Город менялся как-то исподволь, но ощутимо. Поражало обилие флагов. Правда, советские флаги вывесили сразу, как только появились танки, рядом с республиканскими; теперь остались только полотнища с серпом и молотом. Красноармейцы ходили группами и поодиночке; немало было конных, все с винтовками. В памяти мелькнул старый антиквар, медленно поднимающийся по ступенькам, подагрическая рука на перилах. Так глупо погибнуть, из-за винтовки… Попадались женщины в красноармейской форме, с пилотками, сдвинутыми набок, и другие - не в форме, но все как одна с напряженными лицами и неприветливыми глазами, что объединяло их какой-то родственной общностью, как формой. Многие витрины опустели. Другие были так плотно закрыты ставнями, что никаких сомнений не оставалось: откроются нескоро.
У киоска, похожего на домик из сказки, бульвар кончался. Сюда же ровными лучами стекались еще четыре улицы; господин Роберт свернул, прошел подъездом - и стал как вкопанный перед дверью квартиры, на которой висели сургучные печати.
Леонелле ничего не сказал - не смог. Кроме того, его студенчество принадлежало другому времени, и привязанности той поры остались далеко позади их общей жизни, припечатанные сургучными блямбами на лохматых веревках.
Утро застало даму из благотворительного общества за укладкой летних вещей. Две объемистых стопки уже завернуты в бумагу и перетянуты бечевкой. Осталось взять извозчика и отвезти пакеты… Для чего же, подумалось вдруг ей, такая сложность - ведь до приюта рукой подать! Не все ли равно, кто из нуждающихся получит ее лепту? Да и вещи не последние - найдется что-то и для Общества. Она начала энергично собираться.
События последнего времени, помноженные на отсутствие известий от сына плюс одиночество, имели следствием стойкую бессонницу, а эта последняя, в свою очередь, обеспечивала мигрень на полдня. Вместе с тем госпожа Нейде не раз убеждалась, что лучший способ борьбы с хандрой - это работа, поэтому ее активность в Обществе так ценили.
Кухарка теперь приходила не каждое утро, а через день, но много ли нужно одинокому и, увы, пожилому человеку? Она решительно подхватила свертки и вышла.
В приюте не задерживалась: сделав доброе дело, уходи. Оказавшись на улице, вдруг ощутила странную немоту в теле. Закружилась голова, да так сильно, что она едва успела ухватиться рукой за ограду. Такое уже случалось; сейчас пройдет. Медленно двинулась дальше - за сквером улица сворачивала к дому, но взгляд упал на вывеску парикмахерской. Куафер, вот кто сейчас нужен. Признаться себе, что хотелось просто сесть и передохнуть, она не решилась.
- Ондулянсьон для госпожи?
- Да, прошу вас.
Волшебные пассы парикмахера привели к тому, что голова стала как будто меньше и не такой тяжелой, как прежде. Короткие седеющие волосы легли ровными волнами.
Надо было бы послать мальчику телеграмму - в телеграмме можно не писать о бессоннице и назойливых серых червячках, плавающих перед глазами. Но сначала домой: вдруг пришло письмо - тогда телеграмма теряет смысл. Дом обладает странной притягательной силой, думала она, подходя к парадному, - когда ты один, дом не только очаг, но и собеседник. Больше десяти лет она живет здесь, и эта лестничная прохлада, с ее особым запахом, притягивает и умиротворяет, как присутствие родного человека. "Особенно когда не с кем поговорить, - закончила вслух, обращаясь к зеркалу в полумраке прихожей, - и некому сказать, что элегантная дама с новой прической живет на свете шестьдесят четыре года, и ничего в ее жизни нет, кроме сына в Англии да благотворительной мышиной возни, совсем ничего. Обменивались вежливыми словами с соседом-коллекционером, а как его зовут, не спросила. И уже не спросишь. Вот так, - продолжала она, а дама в зеркале понятливо качала головой, - ничего не скажешь, потому что никому это не интересно".
