– Дим, ты че, в натуре? – спросил Саша, не затрудняясь поиском новых слов для возражения. Но продолжить ему не дали.
– Что-что-о-о? – пропел Таксист Дима и тут же перевел свою лексику в уголовное русло для того, очевидно, чтобы Саша быстрее понял, чем для него обернутся возражения. – Я недопонял. Это ты-то, гудок мешаный, сейчас звякало разнуздал? Ты с кем базаришь, подзабыл? Может, тебя тут же в сортире и сложить? Тебе, стручку, надо еще рукодельем заниматься, понял, рукосуйством, а не с такими шмарами по кабакам шастать. Ее копилка не для тебя, школьника мокрожопого.
Тут Дима окончательно унизил Сашу тем, что взял в пятерню его лицо, повертел пятерней туда-сюда, дав тому до конца ощутить свое ничтожество, а потом просто пихнул это лицо и всего Сашу вместе с ним в сторону писуара и, завершая разгром, посадил его в этот писуар, после чего вымыл руки, оторвал бумажную салфетку, тщательно вытер их, а салфетку бросил Саше прямо в потерянное лицо.
Вариантов у неосторожного школьника Саши было, прямо скажем, немного, а точнее 2. 1-й – не поступиться принципами и быть тут же разложенным на грязном кафеле ресторанного туалета с испорченным лицом и возможно даже – сломанным носом и, кроме того, при этом навсегда лишиться своего пусть и не слишком прибыльного, но такого нужного бизнеса. Второй вариант был значительно проще и удобнее: поступиться принципами и продать девочку за 500 зеленых (что для школьника сумма хорошая), точнее, продать право на… всего лишь общение. Иными словами – сдать Вету в аренду на время. Ничего страшного… Природный оптимизм и неистребимая веселость пацана, для которого главной проблемой является – "кто пойдет за "Клинским", – запросто помогут забыть что угодно, даже гораздо более серьезные низости, чем вот эта: по-тихому сдать девочку бандиту, тем более, что 1-й вариант не подходит совсем и остается только 2-й.
– Деньги сейчас? – спросил Санек, падая уже до конца.
– Да на, на, сявка, – презрительно кинул деньги "Таксист", которого такая микропобеда над обыкновенным, противным червяком только лишала уважения к самому себе. – Теперь запоминай, ты поведи себя как следует сейчас. Ты посиди еще с полчаса, потом скажи, что, мол, тебе надо срочно куда-то бежать, ты позабыл, у тебя важная стрелка, только без туфты, умоляю, без того, что будто внезапно вспомнил, без хлопанья по лбу: ой, как же я позабыл, без взглядов на часы, без шаблонов, короче. Ты с наперстком-то – уже артист, так что и тут сыграешь. Органично, понял? Нормально. Скажешь: ребята, посидите, мне надо сбегать кое-куда минут на 40, потом вернусь. А потом не вернешься. Усек?
