Месть: Стивен Миллхаузер - Стивен Миллхаузер 4 стр.


Теперь я ем на кухне. Разонравилась мне эта комната. Ладно, пора и делом заняться, верно? Я ведь еще не показала вам комнаты наверху.

Лестница

Вот эта старая балясина мне нравится, а вам? - особенно та штуковина наверху: совершенный шар для боулинга, Роберт, правда, говорил, что ему она напоминает верхушку столба у парикмахерской - или голову старого лысого профессора. Ну, пойдемте, за мной. Перила немного обшарпаны, но это пустяки, капля мебельного лака и все будет в порядке. Те три снимка сделал мой отец, - в Мексике, - фотография была его страстью, хотя, вообще-то, он продавал страховки. А вон ступенька, об которую я споткнулась. Вторая от площадки. Вот эта самая. Пересчитала все ступени и грохнулась об пол у лестницы, рядом со стенным шкафом в прихожей. Могла ведь и шею сломать; на Роберта это сильно подействовало. Вы когда-нибудь падали с лестницы от одного только - полагаю, от горя. Горестное падение. Я все помню: чувство, будто я лишилась всего, ощущение избавления, почти пьянящее, точно летишь по воздуху, не считая, конечно, того, что я лупила головой о перила, а тело мое обратилось в большой, неуклюжий ком с торчащими во все стороны руками и ногами. А уже внизу я лежала и думала: так вот на что оно похоже, падение с лестницы. Одна нога моя была как-то странно подогнута, юбка немного задралась. И я гадала, не увидит ли кто мои трусы. Тщеславие! - будьте благонадежны, с ним мы, даже полумертвые, не расстаемся. Ну вот, лежу я там с задранной юбкой и понимаю, что похожа на некую женщину, пытающуюся совратить некоего мужчину. Потом попыталась припомнить, когда мы с Робертом в последний раз любили друг друга. Вроде бы, очень давно. Да так ли уж и давно, на самом-то деле? И вдруг, откуда ни возьмись, мысль о Томе Конвее. Про Тома Конвея я вам еще расскажу. Но не сейчас. После площадки всего три ступенькии. Роберт говорил, что нам следует купить статую и поставить ее здесь, в углу. Статую в умопомрачительно дурном вкусе - знаете, какую-нибудь беломраморную нимфу, выходящую из ванны, скромно прикрывая ладошкой лобок. А вместо того: та-дах! "Эссе" Эмерсона. "Убийство в восточном экспрессе". "Архитектура животных", представляете?

Верхняя ванная

Вот душ. Лет пять-шесть назад мы поставили новый распылитель, покрасили заново стены и потолок. Мне следовало бы опрыскать чертовы стены краской, чтобы избавиться от этих пятен, да так руки и не дошли. Плиточный пол - ровесник дома; по нему бы тоже не мешало немного пройтись цементным раствором.

После признания Роберта я в какой-то момент - когда же это было, в конце лета? в начале осени? - начала вдруг часто принимать душ. Стояла под ним, пока не кончалась горячая вода, иногда по три раза на дню. Если уж умереть у меня не получится - а я понимала, с изумлением - с разочарованием - с подобием возмущения - что умереть у меня не получится - так, по крайности, буду хоть чистой. Как будто, "встречаясь" с вами, - по очаровательному выражению Роберта - он замарал меня. Объясняйте это как вам угодно: я хотела быть чистой, сияющей; храмовой девственницей, маленькой девочкой. Иногда я подолгу лежала в ванне, а после вставала под душ.

