Мой отец, великий мудрец, извергающий поучения чаще, чем небеса Сиэтла - дожди, никогда не говорил со мной о сексе. Когда ради проверки на либерализм я потребовал просветить меня насчет некоторых жизненных реалий (о которых школа меня уже проинформировала, хотя я до сих пор путал слова матка, мошонка и вульва), он только пробурчал: "Всегда ясно, когда женщина готова к сексу. О да! У неё уши становятся горячими".
Я пристально посмотрел на уши Хелен. Даже протянул руку и для пущей уверенности слегка ущипнул. Тепленькие!
О, Чарли! Сердце мое жаждало ощутить его горячее ухо на моей груди. Но он не звонил с того раза, как мы занимались любовью, и сюда не пришел. Он и в школе не показывался, записывал демонстрационную пленку со своей группой. Боль от разлуки с этим ублюдком стихала только при мысли, что он придет сегодня вкушать папину мудрость. Но пока он не объявился.
Ева и Марианна готовили комнату. Пошли в ход свечи, опущены венецианские жалюзи, зажжены индийские палочки-вонючки из сандалового дерева, расставленные в цветочных вазах, на полу расстелен небольшой ковер для Будды с окраины, ковер-самолет. Ева отвесила ему поклон и вручила нарцисс. Божок улыбкой отметил людей, знакомых с прошлого раза. Вид у него был уверенный и спокойный, он вел себя проще, чем раньше, не делал лишних движений, ловя на себе почтительные взгляды поклонников, - наверняка, дело рук Евы, расхвалившей папу друзьям.
А потом вошли дядя Тед и тетушка Джин.
Глава третья
Вот они - два типичных алкоголика-неудачника, - она в розовых туфлях на высоком каблуке, он в двубортном пиджаке, - разодетые как на свадьбу, они заявились на вечеринку с видом наивных простачков. Мамина сестра Джин и её муж, открывший свое дело - центральное паровое отопление, фирма под названием "Обогреватели Питера". И какую же картину они видят? Их зять, известный им под именем Гарри, погружается в йоговский транс прямо на глазах у их соседей. Джин лихорадочно роется в голове в поисках подходящих слов, - возможно, это единственное, ради чего она хоть изредка прибегает к помощи вышеуказанной части тела. Ева поднесла палец к губам. Рот Джин сомкнулся медленно, как мост Тауэр. Тед рыскал глазами по комнате, пытаясь найти какой-нибудь ключ к разгадке происходящего. Он заметил меня, я кивнул. Он был сбит с толку, но не раздражен, в отличие от тетушки Джин.
- Что Гарри делает? - спросил он беззвучно, одними губами.
Тед и Джин никогда не называли папу его индийским именем, Харун Эмир. Он всегда был для них Гарри, даже если где-нибудь заходил о нем разговор. Одно то, что он индиец, даже без учета этого нелепого имени, уже было достаточным минусом… Они звали его Гарри с первой минуты знакомства, и папа ничего не мог поделать. Тогда он стал называть их "Джин и Тоник".
Мы с дядей Тедом были большими друзьями. Иногда он брал меня с собой ставить батареи центрального отопления, и тогда за тяжелую работу я получал деньги. Мы ели бутерброды с солониной и пили чай из термоса. Он платил мне немного сверх заработанного, и мы ходили делать ставки на собачьих бегах в Кэтфорд и Эпсом Даунс. Он рассказывал мне о состязаниях голубей. Я с детства любил дядю Теда: он знал то, что положено знать отцу любого мальчишки, и о чем мой папа, к сожалению, не имел представления - о рыбалке и водяных ружьях, аэропланах, и о том, как есть улиток.
Я напрягал мозги, стараясь понять, как же так получилось, что Тед и Джин появились в этом доме, как герои фильмов Антониони. Они тоже жили в Чизлхерсте, но в другой его части, далеко от Карла и Марианны. Я упорно думал, пока в голове у меня не прояснилось. Итак, что же произошло? Разум мой работал с предельной четкостью, и я вдруг понял. И то, что я понял, меня не порадовало.