Саша, таким образом, получил единственно верные инструкции для своего поведения и в точности их выполнил. А когда Дима и Вета остались одни, – остальное было просто. Дима же и до того не мог не увидеть, что он девушке нравится, есть же признаки в конце концов, стала бы она с ним так кокетничать… Хотя…
Знаете ли, есть такая категория женщин, которым именно кокетство доставляет чуть ли не самое большое в жизни удовольствие. Вот будто бы нет ничего равного в сфере удовольствий, вот просто нет ничего слаще! Простоты отношений или искренности от них никогда не дождешься и… впрочем, мне кажется, я сам себе наступил на больную мозоль. Ведь столько встречаешь таких!… А согласитесь, как было бы чисто и просто… без игры и кокетства! Но нет же! Простыми и искренними девушками мало кто увлекается. Странные мужчины! Им непременно нужна какая-нибудь кокетка, кокотка, гетера, "шалунья" очередная или, наоборот, какая-нибудь загадочная сумрачная блядь, непредсказуемая, внезапная, от которой всего можно ожидать, но непременно вот чтобы она мучила, что-то обещала, но не исполняла, раздавала авансы, но этим бы и ограничивалась. Вот посмотрит, бывало, этак странно, потом поднесет руку к твоей голове, а в последний момент руку отведет, будто застеснявшись чего-то или испугавшись того, что может за этим последовать, но глазами покажет и всем лицом, что ужасно хотелось ей дотронуться, но изо всех сил сдержалась, потом скажет: "У вас там, предположим, ниточка, я хотела снять". Да сними, если ниточка, черт подери! Протяни руку, возьми и сними! Так нет же, надо весь этот спектакль проделать, тьфу, гадость какая!… Замечательная… Однако какая тьма мужчин на такие штуки попадались! И все же, господа, хочется надеяться хотя бы на то, что они такие фортели проделывают только с теми, кто им нравится… Ага, хочется… "Хотеть – не вредно". А если с так называемыми "нужными людьми", если у него большие деньги или связи, а если он – потенциальный спонсор для эстрадной красавицы, бездарной безнадежно, – тогда как?… Как распознать – нравится или по делу? В общем, чем больше рассуждаешь на эту тему, тем больше портится настроение и тем меньше веришь в любовь. А еще того хуже – говорит вот этакий ангел: "Уйдите, милый, я погублю Вас". И еще плачет при этом. А ты стоишь, как дурак, и не знаешь: то ли уйти, то ли остаться… Все! Хватит! Невыносимо вспоминать!
В нашем, однако, случае Вета кокетничала не по какой-нибудь нужде, а потому, что ей действительно хотелось. Кошка, которая гуляет сама по себе – как раз про нашу героиню, поэтому "Таксист" Дима подумал правильно: понравился он ей.
Тем же вечером (а чего тянуть!) они сблизились по полной программе, и надо ли говорить, какое сильное и неизгладимое впечатление Вета произвела на районного мафиози. Мы уже начали привыкать к э-э-э… – специфическим способностям нашей героини, но в данном случае она сама создала себе ряд неудобств. Легкой однодневной связи, как с поэтом Сашей – тут не прошло.
Стоп, некрасиво так! По существу, нельзя так легкомысленно о первом Ветином опыте обольщения, то есть – о ее первой пробе сил. О ее единственном в жизни лирическом, так сказать, сношении. Сутки с поэтом Сашей были очень важными и, возможно, окажутся лучшими в ее жизни, во всяком случае, – самыми правильными, остальное, может, окажется не то и не так, поэтому оставим поэта Сашу вне конкуренции, вне Ветиных альковных подвигов, это нам необходимо не только для рассказа, а, быть может, для смысла всего происходящего, всего того, что с героиней случилось, и к чему она пришла. А придет она в конечном итоге в избушку на курьих ножках, о чем можно было бы догадаться по самому названию данного литературного труда, но это, однако, далеко впереди, и излишне торопливый рассказчик обязан умерить сейчас свой оборзевший темперамент.
Поэтому вернемся к бандиту местного розлива – "Таксисту", с которым у Веты стряслось то, что в русском фольклоре формулируется пословицей: "Коготок увяз – всей птичке пропасть". Выразимся обтекаемо: первый же вечер, а затем и ночь, Диме очень сильно понравились. Вот так и скажем, как в школьном сочинении – "очень понравились" или еще мягче – "пришлись по душе". И хотя такая формулировка будет правдой, однако, никак не отобразит подлинный градус Диминых чувств. Хуже всего то, что он стал считать девушку своей, впав в ту же ошибку, что и школьный друг, но он так привык, ведь все предыдущие, проведя с ним ночь, день, час, уж не знаю что, словом, освоив хоть раз Димину постель – сразу попадали в статус его девушек. Ветина независимость Димой в расчет не принималась, да он и не знал про нее ничего, он думал, что если нельзя приручить, то можно сломать. И жизнь Виолетты с этого дня стала совсем-совсем непростой… К тому же очень скоро должен был вернуться Гамлет. Просить у него защиты от местного гангстера конечно можно, но как?… Надо же объяснять, почему он пристает, придется еще, не дай Бог, признаваться, что она гульнула влево от своего благодетеля, содержателя и спасителя. Свинство, да и только! Хотя… С другой стороны, можно будет сказать, что ничего не было с "Таксистом", а он попросту влюбленный маньяк, поэтому и пристает.
