И Саша стоял, не зная, что сказать и как уже уйти на паспортный контроль – легко и без мокрого снега на сердце. Он, в сущности, уже весь был там, в Москве, его ждали дом и друзья, которым он сегодня же за бутылкой-другой расскажет о своих приключениях в Ижевске, расскажет так, как он умеет рассказывать. Он уже предвкушал, как они будут ахать и смеяться, и сопереживать рассказу. Все! Уже быстрее бы взлететь и прилететь! И проститься бы побыстрее, но участливо. А как? И тут Вита ему опять помогла.
– Иди уже, Саша, – поторопила она, – уже три раза посадку объявляли.
Она сказала это просто, так, как он и хотел, и даже чуть-чуть подтолкнула его в сторону паспортного контроля, после которого человек не принадлежит уже никому, в том числе и себе, а только Аэрофлоту или там каким-нибудь "Внуковским авиалиниям". Обслуживающий персонал небесных трасс в виде двух хмурых теток в темно-синей форме с золотыми крылышками на массивных грудях, неуместно для их работы напоминающих о силе гравитации; с тяжелым, весьма далеким от ангельского – терпением ожидали, когда же, наконец, пассажир покончит со своей лирикой и перестанет задерживать посадку. И тут вдруг Саша, уже было двинувшийся в сторону теток, обернулся и задал типичнейший для всех мужчин и уникальный по своей глупости и непродуктивности вопрос:
– Вита, а кто у тебя был до меня? Ну, в смысле – много мужчин?
Саша и сам был смущен своим вопросом, но в том, что он именно его выбрал для последнего прощального аккорда, была своя логика. Зная, что он у Виты был не первым мужчиной, ему хотелось (и это казалось важным) именно сейчас выяснить – далеко ли не первым? Заводилась ли она лично от него во время их близости, или же это следствие приобретенного ею в процессе познания мужчин – сексуального аппетита? О переплетенном ею сборнике лирических произведений поэта Велихова он сейчас забыл или же не хотел вспоминать, потому что уже разуверился в том, что стихи способны воздействовать на девушку так, что она забудет себя и станет любить автора самоотреченно, обреченно и долго. Скорее всего, не верил уже Саша в такое, слишком много разочарований или, скажем пожестче, – обломов у него было по этому поводу. Привлечь стихами девушку – да, не так уж и сложно, но вот удержать – вряд ли. Вита как раз и являла собой пример той самой бескорыстной любви, в которую Саша отказывался сейчас верить, опасаясь очередного облома.
Саша ведь, в отличие от нее, жаждал взаимности, от невзаимности он уже устал, любовные провалы утомили его. Менее совершенен, чем Вита, в области высоких чувств был наш поэт, циничный шоу-бизнес и непривлекательная практичность большинства девушек изрядно потрепали и попачкали его высокие, чистые идеалы, и, таким образом, чистота стоящего перед ним идеала вызывала в его подпорченном мозгу сомнения и опасения.
Потому-то он и задал свой бестактный и неожиданный вопрос насчет того, кто у нее был первым и вообще – сколько их было. Вопрос, однако, оказался "ожиданным", будто Вита и сама давно уже хотела полной ясности для него – и своего характера, и своей биографии.
– До тебя один, – ответила она твердо и сразу.
Саша глянул на ее лицо и шею. Они не покраснели. Саше пришлось поверить и даже с некоторым разочарованием: опасения рушились, и некоторый зазор, оставленный для размышлений, на глазах стирался.
– Один? – растерянно переспросил он.
– Да, один, еще в школе, в прошлом году. Казалось, что любила, – предупредила она следующий вопрос, потому что он уже в самом деле опаздывал. – Если тебе интересно, потом как-нибудь расскажу, – Этими словами она словно сама обещала встречу и облегчала Саше момент расставания. Оставались формальности, а они всегда легче.
– Да, подожди, – вспомнил он, – а телефон твой? Давай я быстро запишу.
– Молодой человек, вы всех задерживаете, – молвила одна из предполетных дам у контроля, и грудь ее с лежащими на ней горизонтально золотыми крылышками сурово качнулась в сторону Саши.
– Извините, один момент, уже иду, – заспешил Саша и стал открывать сумку в поисках блокнота и ручки.
– Не надо, – накрыла Вита его руку своей. – Не надо ничего записывать. Адрес у тебя в кармане. Я положила. Если ты по-настоящему захочешь, ты приедешь… Но только, если по-настоящему… Пожалуйста, не обманывай меня, ладно, – почти жалобно попросила она. – И мне не давай, ни телефона, ни адреса, а то вдруг не выдержу, возьму и приеду, что ты тогда со мной делать будешь? – говорила она, старательно улыбаясь губами и глазами из-под волос цвета меда или янтаря. – Ну все, счастливо, – сказала она и вдруг по-детски всхлипнув, перекрестила его.
