10
Без психологии оно лучше: веселее жизнь идет. Без вредных привычек тоже.
Савичев за день, работая без устали, преобразил двор, следов былых разрушений не осталось. Савичева время от времени выходила из дома и смотрела на него с любовью и уважением. И всё-таки с некоторым испугом.
– Юра, отдохнуть не пора тебе?
– Да я не устал совсем.
– Ну, смотри...
Мимо двора регулярно, но будто ненароком, проходили анисовцы и с любопытством посматривали на Савичева: слух о его чудесном преображении разнесся по всему селу.
А Ваучер не постеснялся остановиться и спросить:
– Ну, и как оно?
– А что?
– Не хочется?
– Абсолютно!
– Надо же... Крепко закодировал, значит?
– Крепче не бывает. Мало что не пью, курить – и то бросил. Попробовал – прямо затошнило, представляешь? Или вот ругаться. Даже хочу, например, а не получается.
– Да уж ладно тебе, – усомнился Ваучер. – Ну, скажи, например, – и он предложил Савичеву произнести одно из самых безобидных ругательств.
Савичеву самому стало любопытно.
– Если только для эксперимента. – Он приготовился. – А как ругаться, вообще или на тебя?
– Да хоть на меня!
Савичев открыл рот и замер.
– Не могу! Аж тошнит!
Ваучер, ехидный человек, вместо того чтобы порадоваться за человека, сказал:
– Да... Плохо дело. Похоже, он тебя от всего сразу закодировал.
– Как это?
– А так. Теперь ты ничего вообще хотеть не будешь. Ни пить, ни курить, ни женщинами интересоваться. Так что зря твоя Татьяна веселится.
– Ну, ты это... Ты не бреши!
– Собака брешет, а я мысли говорю! – сказал Ваучер и ушел, старый каркун.
11
Он ушел, оставив Савичева в тягостных сомнениях. Даже охоты к работе поубавилась.
Во время ужина Савичев посматривал на Татьяну, и вид у него был такой, будто он прислушивается к себе. Потом, когда она прибиралась и мыла посуду, подошел и хотел приобнять жену за плечо. Но постеснялся: отвык от подобных нежностей.
Татьяна с улыбкой обернулась:
– Ты чего?
– Да ничего... Может, еще что сделать?
– Хватит уже тебе, отдыхай!
Татьяна пошла в спальню, разобрала, как говорят в Анисовке, широкую супружескую постель и спросила Савичева:
– Ты ложишься?
Он встрепенулся, сделал было шаг, но тут увидел на стене старые часы, которые давно стали и которые давно надо бы починить. Он снял их и аккуратно положил на стол, сказав жене:
– Посижу еще... Поработаю...
Так, между прочим, за столом и заснул.
А Нестеров в отличие от него заснул в своей постели, спал, как всегда, крепко, но с затейливыми снами. То ему чудится, будто он эстрадный певец и вышел на сцену, и поет, и в зале буря восторга, но вдруг пропадает фонограмма, пропадает его голос, и публика, только что его обожавшая, в один голос издевательски вопит: "Жулик!" То он видит себя в каком-то застенке, перед ним строгий человек, на столе лист со словом "Анкета", человек хватает этот лист, трясет им и кричит: "Вы не тот, за кого вы себя выдаете!" И тут же этот жуткий сон сменяется счастливым: Нестеров видит, как находит прямо на улице деньги, правда, счастье это сомнительное, ибо денег неприятное количество: тридцать три тысячи сре... рублей, конечно. Или совсем ужасный сон: он, Нестеров, стоит на возвышении рядом с человеком в белых одеждах, светлым и благостным, и кричит: "Не верьте ему, это я ваш пророк!" И тут подходит петух, который принял его за курицу, и стучит крепким клювом ему в голову.