Должно быть, бедную маму так огорчали папины подвиги на поприще духовного наставника в Бекенгеме, что она поделилась со своей сестрицей. Джин, наверно, чуть удар не хватил от ярости на сестру: как, мол, можно быть такой мягкотелой, и такое позволять. И Джин подбила маму на ответный удар.
Когда папа заявил о возвращении на стезю духовного вождя, - вернее, это я с папиной подачи растрепал об этом всего несколько часов назад, мама, по-видимому, позвонила своей младшей сестренке. Джин взвилась под потолок и взяла на себя функцию карающего меча. И начала действовать. Наверное, она сказала маме, что знакома с Карлом и Марианной. Возможно, фирма "Обогреватели Питера" как раз устанавшивала у них батареи. А Тед и Джин жили в довольно новом доме неподалеку. Только таким путем парочка вроде Карла и Марианны могла познакомиться с Тедом и Джин. В противном случае Карл и Марианна, с их книгами, магнитофонными записями, поездками в Индию, с их "культурой", были бы ненавистны Теду и Джин, которые людей оценивали исключительно по количеству денег и власти. Для Теда и Джин культуру, индустрию развлечений и шоу-бизнес олицетворял Томми Стил, чьи родители жили в доме за углом.
Между тем, Ева даже не подозревала, кто такие Тед и Джин. Она раздраженно махала рукой на опоздавших и странно разодетых незваных гостей.
- Да сядьте же, сядьте, - прошипела она.
Тед и Джин переглянулись с таким видом, будто им предложили проглотить спички.
- Да, вам, вам говорят, - добавила Ева. Она могла быть резкой, старушка Ева!
Выбора не было. Тед и Джин медленно осели на пол. Видно, не одно десятилетие кануло с тех пор, когда тетушка Джин оказывалась на полу, за исключением, конечно, тех случаев, когда напивалась. Они явно не ожидали, что это будет вечер идолопоклонства, что все присутствующие сядут в кружок, чтобы с неприкрытым обожанием глядеть на папочку. Кажется, мы влипли.
Божок собирался начать. Хелен тоже села на пол. Я стоял за баром и наблюдал. Папа с улыбкой оглядывал собравшихся, пока не обнаружил, что улыбается Теду и Джине. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
Несмотря на то, что папа называл эту парочку "Джин и Тоник", он не испытывал неприязни к Джин, а Тед ему вообще нравился, и тот отвечал ему взаимностью. Тед частенько обсуждал с папой "небольшие личные затруднения": хотя Теда и сбивало с толку отсутствие у нас денег, он чувствовал, что папа понимает жизнь, что папа умный. Поэтому Тед рассказывал папе о запоях Джин, о её романе с молодым членом местного совета, или о том, что жизнь начинает казаться ему бесполезной суетой, что он чувствует себя несчастным.
Во время подобных доверительных бесед папа не забывал использовать Теда в своих интересах.
"Можно же разговаривать и одновременно делать что-нибудь полезное, верно?" - говорил он, когда Тед, обливаясь слезами, загонял в кирпичную стену деревянную пробку, вешая папе полку для книг по восточным премудростям, или шлифовал дверь, или выкладывал ванную плиткой, в благодарность за то, что папа, сидя в саду на складном кресле, выслушивал его излияния. "Повремени сводить счеты с жизнью, пока не закончишь потолок, ладно, Тед?" - говорил он.
Сегодня папа не задержался взглядом на Джине с Тоником. Комната была погружена в тишину. Папа тоже замолчал, глядя прямо перед собой. Сперва казалось, что молчание будет недолгим. Но оно тянулось и тянулось, пока наконец не превратилось в долгое молчание: одна тишина следовала за другой, вскоре их догоняла третья, ещё более глубокая тишина, а папа все сидел с остановившимся, но полным заботы взглядом. Меня аж испарина прошибла, а в горле забулькали пузырьки смеха. Неужели он собирается надуть их и целый час просидеть в молчании (возможно, произнеся под конец единственную фразу типа: "Высохшие экскременты на голове голубя"), а потом как ни в чем не бывало наденет свое куцее пальтишко и побредет домой, к жене, подведя Чизлхерстскую буржуазию к абсолютному пониманию их внутренней пустоты. Неужто решится?