Саша будто хотел еще что-то сказать, но, видно, подумал, что слова опять будут меньше и хуже того, что хочется, поэтому только посмотрел и пошел.
– Не оборачивайся только, – крикнула ему вслед Вита и осталась на месте, глядя на растворяющуюся среди людей Сашину фигуру, и втайне надеясь, что он все-таки ее не послушает и обернется. Даже загадала: если обернется, значит, они простились не навсегда. А он все шел в другой зал, где его уже не будет видно, все шел и все не оборачивался. Вита заплакала. Потом все же пошла на улицу, к той части ограды, из-за которой было видно летное поле и автобус, который повезет пассажиров к трапу. Автобус стоял почти пустой, и ждали, наверное, только последнего недисциплинированного пассажира, Сашу. Минут через 5 появился он, бегущий к автобусу в распахнутой куртке. И опять, на что-то еще надеясь, и всею собой крича ему вслед "до свидания", а не "прощай", она увидела, что перед самой ступенькой в автобус он вдруг встал, как будто наткнулся на невидимую стену, как будто услышал ее, обернулся и завертел головой в поисках чего-то или кого-то. Да кого же еще, Боже правый, если не ее! И она изо всех сил крикнула из-за забора: "Са-ша-а!", и отчаянно замахала руками. Он не слышал, но будто услышал. И увидел. Улыбка вспыхнула на его побитом лице, и он тоже замахал руками, но боль в ребрах, по-видимому, этот порыв остудила, и он стал посылать Виктории воздушные поцелуи, пока еще одна предполетная дама почти пинками не загнала его в автобус.
"Не послушал, обернулся", – счастливо подумала Вита.
"Какая все-таки девчонка потрясающая", – думал Саша, глядя в иллюминатор выруливающего уже на взлетную полосу самолета – на стройную одинокую фигурку, застывшую за оградой. И когда самолет взлетал, она все еще стояла там и махала рукой. А в это время Саша доставал из сумки газету "Московские новости", приобретенную в аэропорту. Москва становилась все ближе, а город Ижевск со всеми его приключениями – все дальше.
Глава 8-я, завершающая вторую часть повествования. Она же – естественное продолжение части первой. Назовем ее так: "Новая встреча", но лучше "Фатальная встреча"
Ну-с! Теперь остается только снова перенестись в другой аэропорт – "Шереметьево-2", но спустя три месяца после того, как Саша Велихов покинул аэропорт ижевский. Если помните, мы расстались с Виолеттой, Сашей и сопровождающими их лицами именно в аэропорту Шереметьево, когда в нем случилась вторая историческая встреча между нашими героями. В самом начале этой встречи мы и привстали, чтобы поведать вам о некоторых изгибах жизненного пути поэта. Такая не слишком большая, а если и большая, то все же динамичная экскурсия по местам его побед и поражений – позволила нам убедиться в том, что наш герой, параллельно с оставленной на время героиней, тоже, как и она, жил непростой, а временами даже авантюрной жизнью, полной опасностей, неожиданных крутых виражей и рискованных решений.
"Так же, как и героиня", – распределил роли автор, однако необходимо призвать его к справедливости: ведь в повествовании, и даже вопреки его первоначальной воле, появилась другая героиня – Виктория. Она поначалу была распределена на эпизодическую роль в нашей лирической, фарсовой, иронической, а также эротической драме с элементами боевика (интересно, я ничего не забыл в этом разножанровом эклектичном одеяле, сшитом из разных кусочков несочетаемых цветов? Остается только самонадеянно полагать, что этим одеялом все-таки можно укрываться, что оно способно согревать, веселить своей расцветкой и даже располагать к красивым мечтам и правильным снам, то есть, к снам, подсказывающим правильный выбор).
Так вот, распределенная режиссером на эпизодическую роль одной из случайных девушек героя, типа "девушек Бонда", Виктория смириться с таким предназначением не пожелала. Она встала во весь рост и вышла на авансцену, после чего режиссер заметил ее, полюбил и, как следствие, дописал ее роль до размеров ее, Виктории, заслуживающих. Вот так появилась вторая героиня, ничуть не менее важная, чем первая (а может и более, кто знает) – и Виолетте пришлось потесниться. Но только, однако, – не во время их нечаянной встречи в аэропорту. Здесь она доминировала полностью.