А между тем Дима не просто приставал – он преследовал, он следил, он ревновал, он бесился. А все потому, что по своей дурной привычке полагал, что Вета теперь его, и только его подруга. В то время, как Вета, напротив, полагала, что она свободна и принадлежит только себе самой. Интересы, стало быть, и жизненные установки у нее и у "Таксиста" кардинально расходились. К слову, ее независимость тот же Гамлет уважал, ценил и считал конструктивным дополнением к женским достоинствам вообще и к Ветиным в частности. Дима же был элементарно глупее и решил про Виолетту, что с ней можно и нужно, как обычно. Виолетта второй раз с ним встречаться совсем не собиралась, а Дима собирался. Не только второй, но и третий, и четвертый, и далее, тем более, что обидно было за первоначальное капиталовложение – $ 500. За уставной, так сказать, капитал. А устав никак не соблюдается, все не по правилам, не по понятиям.
Поудивлявшись слегка тому, что она его избегает, Дима через короткое время обозлился. За Ветой стала следить братва. Вета без контроля не могла не только сходить в магазин, но и встретиться с кем-нибудь из новых школьных подружек. А уж кому-то из ребят общаться с ней стало просто опасно. Даже эпизодически, мельком, в течение трех минут на улице. Они сразу попадали в группу риска. А уж если больше трех минут!… Посидели раз в кафе с парнем из 10-го класса, и тем же вечером его избили и покалечили в подъезде собственного дома. И другого парня, соседа по дому, с которым во дворе поболтала минут двадцать – тоже избили, словом, через пару недель от нее стали шарахаться все знакомые мальчики, как от инфекционной больной или, в нашем случае точнее – как от проклятой церковью ведьмы в эпоху инквизиции, проклятой, уже приговоренной и практически накануне сожжения.
Ну, не виновата же она, что Дима такой упертый болван и ведет себя так, что дышать уже невозможно от его изнурительной любви. Нет, правда, поведение Димы начинало обретать черты маниакальности, и Вета начала от него сильно уставать, достал он ее окончательно. Чтобы его отворожить, используя свои особые знания, Вета даже не подумала, и знаете почему? Она об этом непринужденно забыла. Ибо вся жизнь в прежнем доме казалась сейчас такой грязью и чем-то таким противным, о чем забыть даже хотелось. Она и забыла про то сильнейшее оружие, которое могло Диму заставить обходить ее за километр. В газеты хотя бы заглядывала, дурочка, они же пестрят объявлениями типа "сильнейший маг такой-то. Академик высшей магии. Отворот, приворот…" и даже такое: "отворожу от любовницы (любовника) вплоть до отвращения". Во как! Вплоть до отвращения, а вы говорите… То есть можно было бы сделать Диму так, чтобы при одном взгляде на Виолетту он бежал бы блевать в ближайшие кусты. Но… забыла девушка про свои колдовские дела, забыла до первой же форс-мажорной ситуации, когда организм, защищаясь, вспомнил сам.