Наконец он заговорил в стиле рэпа, под аккомпанемент сногсшибательного оркестра присвистываний, пауз и бросаемых на слушателей взоров. Исполнялось все это так тихо, что бедным придуркам приходилось вытягивать шеи, чтобы его расслышать. Но никто и не думал шушукаться; у всех были ушки на макушке.
- На работе мы любим раздавать людям приказы. Мы очерняем других. Мы недооцениваем их труд, в отличие от своего собственного. Мы все всегда сравниваем. Мы набиваем себе цену и сплетничаем. Мы мечтаем, чтобы с нами обходились хорошо, а с другими обходимся плохо…
За папиной спиной медленно открылась дверь. Там стояла пара - молодой человек с короткими, торчащими во все стороны, как колючки, крашенными перекисью волосами. На нем были серебристые туфли и сверкающий серебристый пиджак. Ни дать ни взять, астронавт. Его девушка по сравнению с ним одета была довольно неряшливо. Лет семнадцати, в длинной хипповской рубахе и волочившейся по земле юбке, с распущенными волосами до пояса. Дверь закрылась, и они исчезли, никто их не заметил. Все слушали папу, все кроме Джин, которая то и дело дергала головой, будто откидывая со лба мешавшие волосы. Когда она взглянула на мужа, ожидая поддержки, она её не получила: Тед тоже ничего вокруг не замечал.
Как помощник режиссера, довольный, что спектакль идет как по маслу, и делать ему больше нечего, я улизнул из комнаты через раздвижную створку французского окна. Последнее, что я услышал, звучало примерно так:
- Наше бытие потечет по совершенно иному руслу, и мы должны его отыскать.
Именно благодаря папиному присутствию у людей прочищаются мозги, а что именно он скажет, уже не столь важно. Покой, невозмутимость и уверенность, исходящие от него, словно наполнили меня воздухом и светом, и я бродил по безмолвным, наполненным ароматами комнатам, порою садясь в какое-нибудь кресло и глядя в даль. Я стал острее слышать и звуки, и тишину, отчетливее видеть цвета. Нашел камелии в красивой вазе, и понял, что не могу оторвать от них восхищенного взгляда. Папино спокойствие и сосредоточенность помогли мне по-новому оценить и удивиться деревьям в саду, когда я смотрел на них не анализируя, без каких-либо ассоциаций. Дерево - это форма и цвет, а не листья и ветви. Но свежесть восприятия понемногу начала исчезать, мозг снова ускорил свою работу, в нем зашевелились мысли. Папина магия действовала, и я был доволен. Но колдовство на этом не закончилось: появилось ещё кое-что - голос. И голос заговорил со мной стихами, пока я стоял в прихожей Карла и Марианны. Каждое слово звучало по отдельности, до того пуст и чист был мой разум. Голос говорил:
И вправду - день стучит в окошко.
Но полежи со мной немножко.
К чему вставать? Нельзя ль и днем
Лежать, как ночью, нам вдвоем?
Во тьме любовь тебя не гонит от меня,
Так пусть удержит и при свете дня.
Это был густой мужской голос, но доносился он не свыше, как мне сначала показалось, - увы, вовсе не ангел адресовал мне эти строки, - а со стороны. Я шел на звук, пока не увидел в оранжерее парня с серебристыми волосами, сидящего на качелях рядом с девушкой. Он говорил с ней, - нет, читал из тетрадки в кожаном переплете, которую держал в руке, - наклоняясь к самому её лицу, как будто впечатывая в неё слова. Она сидела какая-то вялая и источала резкий запах духов "пачули", и, пока он читал, дважды отвела от глаз прядь волос.
Двери в Рай для змеи закрыты.
Раненый олень, не ищи целебной травы:
Сердце твое навеки разбито.
Девушка смертельно скучала, но оживилась и легонько толкнула его локтем при виде меня, случайного соглядатая.