Почтовый ящик был пуст.
Дом без хозяина все равно что ребенок без матери. Не будь у него такой заботливой няньки, как дядюшка Ян, жить бы ему сиротой - как живут те, в доме призрения. Увидев на улице знакомую фигуру, дворник высунулся в окно:
- Каспар!
- Приветствую, дядюшка!
Трубочист пересек мостовую и остановился, поставив одну ногу на крыльцо.
Как же, как же: это имя дом выучил одним из первых. Спасибо кухаркам, конечно: зазывали его наперебой: "Каспар, Каспарчик!.." - и наперебой угощали.
- …часикам к восьми.
- Сам управишься? А то я Мануйлу позову.
- Цыгана? - улыбается Каспар, - знаю, мы с ним в карты играем. Нет, Мануйлу нельзя. С ним на крыше несподручно - высоты боится. Я сам.
- Ихний комитет вон там, - Ян показал кивком, - в подвале, как двор пройдешь.
- Э, - махнул рукой трубочист, - счет пошлю. Они бумаги любят.
"До чего же они любят бумаги", - офицер раздраженно кружил вокруг письменного стола с чертовой анкетой. Никакие муки творчества не стоили ломаного гроша по сравнению с его терзаниями. Трудности начались с первой страницы. Вот: "фамилия" - Строд, "имя" - Бруно. "Отчество"… А как будет отчество, если отца звали Густав - Густавич или Густавович? Какого черта. Остальное почти заполнено. Пустовало окошко "воинское звание", и Бруно злился на свою нерешительность. Лейтенант из соседней роты написал "рядовой" - с простого солдата, мол, взятки гладки. Какого черта! Обмакнул ручку и… едва успел отвести перо с тяжелой каплей. Не хватает еще кляксу сюда поставить. Или вот: "род занятий родителей". Там, где теперь пребывают его родители, никто ничем уже не занимается. Перо опять пересохло. "Владеете ли недвижимостью". Состояние, как перед экзаменом. Говорят, у них там сначала проверяют анкеты, а потом проводят собеседование. Какого черта, я спрашиваю, взрослый семейный человек, ротный командир должен кому-то исповедоваться?! Из балконного стекла хмурился стройный мужчина с папиросой, смотрел прямо и неприветливо; потом вернулся к столу и в пустую графу "воинское звание" вписал: "Лейтенант Национальной Гвардии".
Вовремя с трубочистом сговорился, удовлетворенно думал дворник, сметая в канаву желтые листья. По-хорошему, так и водосток надо проверить, чтоб не затопило, как в 17-м доме. Громко хлопнула дверь черного хода. Он обернулся.
- Дворник!
К нему бежала перепуганная девушка с засученными рукавами и кухонным полотенцем в руках:
- Дворник! Дяденька!.. Опоздавши я сегодня; так, думаю, сырники не буду затевать, а гренки поджарю - гренки-то быстрее. А все ж думаю: дай спрошу…
Обгоняя поднимающегося по лестнице Яна, она продолжала свою невнятицу, но в квартире примолкла и боязливо отступила от приоткрытой комнаты.
Госпожа Нейде сидела в гостиной на диване, в костюме и с элегантной прической. Голова была повернута набок, словно она к чему-то прислушивалась, а сжатые кулаки были прижаты к груди - то ли исповедь, то ли клятва, которых никто уже не услышит.
Тревожно и суетно прошло утро. Доктор с четвертого этажа закрыл неподвижную фигуру простыней и вызвал по телефону "амбуланс". Кухарка топталась и мяла в руках все то же полотенце. "Не знаю… Не знаю я ничего…" - твердила беспомощно. Лайма увела ее на кухню, да только хуже вышло: та посмотрела на дворничиху, потом на миску с потускневшими пузырями желтков, забубнила о гренках и как припозднилась, а то бы сырники затеяла, и вдруг брызнула слезами, уткнувшись лицом в кухонное полотенце.