Димины преследования держались до поры в рамках закона. Он настаивал, она не хотела; он и его ребята следили, но ее саму не трогали; он угрожал, она игнорировала; он просил – она смеялась, и вскоре Димино терпение лопнуло. Но перед этим на два дня приехал Гамлет, и Виолетта пока ничего ему не сказала, решив, что использовать силу и влияние Гамлета в этом вопросе, сейчас по крайней мере, преждевременно. Это, думала Виолетта, все равно, что стрелять из пушек по воробьям, как-нибудь сама разберусь, надеялась она. Но неприятно удивилась, когда Гамлет повез ее в загородный ресторан обедать, а за соседним столиком вдруг увидела Диму с парой товарищей. Он давал ей понять, что никогда и нигде она не спрячется от его нежной привязанности. Будучи обыкновенным уголовным недоумком в отношениях с женщинами, и действующий по одному принципу "нравится – не нравится – спи, моя красавица", Дима не в состоянии был понять, что так прилипая, нельзя вызвать ничего, кроме отвращения, а быть может, и ненависти. Но и тогда в ресторане Вета ничего не сказала Гамлету и даже не изменилась в лице. Лишь предложила Гамлету сменить ресторан, мол, якобы, не понравилось ей здесь. Гамлет был немного удивлен: что ей могло не понравиться в "Царской охоте", но промолчал.
Через день покровитель уехал, а еще через день у игнорируемого постоянно Димы чаша терпения не просто переполнилась, а разбилась вдребезги, и он перешел ту, уже для него невидимую в темноте страсти и ярости – границу между преследованием, посягательством на личность – и прямой уголовщиной, статьей. В тот несчастный вечер преследование прекратилось. Дима и еще двое на стандартной для московских рэкетиров девятке тормознули возле идущей по улице Веты и втащили ее внутрь машины – ну, в точности, как в многочисленных боевиках, зажали рот, чтоб не орала, затем залепили серебристым скотчем – ну все, как в кино – и повезли. В машине Вета услышала пугающий своей циничной простотой диалог между командиром этой бригады Димой и водителем.
– Куда, Димон? – спросил водила, – на Хорошевку?
Что было на Хорошевке, – догадаться нетрудно, видимо одна из квартир, которыми скромная по масштабам, но нахальная группировка "Таксиста" располагала. Дима молчал.
– Так на Хорошевку или на Речной, – нетерпеливо спрашивал рулевой, – мне же куда-то поворачивать…
И тут Дима сказал тихо и сквозь зубы, с ненавистью, накопленной за несколько недель невзаимности и более того – пренебрежения. Простить такого Дима не мог и решил отыграться на всю катушку.
– На чердак ее, – сказал Дима, – и на хор.
– На хор? – моментально обрадовались братки в машине, которые никак не ожидали такого приятного для себя сюрприза.
– На хор, – подтвердил Дима, мстительно глядя в наполнившиеся ужасом глаза над заклеенным ртом.
"О Господи! У них еще какой-то чердак", – некстати подумала Вета, будто именно место действия, а не само действие представляло для нее главную опасность.
– Да, на чердак, – повторил Дима, укрепляясь в своем вердикте и продолжая глядеть на Вету, как суровый палач, у которого нет сомнений в справедливости приговора и казни. – Только так, на хор, среди мусора, в говне и стоя – все по очереди.
– Ты первый? – вожделенно заерзав, спросил сидящий сзади прыщавый и жестокий пацан по кличке Чирий.
– Не, бля, ты, – саркастично ответил "Таксист", и все замолчали.
Леха Чирий, так звали Диминого напарничка. Фамилии его никто не знал, Чирий и все. Кличку свою он получил из-за постоянных и малопривлекательных кожных образований на лице, которое у Лехи справедливо можно было бы назвать рылом, так как тупые свиные черты его с крохотными круглыми глазками надо лбом, имевшим ширину аж сантиметра три, – вполне отвечали такому определению. Многочисленные угри, прыщи и чирьи свидетельствовали о неправильном обмене веществ у Лехи и о том, что онанизм не так радикально помогал его гормональному развитию, как хотелось бы. Но Леха все равно считал себя нормальным, классным пацаном. К любой группе девушек он подходил, как неотразимый красавец, как долгожданный подарок и, раскинув руки в стороны, игриво произносил: "Девчу-о-нки! Вот и я!"
Второй паренек был мрачно молчалив, а его кликуха "Шило" – говорила сама за себя. Этот рабочий инструмент он всегда носил с собой и, не задумываясь, пускал его в ход при разборках с неприятелем.
