет, ты назови.
- Я выбираю "орел".
- Хорошо.
Он подбросил монетку и поймал на ладонь, а потом зажал в кулаке.
- Ну что? - спросил я.
Мы посмотрели. Это был "орел".
- Ты выиграл, - сказал Джейк.
Я снова посмотрел на карту. Я увидел Тронхейм на севере, у большого фиорда, примерно в двухстах сорока километрах от нас, а на юге - Осло и Копенгаген, где мы уже побывали. Но была еще одна ветка, на юго-востоке, пересекавшая границу с неизвестной территорией, которая была обозначена белым цветом на нашей норвежской карте. И поскольку я подумал, что там все другое, и решил, что Джейк выбрал бы Тронхейм, и поскольку мне было абсолютно все равно, я указал пальцем на эту ветку.
- Мы поедем в Стокгольм, - решил я.
Итак, все наше будущее зависело от этой подброшенной монетки и от выбора, который я сделал.
- Еще один город? - спросил Джейк.
- Но ты же этого хотел, не так ли?
- Ради тебя. - Он засунул карту обратно в карман.
- А что выбрал бы ты? - поинтересовался я.
- Пожалуй, Тронхейм.
- Теперь поздно. Вот в Стокгольме я и соберусь.
Мы немного помолчали.
- Я выбрал бы Северный полюс, - вдруг сказал Джейк.
- Почему?
- Это еще дальше, Дик.
- Ты же хотел приехать куда-нибудь, как мне казалось?
- На самом деле не хотел.
- Что ты имеешь в виду?
- Когда я позволяю себе быть эгоистом…
- О чем ты тогда думаешь?
- Я думаю о том, чтобы держаться подальше от городов и от людей, Дик, и о том, чтобы мы жили в горах одни.
- Почему?
- Я не хочу, чтобы ты вырос, - ответил он. И засмеялся надо мной, но я ничего не понял. Мы снова пустились вперед по дороге.
Глава девятая
Мы прибыли в Стокгольм как раз в тот момент, когда садилось солнце и темные шпили вырисовывались на розовом небе. Закат окрасил синюю воду, над которой повисло множество мостов; прямоугольные здания, походившие на дворцы, отбрасывали свое отражение, и из окон падали лучи света на широкие улицы, на трепещущую листву деревьев в аллеях и на серые очертания кораблей, стоявших на якоре.
Никогда не существовало более прекрасного города, нежели этот. Он был холоден, строг и созвучен только воде.
Возможно, там были магазины, и уличное движение, и люди, проходившие по улицам, но я их не заметил. Я все стоял, облокотившись на парапет моста, и смотрел, как в воде танцуют неяркие огни - эта река была обрамлена зданиями, словно вырезанными на фоне неба. Джейк стоял рядом со мной, и мы сравнивали этот город с Венецией наших грез. Но тут не было слащавой красоты, как на открытке, и пролетавших по водной глади гондол, и розовых палаццо, и теплого, разнеживающего воздуха.
Стокгольм был северным городом, и красота его была суровой и застывшей даже в середине лета, а синяя вода наводила на мысль о ледниках. За мостом виднелись широкая площадь, мощенная булыжником, и белый дворец, и малиновая башня, подобная кровавому пятну, - все это проступало удивительно четко, так как здесь не было тумана ушедшего дня, который окутал бы пейзаж дымкой.
Когда солнце село, пейзаж проступил еще явственнее, застыв под белым небом: серебристые арки мостов над искрящимся озером и здания, походившие на заиндевевший резной орнамент.
Мне подумалось, что не хватает снега, покрывающего землю, и звона колокольчиков, и кучера в меховой одежде, погоняющего лошадь и своим дыханием пытающегося согреть озябшие руки. Но ничего этого не было, воздух был теплым, а камни моста - горячими там, где их нагрело солнце. Мимо меня прошла девушка с соломенными волосами, без шляпы, в легком платье. Тепло как-то не вязалось с этим белым городом и с этим белым небом, и тем не менее оно было неотъемлемой частью этой атмосферы и этой тихой воды.
Здесь не будет темноты, и свет не потускнеет, и всю ночь прохладный ветерок будет шептать в листве дрожащих деревьев, а небо словно застынет в ожидании рассвета. И здесь я никогда не узнаю ни усталости, ни покоя, потому что в этом городе невозможно совладать с чувством беспокойства, и меня манит какая-то тайна, ускользающая, прячущаяся за углом, а я должен следовать за ней и искать, удивляясь чему-то безымянному.
Кажется, мы перешли сто мостов, и прошли по ста улицам, и ели у открытого окна, выходившего в сад, спали и просыпались. Шли по аллее и лежали там, под деревьями, путешествовали вдоль берега реки и побывали на тысяче островов, которые невозможно было отличить один от другого - неровные скалы, глубокая заводь и деревья, склоняющие ветви над кромкой воды. На одном из этих островов мы искупались, окунувшись в ледяную воду под горячим солнцем; потом смотрели, как бледный луч играет в листве, как белые паруса маленьких яхт танцуют и отражаются в воде.
