– Но жизнь под одной крышей с Миэко Тогано не может не оказывать на Ясуко особого влияния. Хотя, с другой стороны, таких умных и образованных женщин, как Ясуко, очень мало, а если добавить к этому фантастическую чувственность, то и вовсе по пальцам перечесть можно, – вздохнул Микамэ.
– Мне кажется, ее чувственность исходит от Миэко. Отношения этих двух дамочек кажутся мне весьма подозрительными.
– Хочешь сказать, они любовницы? Лесбиянки? Хмм, очень сомневаюсь. – Микамэ скептически покачал головой.
– Забудь об этом, – махнул рукой Ибуки. – Я тебе кое-что другое сказать хочу. В "Мыслях о Священной обители на равнине", том самом эссе, которое написала Миэко, говорится, что госпожа Рокудзё и не думала мстить женам и любовницам Гэндзи – она вроде бы даже силилась подавить свои сверхъестественные способности, но ее дух вырывался наружу и нападал на обидчиц против ее желания. Насколько я могу судить, в японском фольклоре то же самое, слово в слово, говорится о духе собаки и духе змеи. Никаких злых намерений, ни малейшего желания причинить кому-то вред. Просто так случается, что всякий раз, когда человек со скрытым колдовским даром испытывает невероятную любовь, ненависть или просто страсть к кому-то, того, другого, валит с ног лихорадка, он кричит во сне или проявляет другие признаки страдания. Причем виновник всего этого даже не подозревает о происходящем. Превосходный пример того, как один человек может влиять на другого на уровне подсознания.
– Полагаешь, Миэко Тогано обладает подобной силой и может оказывать влияние на людей – зачаровывать их? Думаешь, именно этим и объясняется ее симпатия к госпоже Рокудзё?
– По правде говоря, до того, как прочел это эссе, я считал Миэко обыкновенной дамой высшего света, одной из тех, которые любят поиграть в поэзию. Но если эта работа действительно принадлежит ее перу, то надо признать – я потрясен. Понять не могу, почему эссе не переиздали. Может, она в свое время просто одолжила свое имя другому автору?
– Мне эта мысль тоже в голову приходила. Но когда я высказал ее Ясуко, она категорически отвергла мое предложение. Утверждает, что это личная работа Миэко.
– Ясуко? Когда ты с ней виделся? Ты вроде бы упоминал, что она перестала посещать твои лекции. Только не говори, что между вами что-то происходит! – Несмотря на эти слова, Микамэ явно не подозревал о запутанных отношениях между Ибуки и Ясуко. Более того, он даже представить себе такого не мог. Ибуки же счел себя не вправе открыть ему правду и попытался уклониться от прямого ответа:
– Ты же сам на поминках по Акио упомянул, что дал почитать мне эссе, так? Миэко послала ее узнать мое мнение. Вот она и приходила ко мне на днях.
Микамэ посерьезнел.
– Как ты думаешь, если я сделаю Ясуко предложение, она согласится выйти за меня?
– Не знаю. Это ее надо спросить. Но если я не ошибаюсь, Миэко не собирается отпускать ее от себя. И не только из эгоизма, здесь что-то еще кроется, какие-то более глубокие связи и силы не дают им расстаться. – Мысли Ибуки вернулись к тому снежному вечеру в старой гостиной дома Тогано, когда ему показалось, что в отношениях между Миэко и Ясуко сквозит что-то неприятное, какая-то звериная привязанность; и ему вдруг пришло на ум сравнение с паутиной. И вслед за тем в этой мягкой, лилейной паутине возникло прекрасное лицо Харумэ.
Не успел Ибуки шагнуть за вращающиеся двери отеля, как северный ветер тут же накинулся на него, ударил в лицо, заставил съежиться и выдавил на лице гримасу. На протяжении всего ужина в кафе-гриль на первом этаже Микамэ без умолку болтал о своем намерении сделать Ясуко предложение, но потом, когда они вышли в фойе, его внимание привлекла молодая женщина с крашеными рыжими волосами, в норковом манто, стоявшая в весьма эффектной позе – как модель или, может, танцовщица. Дамочка бросила на него откровенно призывный взгляд.