Этот аптечный шкафчик достался нам вместе с домом - одна из многих в нем вещей, которые мы трогать не стали. Видите, какие на нем филигранные накладки. В нем есть нечто занятное: занятное-странное, не ха-ха-занятное, как говаривал один особенно противный, аж до занятного, коллега Роберта. Каждый раз, выходя из ванны, я видела себя в этом зеркале. Разумеется, видела, всегда, но тут мне вдруг впервые пришло в голову, что вижу-то я только верхнюю свою половину. Русалочье такое зеркало. Да, я стала русалкой - ниже пояса ничего. Конечно, мы с Робертом к этому времени любовью, что называется, не занимались. И на меня, когда я выходила из ванны и смотрела на себя, на голую, в зеркале, накатывало странноватое чувство, будто нижней половины тела у меня нет и вовсе. Это была одна из самых жестоких ваших покраж: вы лишили меня нижней половины. Хотя, может, оно и к лучшему, поскольку мне в моем теле ничто больше не нравилось. И это, в общем-то, странно, потому что - но мы, кажется, об этом уже говорили. Вы, правда, простите меня, если я повторяюсь. Так много всего в голове ходит и ходит по кругу! Но, понимаете, я всегда относилась к своему телу довольно легко - мысленно, то есть. Я о том, что, чем заполнить свитер, у меня имелось. Конечно, ноги - впрочем, это другая история. Но, в общем и целом. Не то, чтобы я так уж любила мое тело, ни Боже мой - или наш, как говаривал Роберт. Ни Боже. Пауза. Наш. Просто я принимала его, как принимала - ну, не знаю, свой нос. Вот он: нос. Сколько на него ни гляди, он носом и останется. Здорово, нос! Знаете, существуют люди, которые всю жизнь только одним и занимаются, только одним, переживают из-за своих носов. Потом они умирают, попадают на небо, а там полным-полно ангелов с ангельскими носами, и дальше, всю вечность, эти люди тоже занимаются только одним - переживают из-за своих носов. Я такой никогда не была. Теперь же, благодаря вам, обнаружила, что переживаю из-за моего тела. И во всем-то оно оказалось неправильным, одна огромная… неправильность. Этого слишком, того слишком. Слишком - о, да всего. И я это все ненавидела. Впервые в жизни, в нежном сорокасемилетнем возрасте, я обратилась в подростка.

Знаете, чего я хотела? Чего хотела по-настоящему? Одного-единственного, но очень - снова стать девочкой в наездницких сапожках и с пятнышком йода на коленке.

Оп-ля, получи, сестричка. Начни сначала…

Да, кстати. Я была не права. Тут книжных шкафов нет. Зато есть призраки книг - остались со времен Роберта. Видите? Один на обогревателе - один на полу - и тут, на краю ванны.

Знаете, когда ненавидишь свое тело, когда непрестанно думаешь о нем, то и становишься только им, телом. Отвратительной маленькой материалисткой. Тайной сладострастницей - такой, ну, словно бы стыдливой. О, это мне нравится. Стыдливая сладострастница. У меня это иногда получается - ввернуть красное словцо, вы еще отдадите мне должное на этот счет. "Ты умеешь ввернуть красное словцо, - сказал как-то Роберт, а после помолчал, подумал и уж следом добавил: - Иногда. Надо отдать тебе должное". Вот и давайте отдадим мне должное. Да, так значит, тело свое я ненавидела. Ненавидела, потому что оно было не вашим. Я по лицу вашему вижу, что вы собираетесь сделать мне комплимент. Воздержитесь, пожалуйста. Кроме всего прочего, я ненавидела не только мое тело. Ваше тоже. Не сменить ли нам тему?

Кабинет

Кабинет Роберта, все стены в книгах, расставленных по историческим периодам. И послушайте-ка. Внутри каждого периода - по фамилиям авторов, по алфавиту. Если уж это не порядок, тогда что же? Все лето я, казалось мне, слышала, как он тут расхаживает. Спинка кресла скрипит, шаги, скрип кресла, придвигаемого к столу. Скрип кресла отодвигаемого. Шаги, скрип, шаги, скрип. Господи! И что бы ему ковер не постелить? Иногда я винила во всем его книгу. Конечно, это легко, все прочие вроде и ни при чем: вы, Роберт и дорогая старушка - я. Кроме того, человек, изменяя жене, должен же отыскивать себе извинения. Должен. И все-таки! Эта кошмарная книга. Роберт слишком критически относился к себе, чтобы суметь написать книгу. Книга была для него пыткой, в чистом виде. Не стоило ему брать тот отпуск. Бедный Роберт. А тут вы, ждете его в маленьком домике и длинные ноги ваши только что из окна не торчат. Вы должны были показаться - решением. Еще бы, он же нуждался в утешении. Те долгие прогулки, на которые он отправлялся весной! Знаете, я ведь тогда и почувствовала, что между нами что-то немного неладно, немного… не так. После я поняла, что он, должно быть, во время одной такой прогулки с вами и познакомился - если только не познакомился раньше и не направлялся тогда прямиком в вашу спальню. Его доводило до исступления не сознание того, что он никогда эту книгу не закончит. Нет, - сознание того, что он ее никогда и не начнет. Он делал заметки, миллиарды заметок, печатал на машинке куски глав, фрагменты - все не то! Скрип, шаги, скрип, шаги. А тело в постели - на него всегда можно положиться. Возвращает мужчине ощущение молодости, мой мальчик. Нет лучшей смазки для старой машины. Ну, разумеется, и вам тоже это, что-ничто, а давало. Мужчину в нужде. Мужчину, который жаждет спасения. Чего же лучше?