От этого стука Нестеров и проснулся. То есть от стука в окно. Вскочил, открыл: за окном стояла Наталья и протягивала деньги:
– Вот, возьмите и закодируйте его, Христа ради! Не могу я уже! Проснулся – полудохлый! И опять требует! Сколько же это можно?
Начинается, подумал Нестеров. Он ведь вовсе не был уверен, что излечение Савичева дело его рук. Да, он попробовал, пользуясь случаем, узнать, вернулась ли к нему способность воздействовать на людей. Но, во-первых, на таких, как Савичев, воздействовать нетрудно, а во-вторых, Нестеров ставил перед собой задачу не кодировать, конечно, а хотя бы усыпить Савичева, но тот, похоже, и сам заснул при первых звуках музыки. Поэтому никаких особенных "кодовых" слов Нестеров не произносил, то есть, строго говоря, никакой кодировки не было.
Но продолжать эту мистификацию не хотелось: совсем уж попахивает авантюрой и шарлатанством. Поэтому Нестеров хмуро спросил:
– Сам-то он хочет закодироваться?
– Да нет, в этом-то всё и дело!
– Тогда не могу. Только с согласия больного.
– Будет согласие! – пообещала Наталья. – Я ему всю рожу расцарапаю и на развод подам, если не согласится!
– Это насилие получится. Нет, Наталья, нельзя так.
– Тогда это... Ну, в газете я читала: без ведома больного. Вливают ему там чего-то, он сам не знает, а лечится. Вот и вы его как-нибудь закодируйте, он знать не будет, а...
– Да ерунда это! Не могу, даже не уговаривайте. Главное – толку все равно не будет.
Помолчав, Наталья спросила упавшим голосом:
– Что же мне, пропадать теперь? А? Сейчас не дам ему – начнется скандал, а то и драка. Убьет меня до смерти, вы виноваты будете!
– Да я-то при чем? Выдумали тоже – на расстоянии! Не бывает такого! Невозможно!
– Но он-то не знает, что не бывает! – сказала Наталья. И, сказав это, вдруг о чем-то подумала. И пошла обратно к дому, крикнув: – Ладно. Без экстрасенсов обойдемся!
12
Без экстрасенсов обойдемся, думала Наталья, спеша к дому, осененная идеей, о которой мы вскоре узнаем. По пути она свернула в магазин и тут же вышла оттуда со свертком.
Суриков лежал и стонал, когда она вошла в дом.
– За смертью тебя посылать! – взвыл он. – Принесла?
– Принесла, принесла, – сказала Наталья, ставя на стол бутылку. – Только тебе не впрок пойдет.
– Это почему? – не поверил Суриков, медленно вставая и приближаясь к столу на полусогнутых.
– А потому. Зашла к Нестерову сейчас, упросила его, закодировал тебя, как Савичева. Савичев вон второй день не пьет. Не может.
– Врать-то. Как он может меня издали закодировать?
– А по фотографии. Очень даже просто.
– Если ты меня этим хочешь отговорить, чтобы я не пил...
– Да на здоровье! – напутствовала Наталья. – Травись!
Суриков недоверчиво посмотрел на бутылку. Сел возле стола. Открыл пробку. Трясущейся рукой налил в стакан.
А Наталья села на диване и спросила со странной деловитостью:
– Тебя где похоронить-то? На старом кладбище за рекой, с отцом твоим? Или на новом хочешь?
Суриков, приподнявший уже стакан, поставил его обратно.
– Ты чего говоришь, дура?
– Да ничего. В Полынске Мурзина сестры сват тоже закодировался, а не утерпел. Но даже полстакана не выпил: захрипел и тут же упал.
– Ничего, я не захриплю!
Суриков опять взял стакан. Но рука на этот раз тряслась еще больше. Он поставил его. Наклонился, вытянул губы. Уже готов был отхлебнуть и вдруг отшатнулся и схватился руками за горло, давя тошноту. Справился. Закричал:
– Вы что со мной сделали?! Живо беги к нему, пусть раскодирует!