– Ты рано! – воскликнул Микамэ, принимая у нее из рук фотоаппарат. – Мы на днях были в Хаконэ, – пояснил он Ибуки, – и я забыл забрать у нее вот это.
Подгоняемый ледяным ветром, Ибуки поспешил по направлению к железнодорожной станции. Однажды он сказал Ясуко, что у Микамэ хороший вкус в отношении женщин, но эта, сегодняшняя, была слишком уж яркой. И под всем этим показным блеском чувствовалась внутренняя сухость – непрочность, как будто у нее суставы хрустят.
В тот вечер, после банкета, ему даже за руку Ясуко подержать не удалось. "В подобных обстоятельствах мужчине не дозволено выказывать свое недовольство", – с горечью подумал он. Но его волновало другое – с тех самых пор от Ясуко не было ни слуху ни духу. Если принять во внимание, что он у нее первый со дня смерти Акио, она должна была бы испытывать к нему большее притяжение. И хотя наедине, во время их нечастых свиданий, Ясуко страстно льнула к нему, стоило им расстаться, и она даже попыток не делала снова встретиться. Подобное поведение не свойственно честным вдовам высоких моральных устоев, даже наоборот – так повела бы себя многоопытная проститутка, которая годами оттачивала свое мастерство.
Ясуко всецело принадлежала Акио и теперь, с помощью Миэко, заново училась женским премудростям.
Но почему, почему тот выкидыш в начале супружеской жизни и гибель единственного сына никоим образом не отразились на внешности Миэко? Где же печать скорби на ее лице?
В этот самый момент Ибуки неожиданно осознал: несмотря на частые встречи с Миэко, он не в состоянии четко представить себе ее лицо. Отчасти так получилось из-за того, что он никогда не виделся с ней один на один, рядом всегда была Ясуко, и именно она привлекала его внимание; все же в памяти его не отпечаталось ничего, кроме бледного изящного образа. Лицо это походило на маску Но, но впечатление создавало еще более туманное и ускользающее. Миэко же простой человек, она должна и улыбаться, и хмуриться, как все остальные, но, сколько Ибуки ни силился, он не мог припомнить, как лицо ее приходит в движение и оживает. Оказаться жертвой любовницы мужа, из-за которой она ни много ни мало потеряла ребенка, а потом покорно остаться с этим мужчиной и все-таки родить ему наследника – подобную слабость духа ни одна современная женщина не одобрила бы. Нельзя ли в этом случае сказать, что Миэко твердо следовала понятиям феодального кодекса о женской добродетели? Но как ни старался Ибуки сравнить Миэко с Осан или Осоно из пьес Бунраку, женщинами, которые выбрали для себя подчинение, не мог ощутить вокруг нее священного ореола самопожертвования.
И все же подобное слабоволие или даже глупость никак не вязались с красотой и богатством ее поэтических творений. И еще меньше – с живостью и точностью прозы в "Мыслях о Священной обители на равнине". Как же с ними-то быть?
Фактически, эссе гораздо больше поразило Ясуко, чем его или Микамэ; она сказала, что ни разу не натыкалась на копию этого произведения в доме Тогано и, конечно же, Миэко никогда не заводила с ней разговор о своей давней работе. На высказанное им однажды предположение, что именно эссе Миэко подтолкнуло Акио к изучению одержимости духами, Ясуко заявила, что муж ее умер в полном неведении о его существовании.
Значит, сердце Миэко хранит не меньше тайн, чем, по выражению самой Ясуко, ночной сад: каждый ее жест наполнял пространство сладостным ароматом невидимых глазу бутонов. С тех самых пор, как Ибуки впервые услышал от Ясуко это сравнение, его не переставало преследовать выражение "цветы мрака" – строчка из прочитанного когда-то китайского стихотворения эпохи Тан. Среди цветов, источающих аромат во мраке ночи, маячило не только лицо Миэко, но и образ Ясуко… да, и еще Харумэ.