А на следующий день черная лестница зажила прежней жизнью, разве что реже хлопали двери да слышалось меньше голосов. Внезапная кончина дамы-благотворительницы здесь ни при чем, просто кухарок стало меньше: некоторые оставили привычное дело - кто-то сказал, что в России кухарок обучают управлять государством, а здесь теперь все равно что Россия; так что ж на кухне толочься?.. Оставшиеся знали, что сегодня придет "Каспарчик", и были полны радостного нетерпения.
- Я к вам, дядюшка, уже два раза спускался, - объяснил трубочист озабоченно. - На крыше кусок жести отстает; боюсь, протекать начнет. Пока что я булыжником прижал: авось, подержит пару дней, а то и неделю. А только чинить надо, - и взмыл обратно на чердак.
В полдень сделал традиционный перерыв. Счастливица уже несла ему тяжелую, с толстыми краями, фаянсовую кружку и пышную, ароматную мясную баранку с выступившим, как роса, прозрачным жирным соком - эта баранка ей всегда удается. На тарелке - ломти свежего деревенского хлеба с тмином и еще чем-то неуловимым, от чего даже у сытого человека пробуждается аппетит. Сегодняшний кофе мало походил на всегдашний, густой и крепкий, но то уж не кухаркина вина. Скоро в лавках один цикорий останется - люди все расхватывают, да еще в очереди стоят. Она накладывает полную вазочку рассыпчатого печенья: десерт.
Тихонько, словно пробуя силы, начал капать мелкий дождик, вошел во вкус и зарядил совсем по-осеннему. Глядя на вымокшего трубочиста - от дождя он сделался еще чернее, если такое возможно, - горничная из четвертой квартиры заливается смехом. Каспар смеется в ответ, мокрый и белозубый, не подозревая, что по мокрой крыше скользит булыжник и падает вниз, не подозревая, в свою очередь, о том, что выскочивший из машины майор мчится к парадному: экий ливень! Иди он чуть быстрее или, наоборот, замешкайся на спасительные секунды - вот они, нужно было только отогнуть рукав гимнастерки и бросить хмурый взгляд на часы… Словом, то, что последовало, никоим образом не было предопределено, но, как всякое случайное событие, грянуло слепо и точно.
Приехала, как и вчера, "амбуланс", но еще быстрее подкатила военная санитарная машина, и почти одновременно с ней другая, с оперативной группой НКВД. Дом оцепили; несколько человек уже несутся вверх по лестнице с неотвратимостью летевшего с крыши булыжника.
Вредителя хватают, когда он, посвистывая, запирает чердак, заламывают руки и волокут к машине. Если правда, что прикосновение к трубочисту приносит удачу, то Каспар многих осчастливил в тот вечер. От черной куртки отрывается и катится по ступенькам латунная пуговица, прямо к ногам дворника.
Пока тщательно обыскивали крышу и чердак, за руль "олимпии" сел какой-то солдат, а прежнего шофера, бледного и растерянного, посадили на заднее сиденье; машина медленно тронулась с места. Почти сразу подъехал еще один автомобиль. Дядюшка Ян намного лучше разбирался в человеческих отношениях, чем в воинских званиях, и по тому, как суетились все прибывшие, кроме одного, понял, кто главный. И не ошибся, потому что был властно приглашен в свою же дворницкую квартирку и там же впервые допрошен.
Что-то следователю мешало в нестаром этом старике; например, не получилось обратиться на ты или прикрикнуть - все равно что сделать "козу" полковнику… Правда, несмотря на красноречивую фамилию, следователь Громов редко повышал голос.
- Выходит, гражданин… Майгарс, - он старался правильно выговорить непривычную фамилию, - вы знали о готовящейся диверсии?
- Как, пожалуйста?
Слова "диверсия" дворник не знал. Ваньку валяет, раздражался следователь, но уверенности не было: старик не паниковал, не суетился и неожиданно сам обратился к нему:
- Если в вашем доме дырявая крыша, что вы сделаете?
- Вызову мастера, - следователь пожал плечами.