– Ничего подобного! – с холодным отчаяньем сказала Наталья.
– Я же хочу! Хочу же я!
– Пей!
– Не могу! Зараза, психиатр гадский... Наталья, добром прошу, иди к нему сейчас же! Я ведь и стукнуть могу!
– Не можешь!
– Почему это?
– А на это он тебя тоже закодировал!
– Да? А вот посмотрим!
Суриков вскочил и бросился к Наталье, занося руку. Ей, конечно, было страшно, но она терпела, смотрела ему прямо в глаза, не шелохнувшись. Потому что, быть может, решался вопрос жизни и смерти.
А Суриков застыл с поднятой рукой, удивленно глядя на нее. Ему показалось, что он действительно не может ударить.
Он уронил руку и тихо спросил:
– Наташ, за что ты меня так? Господи, тяжело-то как! Помру ведь!
– А теперь выбора нет, Вася: или помрешь – или человеком будешь. А я мучиться больше не согласна! Ну, чего ты? Ляжь иди, ляжь!
Она встала, взяла обессилевшего Сурикова за плечи и стала укладывать его.
Вот такая это удивительная штука – психология!
13
Удивительная штука психология, но мы сейчас с вами узнаем кое-что не менее удивительное о том, как с нею бороться.
Куропатов пришел к Мурзину – не насчет выпить, заметьте себе, а насчет работы.
Не увидев его в привычном месте, в саду, окликнул:
– Саша, ты где? Александр Семенович! Дело есть, на заводе с проводкой что-то, работа стоит!
Из окна выглянула Вера.
– Не кричи, нет его.
– А где он?
– Шут его знает, сама искала. В город вроде не собирался.
Куропатов, оглядевшись, хотел уйти. И вдруг услышал громкий шепот:
– Миша! Михаил!
Он пошел на голос и увидел приоткрытую дверцу погреба. Оттуда глядели глаза Мурзина, который манил друга к себе.
Куропатов спустился.
Мурзин торопливо закрыл за ним дверь.
При свете тусклой лампочки Куропатов увидел, что погреб обустроен странным образом: обложен мешками, как дзот, везде прикреплены какие-то решетчатые пластинки.
– Это от аккумуляторов, – объяснил Мурзин. – Свинцовые. Свинец даже от радиации защищает, между прочим.
– Ты что, к ядерной войне готовишься?
– Очень смешно! – обиделся Мурзин. – Не знаешь, что происходит? Савичева зомбировали, Суриков тоже лежит, насквозь закодированный. Взялся за дело психотерапевт чертов! Ходит и посылает импульсы! Ты еще ничего не чувствуешь?
– Вообще-то есть что-то, – тут же почувствовал Куропатов, хотя до этого был в норме.
– Выпивать сегодня не пробовал?
– Как-то не тянет. Я же не каждый день пью.
– Вот! Уже действует!
– Ты думаешь? А как он это – без спроса?
– Ха! А когда нас о чем спрашивали? Ну-ка, попробуй! – Мурзин налил Куропатову вина на донышко стакана. – Я понемногу, а то как бы чего не было. Пробуй.
Куропатов осторожно взял стакан.
– Вот ё... Даже боязно...
Он понюхал, чуть-чуть отпил. Еще чуть-чуть. Допил до конца.
– Ну? – пытливо спросил Мурзин.
– Что?
– Не тошнит?
– Да вроде нет...
– Значит, еще не облучился. Или небольшую дозу поймал. Ничего, меня живым не возьмут! Тут у меня и продукты, и всё остальное. Продержусь!
– Раз такое дело, я с тобой останусь, – решил Куропатов. – Наливай!
И два друга принялись отражать невидимую психологическую атаку.
14
Они отражали невидимую атаку, а психологическая жизнь закодированного Савичева становилась все сложнее.
Вот жена принесла ему курицу: зарубить для супа.