Наконец подъехали. Непонятно куда, в глухой переулок, к четырехэтажному дому, в котором некого даже было позвать на помощь: по всему строение было готово к сносу. Выволокли Вету без церемоний, как чемодан, и понесли внутрь страшного, безлюдного дома. Еще не поздний вечер, а вокруг – никого, да и рот заклеен, даже заорать нельзя.
Итак, положение безвыходное. В нем что возможно? Возможно сопротивляться до конца и брыкаться ногами. Тогда, очевидно, будут бить, а потом все равно сделают, что хотят. Возможно, зашторить сознание и как бы отделить его от тела, а с телом временно проститься, делайте с ним, что хотите. Если бы рот был не заклеен, возможно еще намекнуть, что пацаны – потенциальные клиенты венерологического диспансера, потому что у нее есть соответствующие проблемы. Хотя, судя по их лицам, это все равно, что напугать ежа голым задом. Вариантов поведения, прямо скажем, немного, а в данном случае, выходит, что только один – отключить сознание.
А Дима тем временем анализировал перспективы. Мочить ее потом они, пожалуй, не будут, слишком многие в районе и в школе знают о преследованиях Димы, да и пацаны совсем зеленые и на мокруху еще не ходили, значит ненадежны. Изнасилование, и даже групповое, скорее всего безопасно, так как жаловаться она не пойдет – считал Дима, – вряд ли она будет раскрываться перед своим армянским "папиком", он ведь может и не пожалеть, а поморщиться и выкинуть, – думал Дима, и у Димы были определенные резоны так думать: ведь и он "папику" может кое-что рассказать. Поэтому и можно, и нужно – приходит к окончательному выводу несовершенный аналитический ум "Таксиста", и намерения его перерастают в решение: наказать, опустить, а потом отпустить, пусть топает отсюда пешком домой, принимать душ. Но будет поздновато. У Шила недавно трепак был, и кто знает – вылечился или нет. А еще девочка может и подзалететь – злорадно думает Дима, – только будет непонятно – кто же счастливый отец?
Так размышляет Дима, мелкий московский бандит-беспредельщик, решивший жестоко отомстить за свою поруганную, отвергнутую и оплеванную сердечную склонность, а руки его в это время раздевают Вету. Нет, он не разрывает на ней одежду сверху донизу, демонстрируя свою лютую беспощадность, эти штампы из кино даже "Таксисту" противны. Он помнит, что Виолетте потом пешком домой, а разорванная одежда привлечет внимание прохожих или ментов, и тогда возникнут сложности. Кроме того, он хочет насладиться медленным кошмаром, который он ей устроит. Ну и последнее: медленно раздевая беспомощную Виолетту, можно подробно еще раз ее осмотреть, оценить и по-настоящему возбудиться. Ну, а потом отдать жадно сопящим рядом гиенам – ее дожирать. Пусть, урча, наслаждаются остатками Диминого пира. Он раздевал и смотрел ей в глаза, ища в них еще более возбуждающий страх или мольбу о пощаде, и… как ни странно, не находил. Глаза ее имели неожиданное выражение насмешливости, что удивляло, обескураживало и лишало процесс сладкого чувства власти над жертвой. Ее бесстыжие глаза улыбались, мать твою! Еще автоматически, по правилам триллера, Дима, расстегивая Ветину юбку, зловеще спросил:
– Что, бздишь, сучка? – хотя уже явно видел, что нет. И тогда он сорвал клейкую ленту с ее губ и отчаянно впился в них. Зверский поцелуй тоже не испугал, во время его Дима почувствовал, что губы ее улыбаются.
– Ах же ты, падла! Не боишься, значит? Не боишься, да? Ах ты не боишься, дрянь, – распалял себя Дима, – не страшно тебе, гнида? Не страшно? Подожди, тебе сейчас будет страшно, – и стал бить Вету по лицу, левой и правой рукой, и снова левой, и снова правой.