Кто кого допрашивает, одернул он себя, но настырный дворник не унимался. Его послушать, так выходило, что трубочист не вредитель вовсе, а сущий благодетель. Хитер старик: в домкоме подтвердили, что требовал прислать кровельщика.
- Как давно знаете обвиняемого?
- Кого, пожалуйста?
Опять помог переводчик.
- В доме нельзя без трубочиста, - решительно сказал Ян, - десять лет как ходит.
Четко вырисовывался вредительский заговор. Странно, почему он не отрицает.
По лестнице обрушился грохот сапог. Вбежали двое с ценной находкой - грубой фаянсовой кружкой, на которой чернели следы пальцев. Следователь повернулся к дворнику:
- Кто носил обвиняемому кофе на чердак?
- Моя жена, - голос старика был ровным, невозмутимым, - она всегда его угощает.
- Придете по этому адресу, - процедил следователь, - а пока распишитесь вот здесь.
Дворник не заметил многозначительного "пока" и старательно подписался полным именем и фамилией.
Чертов старик. Следователь поднимался по лестнице, не касаясь перил. Дворник, а гонору… как у профессора. Посмотрим, как ты будешь мне вопросы задавать у меня в кабинете. Действительно, дворник себе на уме. Если он кого-то выгораживает, зачем втягивает жену? Почему не пытается скрыть, что знает вредителя? Странный город. И народ странный: непуганый народ.
С крыши легко было перелезть на балконы квартир верхнего этажа. У вредителя могли быть сообщники. Не верил следователь и тому, что пожилая дворничиха поднималась на чердак, чтобы покормить того негодяя. Или они все тут в сговоре? Непуганый народ, повторил про себя.
Кивнув спутникам, позвонил в двенадцатую квартиру. Дверь открыли. В полумраке прихожей видны стали белый передник и манжеты - девушка отпрянула; и правильно сделала, иначе вошедшие просто смели бы ее с дороги. Следователь обежал взглядом гостиную, но не вобрал и не запомнил ни серебряные канделябры, ни темные полукресла с резными спинками, ни уютные симметричные козетки на косолапых ножках, так располагающие к дружеским сплетням. С потолка свисала люстра в виде гигантской виноградной кисти, но зажжена не была, зато к стенам прилепились матовые светильники, похожие на круглые бокалы, и света их вполне хватало для освещения портрета. Он висел в проеме между плотно зашторенными окнами, и женщина улыбалась с портрета победной улыбкой. Удивительное лицо. Таких теперь не бывает.
- Простите, что заставила ждать. Вы, должно быть, к мужу?
Старший следователь военной прокуратуры Константин Сергеевич Громов провел немало обысков и привык, что люди ведут себя по-разному. Они могли держаться настороженно или испуганно, презрительно или льстиво, напряженно-вежливо или возмущенно - словом, как угодно, ведь приходилось переворачивать вверх дном дворцы и хижины и уводить из них - вверх ли, вниз ли по лестнице - врачей и спекулянтов, старых большевиков и молодых проституток, паровозных машинистов и канцелярских машинисток, инженеров, певиц и даже собственных коллег, которые внезапно становились вредителями, а значит, врагами. А сейчас военюрист второго ранга стоял в буржуйской квартире и глазел на портрет женщины, каких не бывает, и не знал, как начать обыск, потому что она улыбалась ему, Косте Громову, и не с портрета, а из дверного проема, повторяя, что вот-вот должен появиться муж.
- Присядьте же, - и первая села на узкий нелепый диванчик с выпуклым, как беременный живот, сиденьем.
Дом лихорадило.
Стало известно об обысках на пятом этаже и у дворника. Говорили, что этим не кончится. Больше всех беспокоились двое. И хотя было понятно, что вряд ли чекисты полезут прочесывать угольный погреб - камень ведь падает сверху вниз, и никак не наоборот, - доволновались до того, что столкнулись друг с другом на темной лестнице погреба, дядюшка Ян и дантист. Что ж, оно понятно: когда жена в интересном положении, в доме должно быть тепло; а что дворника не беспокоил, так его все кому не лень дергают.