- Простите, - сказал я, отворачиваясь.
- Карим, почему ты меня игнорируешь?
Теперь я узнал его: это был Чарли.
- Я не игнорирую. Вернее, не нарочно. Чего это ты так посеребрел?
- А так смешнее.
- Чарли, я целую вечность тебя не видел. Чем ты занимался? Я уже начал за тебя беспокоиться, и вообще!
- Нет причин за меня беспокоиться, малыш. Я готовил себя к будущей жизни. И вообще!
Я обалдел.
- Н-да? И какой же будет эта твоя будущая жизнь? Ты уже в курсе?
- Когда я смотрю в будущее, я вижу три вещи. Успех. Успех…
- И успех, - устало договорила за него девушка.
- Это обнадеживает, - сказал я. - Так держать, мужик.
Во взгляде девушки появилась насмешка.
- Малыш, - хихикнула она. И ткнулась губами в его ухо. - Чарли, может, ещё почитаешь?
И Чарли снова начал читать, теперь нам обоим, но я уже не получал от этого удовольствия. Если честно, я чувствовал себя довольно глупо. Мне была срочно необходима свежая доза папиного лекарства для мозгов, но не хотелось уходить от Чарли. Зачем он покрасился в серебряный цвет? Неужели мы вступили в новую эру причесок, а я совершенно упустил это из виду?
С трудом я заставил себя вернуться в гостиную. Папин ангажемент на одно выступление включал в себя получасовую шепелявую инструкцию плюс вопросы, потом получасовой сеанс йоги с легкой примесью медитации. В конце, когда все поднялись, сонно переговариваясь, тетушка Джин холодно поздоровалась со мной. Я видел, что ей не терпится уйти, но в то же время она глаз не сводит с расслабленного, улыбающегося папы в дальнем конце комнаты. Его окружили Ева и ещё несколько желающих получить побольше информации о его учении. Двое из них спросили, не согласится ли он устроить такое собрание у них дома. Ева собственнически увела его, безостановочно кивающего, от этих зануд.
Перед уходом мы с Хелен обменялись адресами и телефонами. Чарли с девушкой спорили в прихожей. Чарли хотел отвезти её домой, а она настаивала на том, что поедет куда сама пожелает, глупышка.
- Ну почему ты меня не хочешь? - спросил он. - Я вот тебя хочу. Я теперь тебя люблю.
Почему он так несдержан? Я, по крайней мере, если хочу кого-то, кто не хочет меня, умею проявить безразличие. Я насмешливо фыркнул в его сторону и вышел ждать папу и Еву на улице.
Вот, значит, как оно выходит. Хелен безответно любила меня, я безответно любил Чарли, он безответно любил мисс Пачули, а она, вне всяких сомнений, безответно любила ещё какого-нибудь паршивца. Единственной парой, любящей небезответно, были папа с Евой. Я ужасно страдал, сидя с ними в машине, когда Ева то и дело обнимала папу. Папе пришлось даже предупреждающе погрозить ей пальцем, и она его за этот палец укусила. А я сидел там как примерный сынок и притворялся, что меня не существует.
На самом ли деле папа любит Еву? Мне было трудно в это поверить, мир в нашем доме всегда казался мне нерушимым. Но ведь он этого и не скрывает. После выступления он подарил Еве такой сочный поцелуй, как будто впился в апельсин, и сказал, что без неё никогда бы не справился. А она ворошила ему волосы, пока Карл и Марианна стояли в молитвенной позе со сложенными руками, а Тед и Джин в своих дурацких пальто пялились на них, как два тайных агента. Что же такое творится с папой?
Мама ждала нас в прихожей, лицо её частично скрывала телефонная трубка. Говорила она мало, но на другом конце провода отчетливо раздавался далекий голос Джин. Ловко сработано. Папа скрылся в своей комнате. Я хотел драпануть наверх, но мама сказала:
- Минутку, умник фигов, тут с тобой хотят поговорить.
- Кто?
- Пойди сюда.
Она сунула мне телефон, и Джин коротко сказала:
- Приходи завтра. Чтоб был. Понял?