А может, и я не оправдала его ожиданий? Чего-то не поняла? Разумеется, я думала и об этом. Потому что, когда ваше сердце разбито, если позволите мне прибегнуть к этому милому старому выражению, прославленному в сказаниях и песнях, вы начинаете задумываться… поначалу всего на секунду-другую, а затем на сроки все более долгие… не заслуженно ли вам разбили его… если я вправе и дальше использовать освященные временем обороты. Потому что это же не просто случилось - с бухты-барахты, без всякой причины.

Так что, возможно, пустячная неверность Роберта была тем самым знаком, которому полагалось уведомить меня, что во мне самой чего-то недостает. Наставить меня на путь. А я неверно поняла этот путевой указатель. Представляете! В конце концов, оказалась-таки читательницей неумелой.

О боже. Надеюсь, я не выгляжу мелодраматичной. Такой он меня однажды назвал: мелодраматичной. Дабы показать, что уныния моего он не одобряет. Мелодраматичная жена Роберта. Я так люблю театр, дорогая, - вы нет? Всех этих мелодраматичных людей.

Не помню уж, когда я заподозрила, что встречаться с вами он не перестал. После моего… падения я почему-то вообразила… Видите, до чего я была наивной! Чувство достоинства, думала я, - уважение… Даже вы, думала я. Но нет. Должно быть, ему и вправду нравились черные кружевные трусики. А вы, должно быть, с упоением их ему предъявляли. В ту осень он снова начал преподавать, три дня в неделю, однако после занятий всегда сразу мчался домой. Увериться, что с его спятившей женушкой ничего не случилось. Женщина, знаете ли, может и с лестницы сверзиться. Или голова у нее в ванной закружится. А может выпасть в окно и сломать свою хорошенькую шейку. Известно, к тому же, как много несчастий причинили достойным семействам бритвенные лезвия. Дом вообще место опасное: кухонные ножи, молотки, снотворные таблетки, газовые духовки… у нас-то электрическая, однако я всегда предпочитала газ - как средство избавления от нежелательных жен. Веревка. Бензин. Спички. Не диво, что он торопился домой, бедняжка. И заставал меня лежащей в постели, в ночной рубашке, а то еще под душем. Мне уже становилось лучше! Есть начала понемногу. Я ощущала себя сгоревшим дотла домом, от которого только и осталось, что обугленный фундамент да половина печной трубы. Конечно, я все же сгорела дотла. Просто больше уже не горела.

И потом, к чему было поднимать столько шума? Мужчины заводят интрижки что ни день. Это стильно - клево - да к тому же и пользу приносит. Удерживает на низком уровне плохой холестерин. И для спины хорошо, особенно для нижней ее части. Обо всем этом нам говорят строгие цифры. Согласно самым последним исследованиям, девяносто девять и восемь десятых всех американских мужей за один лишь последний год изменяли женам по крайности дважды. Вам это известно? Кроме того, это вас, наверное, удивит, девяносто два и четыре десятых процента всех мужчин-американцев спали с собственными матерями. Прискорбно, но факт. Впрочем, есть и хорошие новости. Девяносто четыре и шесть десятых процента мужчин, страдающих расстройством эрекции, говорят, что оно не так уж и важно - им это дело все равно не нравилось. Я узнала все это из женских журналов. Я уже говорила, что начала понемногу кормиться, ну и выезжать мало-помалу стала в машине: в магазины полуфабрикатов, в "Грэнд-юнион", во всякие такие места. И куда я ни заходила, на глаза мне попадались женские журналы. Гладкие, надменные женщины-пантеры взирали на меня джунглевыми глазами. Скулы, подобные лыжным склонам. Большие пальцы засунуты, точно у джинсовых парней, за резинки пляжных трусов. Сорок Три Способа Поймать Мужа с Поличным. Сто Шестьдесят Три Способа Заставить Его Обезуметь от Похоти. По всей Америке домашние хозяйки читают эти штуки. Неужели одна только я и осталась в неведении? Я купила несколько журналов и прочла их в машине. Ешь Все, что Хочешь и Худей. Двенадцать Опаляющих Новых Позиций. Похоже, самое главное - отыскать сексуальную точку. Нашла - надавила. Тут он тебя мигом и изнасиловал. Твой брак спасен. Все горе с сексуальной точкой в том, что найти ее очень трудно; где-то она там на животе или рядом с поджелудочной железой. Ты можешь искать ее, искать, а тем временем твой муж безумно влюбится в кого-то еще - в кого-то, кто похудощавей тебя. По-моему, я слишком быстро говорю. Я говорю не слишком быстро? Чувствую, что слишком, надо будет последить за собой.