И не только его. Все жильцы были вызваны и явились "для дачи показаний" в большой угловой дом на Столбовой. И странное дело: одни называли его серым, другие желтым, а кто-то вообще утверждал, что не на Столбовой, а на той улице, что раньше называлась Церковной, а теперь не то Карла Маркса, не то Карла Либкнехта, но определенно какого-то Карла.
Весь день, пока съезжал капитан с неприветливой женой в беретике, в доме шнырял сквозняк от распахнутых дверей. Отъезд длился существенно дольше, чем вселение, что понятно: появились они с двумя чемоданами, а покидали на грузовике, куда солдаты сложили мебель покойного антиквара. Высокие часы с тусклым бронзовым маятником несли, как выносят гроб: на плечах. Темный деревянный корпус покачивался, издавая на поворотах долгий глухой звон. Дом так и не успел привыкнуть к этой паре, и события последнего времени не оставляли места для удивления.
Квартиру, в которой обитал майор до роковой встречи с булыжником, никто не называл иначе, как квартирой хозяина: а теперь уже и ни к чему было. Печати повесили и на дверях князя Гортынского, а женщины с ведром никто больше не видел, так что Ирме стало казаться, будто ее не было вовсе.
Приходил еще один следователь, интересовался скоропостижной смертью жилички из квартиры № 2. По безмолвным комнатам ходили люди в форме. Потребовали присутствия дворника. Он присутствовал, не поднимая глаз, и видел, как сапоги медленно пересекли гостиную, остановились около дивана, и рука в кителе ухватила и потащила к себе толстый черный томик со столика. На ковер бесшумно упал сложенный листок.
- Библия?
Оказалось - английский словарь. От этого известия следователь необыкновенно воодушевился и начал что-то торопливо писать. Остальные рассматривали сервиз, щелкая ногтями по краям чашек. Дворник незаметно положил бумажку в карман.
"Здравствуй, мой мальчик!
Вот уже три с половиной недели от вас ни одной весточки, и я очень тревожусь. Конечно, письма нынче идут медленно. А Лондон, говорят, бомбили; нельзя верить слухам, но откуда-то же они берутся?.. Очень за вас волнуюсь.
Сейчас думаю, что ты был прав: мне следовало приехать. По крайней мере, мы были бы вместе. Признаюсь тебе по секрету, я даже стала учить английский, чтобы не конфузить Джейн, - ведь мы так мало знаем друг о друге. Теперь легче будет найти общий язык - это будет английский!
У нас некоторые перемены; ты, верно, слышал. В "Сплендид палас", ты не поверишь, совсем другие фильмы: "Чапаев", "Волга-Волга", "Человек с ружьем". А в доме… я ведь писала про соседа-антиквара? - Он больше здесь не живет; въехали новые… Ах, сколько горя на свете! Я отнесла в приют кое-какие вещи и успела заметить, как люди их брали. Одни хватали жадно, другие деловито сортировали. Помню, отец говорил, что благотворительностью занимаются или очень добрые люди, или самые тщеславные. Мне казалось, у меня хватит доброты…
Помнишь госпожу Эльзу, которую ты в детстве называл "умная Эльза", как в сказке? Она репатриировалась в Германию. Пригласила нас всех в кафе Шварца; так мило с ее стороны. Мне слегка нездоровилось, но как было не пойти? Как она там, приживется ли? Ни родных, ни друзей; разве кого-то из наших встретит, кто раньше уехал.
Я припишу несколько слов по-английски для Джейн. А еще карточку вложу - тебе здесь три года. Говорят, в ее положении нужно смотреть на красивых детей.
Обнимаю тебя, мой мальчик. Поцелуй Джейн. И храни вас Бог.
Мама".
Фотографии не было; конверт она тоже не успела надписать. Адрес английского сына хранился в погребе, в тетрадке под слоем угля.