Воротник пальто не мог прикрыть его щек, и ветер нещадно впивался в них своими ледяными зубками. Стоя на платформе, он поглядел вверх и прямо над циферблатом часов, которые приметил из окна гостиницы, увидел луну, сверкавшую в небе, словно осколок льда.
Во время новогодних каникул Ибуки отправился в Ито, прихватив с собой незаконченную рукопись книги, которую его издатель давно уже просил завершить. Связь с Ясуко проделала довольно большую брешь в его кошельке, но он намеревался заплатить любую цену, лишь бы исследовать неизведанные глубины ее сердца. Однако, несмотря на свои обещания, Ясуко так и не появилась в снятом им домике.
Возвращаясь к семье, Ибуки тщетно пытался скрыть раздражение и депрессию под напускным безразличием, и лишь заметив припаркованный у своего дома "хиллман" Микамэ, смог вздохнуть с облегчением человека, который чуть не свалился в пропасть.
Из дома доносились оживленный разговор и веселый смех. Заглянув поверх низкой изгороди, повыше почерневших и сморщенных роз на иссохших, похожих на проволоку веточках, он увидел профиль Микамэ, который расположился в ротанговом кресле на веранде.
Садако бодро улыбнулась, открывая ему дверь.
– Вернулся! Как раз вовремя. Доктор Микамэ приехал повидаться с тобой.
– Спасибо, что подождал, – улыбнулся другу Ибуки.
– Спасибо тебе, что не заставил себя ждать. С Новым годом!
– И тебя тоже.
И без того не склонный к меланхолии Микамэ сегодня пребывал в превосходнейшем настроении.
– Он принес нам подарок. Тебе обязательно понравится, милый, – сообщила Садако.
– Кое-что для ограды вашего сада, – хохотнул Микамэ, указывая на ряд перевернутых вверх дном бутылок виски, торчащих из земли вдоль кустов.
– Утверждает, что качество – просто отменное.
– Что за марка?
– "Олд Парр".
– Ну что ж, большое спасибо, – сказал Ибуки и, усмехнувшись, добавил: – Даже если ты получил их от какого-нибудь пациента на Рождество.
– Ты только послушай – он крадет слова из моей роли! – Микамэ весело подмигнул Садако.
– Чего же мы ждем? – воскликнул Ибуки. – Неси стаканы. Я бы предложил тебе кое-что из наших запасов, но боюсь, ты нос начнешь воротить – уровень не тот.
Садако принесла бутылку из темного стекла и водрузила ее на стол.
– Где Рурико?
– У бабушки. Только я решила насладиться тишиной дома, как доктор Микамэ пожаловал. Он женится, дорогой.
– Женится? Вот это новости.
– Не стоит так торопиться, Садако, это еще вилами на воде писано, – покачал головой Микамэ. – Переговоры только начались.
– Кто же эта счастливица? – прищурился Ибуки, стараясь изобразить улыбку.
– А сам как думаешь?
– Это Ясуко Тогано, – выпалила Садако. – Она тебе тоже нравится, и мы тут как раз пытались угадать, засмеешься ты или заплачешь, когда эту новость услышишь.
– Кто, Ясуко? Отлично, ты уже давно к ней клинья подбивал. Решился-таки, наконец? – Ибуки добавил в виски воды и отхлебнул из бокала, прежде чем взглянуть на Микамэ.
– Точно. Рассудил, что новый год надо именно с этого начать.
– И когда? Ты сам к ним ездил?
– Нет, никаких церемоний вроде официального сватовства. К счастью, на это у меня мозгов хватило. Для начала я предложил Миэко и Ясуко прокатиться со мной.
– Ну да, конечно. Деньги и машина – прекрасная наживка для любой женщины. – Ибуки, как обычно, старался поддеть друга, но сегодня его шутки звучали слишком уж язвительно. – И куда ты их возил?
– В Атами, полюбоваться зацветающей сливой.