Вечно она орет, как будто с дебилом разговаривает. Да пошла ты, подумал я. Когда она в таком настроении, лучше держаться от неё подальше. Хотя, конечно, нет на свете человека горластей меня. Я там буду, непременно.
Так что на следующее утро я помыл велосипед и вскоре подпрыгивал по кочкам неасфальтированных дорог, повторяя наш вчерашний маршрут. Ехал я медленно, попутно разглядывая мужчин, которые пылесосили, поливали из шланга, мыли, чистили, полировали, скребли, чинили, обсуждали и любовались своими машинами. Стоял ясный, погожий денек, но заведенный порядок их жизни никогда не менялся. Женщины кричали, что обед на столе. Народ в шляпах и костюмах возвращался из церкви, у каждого в руках Библия. И детки все как на подбор умытые и причесанные.
Я был не совсем готов предстать пред гневные очи Теда и Джин, и решил заскочить к Хелен, которая жила с ними по соседству. Перед уходом я наведался в папину комнату и стащил у него упаковку презервативов, покрытую вековой пылью, - так, на всякий пожарный.
Хелен жила в большом, старом доме в стороне от дороги. Кажется, все мои приятели жили в больших домах, все, кроме нас. Немудрено, что у меня развился комплексом неполноценности. Но дом Хелен выглядел отнюдь не на миллион долларов. Кусты и клумбы одичали, тропинка заросла одуванчиками. Навес как-то скособочился. Дядя Тед сказал бы: "Стыд и позор".
Я оставил велосипед снаружи, за воротами. Попытался было открыть калитку, но она не поддавалась. Ну, для меня это, сами понимаете, не помеха, я перемахнул через забор. На крыльце нажал кнопку звонка, он заверещал в глубине дома. Прямо ужастик какой-то, фу-ты ну-ты! Но, надо вам сказать, я действительно струхнул. Ответа не было, и я решил обойти дом вокруг.
- Карим, Карим, - над головой у меня раздался торопливый, тревожный голос Хелен, она высунулась из окна.
- Эй, привет, - крикнул я. - Я просто хотел повидаться.
- Да, я тоже!
Я разволновался. Вечно мне нужно все и сразу.
- А чего ж тогда? Ты что, выйти не можешь? Или Джульету репетируешь?
Вдруг голова её дернулась, и Хелен как будто втащили назад в дом. До меня долетела приглушенная перебранка - голос был мужским - и окно со стуком опустилось. Потом задернули занавески.
- Хелен, Хелен! - позвал я.
Открылась дверь. Там стоял отец Хелен - здоровяк с черной бородой и могучими руками. Я представил себе его волосатые плечи, и, что ещё отвратительнее, волосатую спину, как у Питера Селлерса и Шона Коннери. (У меня был список актеров с волосатыми спинами, который я его постоянно пополнял новыми экземплярами). И тут я побледнел, но, видно, недостаточно, потому что Волосатая Спина спустил с поводка пса, датского дога, мать его растак, и он заинтересованно потрусил ко мне с разинутой пастью, огромной, как пещера. Зубы - не зубы, а зазубренные желтые клинья - с трудом помещались в эту пасть, увешанную тягучими нитями слюны. Я сложил руки перед грудью, чтобы псина не могла их откусить. Может, в этой нелепой позе я напоминал лунатика, но поскольку руки могли мне понадобиться для других целей, мне было плевать, как я выгляжу, хотя обычно я фанатично слежу за этим, будто весь мир только и делает что непрерывно следит за мной и ждет, не допущу ли я какую-нибудь оплошность в самых сложных и не предназначенных для чужих глаз ситуациях.
- Не вздумай больше таскаться к моей дочери, - сказал Волосатая Спина. - Она не встречается с мальчишками. Тем более с китаезами.
- А, ну ясно.
- Ясно?
- Ну да, - сказал я негромко.
- Мы не хотим, чтобы вокруг дома шлялись черномазые.
- А что, много шляется?
- Кого?
- Черномазых.
- Где?
- Вокруг дома.