Дело обычное, Савичев взял топор, положил куриную голову на колоду, взмахнул топором – и задумался. Надолго.
– Ты чего? – спросила Татьяна.
– Она же живая.
– Ясное дело. И свинья вон живая в хлеву, а тоже к осени зарежем, как и раньше резали. Сало будет, Ольге пошлем.
– Свинья? – Савичев посмотрел в сторону хлева, где слышалось похрюкивание. И выпустил курицу из рук, та побежала по двору, хлопотливо кудахча и маша крыльями.
А Савичев молча пошел со двора.
– Ты куда?
Он не ответил.
Через некоторое время он навестил Сурикова. Тот полулежал на постели, глядя телевизор. Ему стало получше, хоть еще и не совсем хорошо. Как всегда в таких случаях, он цедил одну за другой сигареты.
– Привет, – вошел Савичев. – Куришь?
– Противно, а курю, – отозвался Суриков. – Нарочно курю! Меня голыми руками не возьмешь! Вот оклемаюсь, пойду к этому психиатру, он мне ответит! Несанкционированные действия, вот как это называется! Да лучше я сдохну, чем кому-то подчинюсь!
– Сдохнуть не проблема. Зачем жить, вот вопрос, – Савичев сел у окна, помахивая рукой и отгоняя дым от лица.
– Это ты к чему? – насторожился Суриков.
– Да всё к тому же. К тому, что вот рубим мы деревья, что-то строим, заводим скотину, потом ее режем, жрем... Для обеспечения жизнедеятельности. А зачем нам сама эта жизнедеятельность? Что мы такого сделали – для души?
– Для чьей?
– Да хотя бы для своей. Ну, проживем мы с тобой еще десять лет или двадцать. Что изменится? Ни-че-го! Понял меня? Нам даже вокруг поглядеть некогда. Осмыслить. Почувствовать. Я вот в городе шурину хвастал: у нас, говорю, Кукушкин омут, говорю, место страшной красоты, там, говорю, молиться можно, храм природы! А сам в этом храме лет десять уже не был.
Суриков затушил окурок и пригляделся к Савичеву.
– Слушай, Савичев, ты знаешь, ты, пока не поздно, езжай в город к серьезному специалисту. Пусть он тебя перекодирует. Ты же заговариваться начал!
– А я думаю, Нестеров меня не закодировал, – продолжал умствовать Савичев. – Он меня раскодировал. А вот жил я до этого точно как закодированный. Родился, бегал по улицам, в армии служил, вернулся, женился, Ольгу мы с Татьяной родили, замуж выдали. И все как на автомате, понимаешь? И я ни разу себя не спросил: зачем?
– Все люди так живут! – объяснил Суриков.
– Согласен. А зачем?
Суриков подумал. Выключил долдонящий телевизор. И сказал:
– Вообще-то я тебя понимаю. Я вот помню: в армии тоже. Стою на посту у складов. Один. Стою час, второй. И вползает мне в голову мысль, вот как у тебя сейчас: а зачем я тут стою? Кому это надо? Какой в этом человеческий смысл? Никакого! Тем более что никому в те склады лезть было не надо, оттуда начальство среди дня легально всё воровало. Но поставили – стою. Начал дальше думать. И понял, что так оно и будет: куда меня жизнь поставит, там и буду стоять. И такая взяла тоска! Хорошо, что скоро сменили. Думаешь, почему в армии солдаты именно на посту стреляются? Потому что они в одиночку стоят. А человека одного с самим собой оставлять нельзя. Он начинает про себя думать и черт знает до чего додуматься может. Эх, под такой разговор – да выпить бы! Может, попробуем?
– Нет. Ну, выпьем. А зачем?
– Полегче станет.
– Зато завтра опять плохо будет.
– Тоже правильно, – не мог не согласиться Суриков. – Вот тебе и жизнедеятельность. Куда ни посмотришь – тупик.