– Не рановато ли для сливы? О-о, прямо как в "Золотом демоне". "Мне оставалось только набросить накидку на плечи и бежать за тобой, но – увы! – ты оказался злодеем Тоямой!"
– Хороший же из тебя вышел бы Канъити, с женой и ребенком за плечами! – расхохотался Микамэ.
– Ну, Омия – вдова, так что она сама лучшие дни видала, – с несвойственной ей злостью процедила Садако.
От всех этих улыбочек и шуточек Ибуки начало трясти, стоило ему узнать, что, пока он дожидался Ясуко в Ито, она была совсем рядом, в Атами, да еще с Микамэ.
– Вы там заночевали?
– Даже если и так, эти двое ни на шаг друг от друга не отходили. Знаешь, Ибуки, по-моему, ты абсолютно прав – они и впрямь ведут себя как любовницы. Достаточно просто взглянуть на Ясуко, чтобы убедиться: никакая она не лесбиянка, но, когда они вдвоем, да еще вот так висят друг на друге, – это наводит на определенные мысли. – Микамэ сощурил глаза и затянулся сигаретой, погрузившись в воспоминания.
Цветки сливы в окрестностях храма Киномия только-только начали распускаться. Усыпанные полураскрытыми белоснежными бутонами чернильные веточки над небольшим ручейком словно вышли из-под кисти китайского мастера, и стоящая под ними Миэко безупречно вписывалась в эту картину. Белые лепестки с легким налетом персикового тона были того же оттенка, что и ее нежная кожа… или маска Но.
– Идеальный образчик Японии, – сказал Микамэ, – но в то же время и на Китай похоже. Напоминает картины сливовых цветов с журавлями и мудрецами-отшельниками. – Стремясь уйти как можно дальше от Миэко, он взял Ясуко за руку и повел по камням через ручей.
На Ясуко было мохеровое пальто цвета лаванды, на круглой щеке, как всегда, то появлялась, то исчезала милая ямочка. По небу плыли легкие облачка. Было довольно прохладно для Атами.
Ясуко и Миэко выразили желание заглянуть к одной знакомой поэтессе, которая жила неподалеку. На обратном пути от храма Микамэ высадил их на узкой улочке и вернулся в гостиницу один.
Они сняли домик окнами на юг в солнечной, оформленной в японском стиле гостинице на склоне горы, спускавшейся к Уомисаки. Несколько отдельных домиков смотрели на воду, между ними раскинулись лужайки и росли сосны. Микамэ проводили в его обычный номер. Расположившись во внутренней комнате с примыкавшими к ней гостиной для его компаньонок и чайной, которую он собирался использовать в качестве своей спальни, Микамэ пошел принять ванну. За окном ванной на крутой узкой аллее крыши сливались в треугольники, которые плавно убегали вниз, к безмятежно сверкавшему вдали нежно-голубому морю (еще один, только перевернутый вверх тормашками, треугольник).
Микамэ вылез из ванной, оделся и подождал немного в гостиной, но дамы не показывались. Он начал беспокоиться, раздражение нарастало, хотя причины вроде бы не было – они должны были явиться с минуты на минуту. И вот около пяти зазвонил телефон. Микамэ поднял трубку и услышал голос Ясуко:
– Поэтесса пригласила нас на обед.
– Погоди-ка. Это ведь я вас сюда привез, вы не можете бросить меня одного, это несправедливо! Скажи Миэко, что я возмущен!
– Знаю. Мы с ней старались объяснить наше положение этой женщине. Ладно, я передам ей твои слова. Скажу, что ты сердишься…
– Сержусь? Нет, этого говорить не надо.
– Ладно. – Ясуко понизила голос. – Этой женщине совершенно не возможно ничего втолковать. Она удалилась от дел и очень одинока, так что вряд ли нас отпустит…
Вроде бы невинное объяснение, но для Микамэ оно прозвучало сладостной музыкой, как будто Ясуко поделилась с ним своими секретами.
Дамы вернулись около шести, и к тому времени, как они приняли ванну, отдохнули и сели, наконец, за еду, было уже довольно поздно.