Так вот.

Как-то вечером, возвращаясь из "Грэнд-юнион", - я любила прогуливаться взад-вперед по его длинным проходам, толкая перед собой тележку, как это меня успокаивало! - я подъехала к вашему дому. Остановилась почти напротив, на другой стороне улицы и смотрела на окна. В гостиной шторы были опущены, горел свет. Спальня оставалась темной. Через некоторое время свет зажегся и в ней. Сдвинутые, лишь наполовину опущенные шторы. Я увидела, как вы подходите к окну, опускаете шторы пониже, словно для того, чтобы помешать мне подглядывать. Мне видна была только часть вашего тела, от середины бедер до поясницы и немного выше. На вас была юбка с печатным индейским рисунком и широкий красный пояс. Я вспомнила мое зеркало в ванной: я была женщиной без нижней половины тела, а вы - ничем иным, как этой самой нижней половиной. А следом я представила вас русалкой наоборот: внизу ноги, а вверху рыбья чешуя, и мысль эта показалась мне такой абсолютно и неимоверно истеричной, что я едва не померла от смеха.

Гостевая

Кровать. Книжный шкаф. Здесь почти уж год как никто не останавливался. А было время, кто только в этой комнате ни жил: моя мама, отец, мать Роберта, его бабушка, Господи прости, его незамужняя сестра, - не будем забывать о его незамужней сестре, - она из тех женщин, которые, оказав вам пустячную услугу, к примеру, взяв для вас кварту молока в угловом магазине, с бодрым смешком произносят: "Вы у меня в долгу", - демонстрируют, стало быть, юмор отважной женщины, противостоящей жизненным невзгодам, - давний товарищ Роберта по комнате в колледже, несостоявшийся художник, он однажды прижал меня спиной к холодильнику и вместо того, чтобы поцеловать, попросил рецепт моего рагу, и старинная приятельница Роберта, Лидия, которая испытывала такое облегчение, вырвавшись из Манхэттена¸ была так счастлива, попав туда, где по ночам и вправду видны звезды… много еще кого… куча интересных людей… и все селились здесь, вот в этой комнате. А иногда я думала о ней, как о вашей комнате, если вам это понятно, - в том смысле, что это могло стать одним из решений. Ну, то есть, - нашей проблемы. Потому что, знаете, вы действительно стали проблемой, колоссальной проблемой, которая, похоже, не имела решения, или имела, но одни только трудные, а те и сами были проблемами нерешаемыми. Вы могли бы, к примеру, умереть от рака - однако были для этого слишком здоровой - или я могла убить вас той ночью - или Роберт мог с вами порвать. Бедняжка так страдал. Мы с ним разговаривали немного, от случая к случаю. Я спускалась к моему позднему завтраку, и Роберт возникал невесть откуда, и стоял у стола, гордый, грустный и обреченный.

- Я хочу знать, что ты намерена делать.

- Намерена делать?

- В отношении нас с тобой.

- Нас, Роберт?

- Перестань повторять за мной каждое слово, ладно? Перестань все за мной повторять.

И тут он исчезал; так странно. Пуфф! И нет его. Печальный, разгневанный призрак. А на меня порой нападало такое настроение, что я думала: Ох, да заради Бога! Брось-ка ты, девочка. Позврослей. К чему вести себя так по-детски. Почему ты такая эгоистка? Все я, я, я. Почему никогда не думаешь о том, в чем нуждается он? И тут я, разумеется, начинала размышлять о том, что вы вполне могли бы переехать в наш дом - сюда, в гостевую. Если я люблю Роберта, то должна желать ему счастья, так? Я видела себя накрывавшей вас одеялом, присаживавшейся на краешек кровати, - ах вы милые маленькие негодники! - рассказывавшей на ночь сказку. И с той поры всеее они жилищааастливо. Пока-пока. Не позволяйте клопам кусаться! А если между вами случится легкая размолвка, что же, ведь я здесь, рядом. Я могла бы подавать вам еду. Могла купать вас. Господи, я могла бы вам ногти красить: в неистово красный, в приятный мятно-зеленый или в черный, как у ведьмы. Я могла бы даже одевать вас по утрам, после ваших трудовых ночей. Говорю вам, это было одним из решений… проблемы. Смотрите, солнце ушло в тучу. Или там уж темнеет? Что-то я немножко устала. Я посижу с минуту на краешке кровати. Если вы не против. А вы присядьте на том краю. Нет, давайте, давайте. Что это я хотела вам рассказать… Помните, когда я описывала, как лежала под лестницей? А, вспомнила.

Назад Дальше