15
Куда ни посмотришь – тупик. Так оценивал свою прошлую и настоящую жизнь Нестеров, бродя у реки в смутном настроении. Тут его нашел Вадик, настроение которого было не лучше.
– Говорят, кодируете? Излучения посылаете? – с вызовом спросил он.
– Вадик, неужели и ты в это веришь?
– С одной стороны, не очень. С другой – у нас целая лекция была: совершение преступлений под влиянием психологического воздействия. А еще есть всякие паранормальные явления, биотоки. Но я не об этом. Если даже у вас есть какие-то способности, надо действовать честно.
– Ты что имеешь в виду?
– Я просто рассуждаю. Вот если обо мне. Допустим, мне понравилась девушка, а у меня есть всякие способы. Но я их никогда к ней не применю. Потому что нечестно.
– Вот ты о чем. Не беспокойся, в личных целях я своих способов, как ты выражаешься, не применяю.
– Хотелось бы верить.
– Кстати, знаешь, как я понял, что у меня есть способности? Еще в школе. Сидел и мысленно командовал одной девушке: обернись, обернись! И она обернулась. Я думал: совпадение. А потом еще попробовал, на дискотеке. Тоже мысленно ее начал уговаривать: подойди, потанцуй со мной. Белый танец был. Она подошла. Ну и так далее. Вплоть до самых приятных последствий. Правда, потом не знал, как от нее... Ну, понимаешь. Вообще все влюбленные обладают гипнотическим даром. Если сильная любовь, конечно.
– Думаете?
– Знаю!
– Может быть, – задумчиво сказал Вадик.
И пошел к клубу, где сегодня должен был состояться пробный сеанс.
Клуб годами ветшал, и анисовцы раньше высказывали недовольство, а потом умолкли – отнеслись как к еще одному доказательству отсутствия перспектив у села. Поэтому руководство решило взбодрить людей и хотя бы косметически подремонтировать клуб, а перед этим обследовать его состояние. Обследовала комиссия в составе братьев Шаровых и Юлюкина. И наткнулись на комнатку, где стояли стол, пара стульев, кровать, на подоконнике кипятился электрический чайник, на столе кипами лежали старые книги и журналы, а на кровати валялся худой, небритый, мятый мужчина лет пятидесяти.
– Это кто? – удивился Лев Ильич.
Мужчина встал и представился Сергеем Константиновичем Шестерневым, заведующим клубом.
– Интересно получается! – воскликнул Лев Ильич. – Клуба нет, а заведующий есть? Может, и зарплату получает?
Он обратился с этим вопросом к Андрею Ильичу, но тот лишь пожал плечами.
Разъяснение дал Юлюкин:
– Сергей Константинович сторожем числится.
– Нет, но интересно! – разделил недоумение брата Андрей Ильич. – Человек тут живет, а я его сроду не видел! Недавно, что ли?
– Почему? Восемнадцать лет уже здесь, – сказал Шестернев. – Фактически я действительно сторож, но вообще-то в свое время приехал поднимать культуру. Семь раз до вас начальство менялось, у всех просил денег на ремонт – увы.
– Так у нас бы попросил! – сказал Андрей Ильич.
– И у вас просил.
– Когда?
– Сначала неоднократно, потом реже. Последний раз в прошлом году напоминал.
– Почему же я не помню? – удивился Андрей Ильич.
А Лев Ильич предложил кончить бессмысленные разговоры и подумать, что нужно сделать для возрождения клуба. Оказалось, не так уж много. Вдобавок выяснилось, что имеются проекционный аппарат в полной сохранности и куча старых фильмов. Когда-то, лет двадцать пять назад, в пору осенних дождей здесь застряла кинопередвижка. Чтобы легче было утащить ее на буксире в город, выгрузили коробки с лентами, собирались потом забрать – и начисто забыли. И некому теперь вспомнить, потому что давно уже не существует тех организаций, которые этим занимались.