Не догадываясь, что Миэко не прочь выпить, Микамэ ограничился одной бутылкой пива. Миэко была все в том же традиционном кимоно, что и раньше. Ясуко, завернутая в мягкие складки своего косодэ с поясом-оби и отделанным черным кантом воротником, который уютно устроился на ее плечах, была свежа и невинна, от нее исходило непередаваемое обаяние.
– Правду ли говорят, что Ясуко дала обет безбрачия? – шутливо начал Микамэ.
– Определенно нет, – сказала Миэко. – Ей столько пришлось выстрадать, что я буду только рада, если она найдет себе подходящего мужа.
– Однако вы так близки, что кажется, мужчина вам только помешает…
Ясуко лишь надменно улыбнулась в ответ.
– Но если она не бросит работу в журнале, – гнул свое Микамэ, по-прежнему обращаясь к Миэко, – вы будете счастливы?
– Не могу же я быть настолько эгоистичной, правда? Для меня ее работа над одержимостью духами куда более важна, чем журнал. Я надеюсь, что она сумеет довести исследование до конца.
– Да. Да, согласен, это обязательно надо сделать, – с чувством произнес Микамэ и тут же перешел прямо к делу: – Что скажете, госпожа Тогано, позволите ли мне жениться на Ясуко? Я ни в чем не ограничу ее свободы. Мне бы хотелось, чтобы она жила, как и теперь – не только над книгой работала, но и журнал по-прежнему редактировала. У меня у самого жизнь немного суматошная, разрываюсь между медицинской практикой и изучением фольклора, так что обычный брак мне не подойдет. Это одна из причин, почему я до сих пор холост. Но с Ясуко – простите, если это прозвучит грубовато, – я мог бы создать подходящую семью. Мы так хорошо друг друга знаем, что я решил поговорить об этом с вами самостоятельно, без посредников… Но разумеется, если Ясуко испытывает ко мне неприязнь, тогда и говорить не о чем…
– Испытывает к вам неприязнь? – искренне удивилась Миэко. – Конечно же, нет! Но она ведь вдова и вряд ли сможет составить такому человеку, как вы, достойную партию.
– О чем вы говорите!
Ясуко с таким безучастным видом подлила ему в стакан пива, как будто эта дискуссия совершенно ее не касалась. Микамэ, который никак не мог решить, то ли принять ее безразличие за молчаливое согласие, то ли, наоборот, за внутреннее сопротивление, внезапно почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.
– Я не возражаю, – заявила Миэко в своей неподражаемой безмятежной манере. – И если вы позволите ей продолжить свои исследования и работу над книгой, я, конечно же, буду вам очень признательна. Но у Ясуко должен быть свой взгляд на этот счет. Я понятия не имею, желает ли она вторично сочетаться браком. Так что прошу вас, остальное обсудите с ней лично. Все в ваших руках. Поскольку мы уже выяснили, что я нисколько не против, больше мне сказать нечего.
– Благодарю. На сегодня мне вполне достаточно знать, что вы не против, – заулыбался Микамэ, подливая ей пива. – Значит, я получил ваше дозволение время от времени оставаться наедине с Ясуко?
– О! – Миэко взглянула на невестку, прикрыв рот тыльной стороной ладони и тихонько хихикнула. – Ясуко, Микамэ-сэнсэй упорно пытается обсудить твое будущее со мной. Какой конфуз – как будто это меня он в невесты избрал! Скажи хоть что-нибудь!
– Не могу же я ответить ему "да" или "нет" прямо сейчас, я ведь только секунду назад об этом услышала. – Ясуко сплела пальцы и вытянула ручки розовыми ладошками к Микамэ, нервно покосившись на свекровь.
Этот откровенный обмен взглядами даже Микамэ не смог не заметить.
– Между ними существует нечто вроде негласного соглашения, в этом я абсолютно уверен, но готова ли Ясуко принять мое предложение или нет – для меня загадка.
Слушая рассказ Микамэ, Ибуки почувствовал неприятный зуд, словно на коже завелись паразиты.