Вернувшись в Стокгольм, холодный и четко вырисовывавшийся на тронутом инеем небе, мы отправились в театр, где пела девушка с глазами синими, как вода под мостом; вышли и постояли на вымощенной булыжником площади, до которой доносились танцевальные мелодии оркестра, игравшего в отеле поблизости, - и было такое ощущение, что сейчас полночь, должно быть темно, и звезды должны сиять на небе, но не было ничего, кроме спокойной реки, окутанной белым светом. И я не нашел своей тайны и так и не понял, что именно ко мне взывает.
Мы снова вышли на берег реки, где на якоре стояли уродливые трамповые суда, черные от угля, неуместные в этом драгоценном обрамлении. Борта их проржавели, серые палубы покрылись копотью. Мы нашли кафе и зашли туда. Столики были тесно поставлены, пахло табаком, звенели стаканы, слышались возбужденные голоса моряков. Усевшись в углу, мы изучали их лица - широкие лица скандинавов. Все они были похожи, с голубыми глазами и короткой стрижкой. Вдруг из-за столика поднялся высокий блондин с золотистой бородой, совсем еще мальчик - наверное, датчанин, - голубоглазый, с нежно-розовой кожей, как у девочки.
В основном здесь были шведы и финны, круглоголовые, с плоскими лицами, и казалось несправедливым, что им, живущим в тесном кубрике грязного трампового судна, как животные в клетке, должны принадлежать леса и горы, снега и бурные ручьи. Мы с Джейком сидели в углу, рассматривая посетителей, и, почти не беседуя друг с другом, прислушивались к их гортанным голосам, которые не повышались и не понижались, подобно звону денег, или внезапному смеху, или звуку отодвигаемого стула.
Снаружи были прозрачный воздух и тишина, белое небо и вода того же цвета, а здесь - запах спиртного и табака, пота и немытого тела, и было хорошо в этой атмосфере мужчин без женщин, когда не надо ни думать, ни беспокоиться о чем-то.
За соседним столиком в одиночестве сидел какой-то человек, который время от времени на нас поглядывал. Однако взгляд его редко отрывался от двери, как будто он кого-то поджидал.
Порой он смотрел на часы, висевшие на стене над баром, и постукивал пальцами по столу, потом закуривал сигарету, за ней другую, снова бросал взгляд на нас и переводил его на дверь.
- Что творится с этим парнем? - спросил я Джейка. - Ты заметил его руки и глаза?
- Да, - ответил Джейк, - я уже четверть часа наблюдаю за ним. Он насмерть перепуган. Не говори ничего, только посматривай на дверь.
Я ничего не ответил и лишь повернулся на стуле таким образом, чтобы видеть этого человека, и комнату, и вращающиеся двери кафе, не поворачивая головы. Потом мой взгляд снова сосредоточился на столе, и я отдался течению своих мыслей, мысленно рисуя остров, где мы купались днем, и белые паруса маленьких яхт, танцующие под солнцем, и недоумевая, отчего это в Стокгольме не могут слиться воедино и это кафе, и тот остров, создав невероятный узор, - как вдруг снова заговорил Джейк. Он прошептал мне в самое ухо:
- Ты это видел?
- Что?
- Ты видел, как они исчезли один за другим, бросив взгляд на часы? И теперь здесь не осталось никого, кроме этого парня за соседним столиком, бармена и нас. - Я поднял глаза и увидел: за те пять минут, что я грезил, кафе опустело. В комнате было тихо, в воздухе висел густой табачный дым.
- Они просто освободили помещение, - предположил я, - пять против одного. Может быть, тут закрывают в час ночи.
- Нет, - возразил Джейк, - такие заведения не закрывают.
- Но тогда в чем же дело?
- Подожди-ка, тут что-то не так.
Я взглянул на Джейка. Он улыбался.
- Пока ты предавался мечтам, я наблюдал, - сказал он. - Бармен обошел все столики и убрал стаканы. Он оставил на каждом столике клочок белой бумаги. Собравшиеся это увидели, одни засмеялись, другие пожали плечами, некоторые не произнесли ни слова. Но все они взглянули на часы и ушли - все как один. Посмотри сюда.
Я увидел, что на нашем столике тоже клочок бумаги, на котором ничего не написано, - должно быть, его оставил бармен, когда убирал наши стаканы.
- Что это значит? - спросил я.
Джейк тихонько засмеялся.
- Это предупреждение, что нужно уходить, - объяснил он.
Я перевел взгляд на бар и увидел, что бармен с любопытством наблюдает за нами, скрестив руки на груди. Насмерть перепуганный парень, сидевший по соседству, тоже наблюдал за нами, постукивая пальцами по столику.
- Ты хочешь уйти? - спросил Джейк.
Я прислушался к тишине и к стуку своего сердца и понял, что меня охватило волнение и мне страшновато.
- Нет, - ответил я, покачав головой, - давай досмотрим все до конца.
Не слышно было ни звука, все молчали, и мы продолжали сидеть за столиком.
- Джейк, - произнес я тихо, - попытайся заговорить с этим парнем по-английски - спроси, что происходит.
Джейк слегка передвинулся на стуле, развернувшись к тому человеку, но продолжая наблюдать за дверью.
- По-видимому, у вас какие-то неприятности, - сказал он. - Мы можем вам чем-нибудь помочь?