Казалось бы, параллельные линии их жизней на их разъединенных в Севастополе ладонях больше никогда не пересекутся, но получилось иначе… Фатальный зов судьбы, ее трубный рев раздался под сводами аэропорта "Шереметьево-2". Виолетту, без тени грусти или сожаления простившуюся с Сашей тогда в корабельной каюте на рассвете; Виолетту, с тех пор почти никогда Сашу не вспоминавшую, а если и вспоминавшую, то лишь – как о нужном и приятном эпизоде первой близости с мужчиной; Виолетту, готовую улететь сейчас в совершенно другую жизнь, – саму удивило, насколько она обрадовалась, увидев его так неожиданно. И она, расталкивая очередь и поддаваясь естественному порыву, бросилась к нему, не забыв, конечно, оглянуться и посмотреть, где Гамлет, так как обижать спонсора в решающий момент спонсирования – не только свинство, но и глупость. Она и не собиралась обижать, она собиралась даже познакомить, но после… после встречи… Пока она бежала к Саше, который еще не успел ее увидеть, в ее голове зарождалась одна невообразимо шальная идея, впрочем вполне в духе ее цыганско-колдовской натуры.
Прелестные, но стандартные девушки, окружавшие Сашу, были топ-моделями. "Топ-модель" в контексте русского языка звучит вполне определенно. Вероятно каждый второй ребенок в России, обладающий пока свежим, не замусоленным штампами слухом, расшифровал бы слово "топ-модель", как какую-то там модель, которая должна еще и топать. "Топ, топ, топает модель", – мог бы спеть такой малыш одну старую песенку – в твердой детской уверенности, что понял слово правильно. Высокая мечта – красиво топать по подиуму объединила их всех. Каждая из них отдельно, помещенная в другую, чуждую среду, допустим, в прядильный цех или на молочную ферму, или в группу, собирающую картофель, – представляла бы собой красивый необычный цветок, но собранные вместе в единый букет, они явно теряли индивидуальность, то есть – персональные признаки их, и только их красоты. Ну, представьте к примеру, что перед вами десяток совершенно одинаковых красивых цветков. Вам предлагается выбрать один цветок из букета роз с одинаковыми бутонами и одинаково длинными стеблями. Ну? И что вы выберете? В лучшем случае вам будет все равно, и вы возьмете первую попавшуюся, а в худшем – разочарованно отойдете от цветочного киоска, так и не поняв причины своего разочарования.
Вот такие красотки и окружали сейчас Сашу, стоявшего посреди них (Надо же! Так и не сменил! – успела на бегу отметить Виолетта) – все в том же белом костюме, в котором он блистал год назад в Севастополе на теплоходе, в их с Виолеттой единственные, встречально-прощальные вечер-ночь-утро, и который сейчас, в эту вторую встречу, приобретал почти знаковый смысл. Ветина шальная идея, при виде столь знакомого костюма, – теперь завладела ею полностью. Костюм из прошлого казался сейчас близким для нее по сути, то есть – мистическим – подтверждением того, что все получится. Будто порыв ветра налетел на Сашину группу. Они все обернулись, и тут… Саша увидел ее, свою "колдунью"..
В свое время французский фильм с аналогичным названием произвел такое мощное воздействие на одного русского поэта, что он был заочно влюблен в героиню несколько лет, он не смел о ней мечтать и, тем не менее, – мечтал! Когда же его слава сравнялась с ее и даже превысила ее (по крайней мере, на территории СССР), и когда она как-то раз приехала в Москву по своим делам, кажется, на кинофестиваль, – он свой шанс не упустил. Его эфемерная мечта обернулась, в конечном счете, реальным звездным браком. И хорошо, и пускай!.. Никакой опасности в данном случае для того поэта не было: не надо забывать, что та была всего лишь актрисой, играющей колдунью, в то время, как наша героиня Виолетта была ею по-настоящему, по факту рождения, неважно – хотела она того или не хотела, – а это, разумеется, представляло самую серьезную опасность и для мужчин, и для женщин-соперниц. И если бы только это! Если бы колдунья была еще страшненькой, хромой, пучеглазой карлицей, то ладно, можно было бы все отнести к колдовским чарам и только. Но тут ведь была еще и внешность, да такая, что колдовские гены могли позволить себе продолжительные каникулы, лет, этак, до сорока…
Саша увидел ее и словно получил сильнейший удар в то самое место, которое лишь совсем недавно перестало болеть благодаря чудесной и доброй девушке из города Ижевска. Разящая красота Виолетты, особенно заметная на фоне рекламных шаблонов, окружавших Сашу, второй раз попала в цель. Она бежала к нему широко раскрыв руки для объятий, будто встретила наконец-то родного и любимого человека после долгой разлуки. Разлука действительно была долгой, это правда, но вот что касается родных и по-настоящему любимых – таких у Виолетты не было никогда. Просто она желала брать от жизни все. Получать, а не тратить, а любить – это значит и тратить, а зачем? Брать нужно все, особенно подвернувшееся в виде случайности. И сегодняшнюю "случайность" тоже следовало взять и незамедлительно.
Облик Виолетты и ее чары действовали на большинство мужчин страшно, на некоторых – даже паралитически, но у Саши был случай особый. Романтик Саша с детства обожал кинозвезд, вызывающих в нем именно романтический отклик. "Римские каникулы" с Одри Хепберн и Грегори Пеком в главных ролях долгое время был его любимым фильмом. А все потому, что там была невозможность соединения двух сердец, бьющихся в унисон. Да как же! – вопило все его существо. – Ну почему принцесса не может выйти замуж за простого журналиста? Протокол? К черту протокол! Но прощальная улыбка Одри Хепберн наполняла душу красивой тоской, а воображение – поисками выхода для героев из безвыходной ситуации, и не давала спать по ночам. Ведь все кончилось хорошо, например, в сказке "Принцесса и свинопас". Ну, так это в сказке! А "Римские каникулы" не сказка? Сказки обязаны заканчиваться хорошо! На то они и сказки! В жизни-то – все иначе. Попытки принцессы Дианы нарушать дворцовый этикет вон к чему привели… Хотя, с другой стороны принц Монако, плюнув на все условности, женился-таки на киноактрисе, а у нас в России – так еще серьезнее. Внук Николая I, великий князь Михаил Михайлович, сознательно потеряв все шансы на престол, женился ведь на внучке Пушкина, Софье, несмотря на разницу в общественном положении! Любовь победила все-таки! Престолы, понимаете, из-за нее шатались! А тут!.. И Саша, стесняясь самого себя, плакал в финале фильма всякий раз, когда его пересматривал. А эта ее улыбка! Боже! Да и вся она сама! Легкая, веселая, а если грустная, то все равно легкая. Воздушное существо, живое воплощение грации и гармонии. И когда Саша засыпал в слезах умиления и восторга, эта небесная улыбка Одри Хепберн оставалась с ним всю ночь, она снилась и рождала фантазии, а они, в свою очередь, приводили к стихам. Юные грезы о счастье, о том, что все еще будет. Ведь было пока так мало, что все возможно в будущем. И даже возможна (А что? А почему бы и нет!) – случайная встреча с этим ангелом, живущим на Земле. Вдруг… Он возьмет и станет знаменитым, как Евтушенко, и поедет в Америку, а там, на приеме в честь дня рождения… ну – кого-нибудь, неважно кого, – он ее встретит, и тогда… Что "тогда", Саша не думал, возрастные различия тоже не подразумевались, не до них было, да и потом – разве ангел может стареть? Однако шло время, мечты горели все менее ярко, потом тлели, потом угасли совсем, и если о чем-то и мечталось, то о вполне нормальном, достижимом. Да и ангел умер в 1993 году от типично земной и страшной болезни с односложным названием… Но это все потом, а в той самой юности Саша напрямую олицетворял собою наиболее показательный фрагмент нашей песенной классики: "Сладкая истома, черемухи цвет. Усидишь ли дома в 18 лет?"… "Сладкая истома" владела тогда Сашей постоянно.
Странно, однако, но ему не в меньшей степени нравилась и другая женщина из прошлого, совсем другая, можно даже сказать – диаметральная противоположность первой, – праздник плоти, гимн сексуальности, торжество чувственности над духовностью. Ее звали и зовут Мэрилин Монро. Пусть ее партнер по фильму "В джазе только девушки" и выразился как-то в том роде, что, мол, целовать Монро – то же самое, что целовать в губы замороженную рыбу (ничего, что я своими словами?..), но Саша все равно хотел бы оказаться хоть на минуту на месте того самого партнера – Тони Кертиса. Опять невыполнимо мечтал!..
Не правда ли, совсем разные две женщины? И обе они нравились Саше больше всех остальных – и их современниц, и живущих потом. Две женщины, давно покинувшие этот мир, нравились, тем не менее, больше всех. Казалось бы, разновидность – своего рода душевной некрофилии, но Сашу можно было понять: ведь они (каждая в своей области, разумеется) до сих пор остались непревзойденными, все последующие "секс-символы" и "ангелы" оказались, в той или иной степени, но – хуже. Два полюса, два идеала… И обе они соединились в представлении Саши, когда он встретил "падшего ангела" Виолетту; образовали для него умопомрачительный сплав кинозвезд, которых он любил и о которых мечтал. Виолетта казалась Саше синтезом несоединимого: что-то в ней было от Хепберн, но еще больше – от Монро. А вместе – братская могила для свободы, независимости, воли, достоинства и прочих полезных для всякого мужчины свойств. Вот потому-то Саша и почувствовал себя вновь простреленным насквозь внезапным появлением Веты – в аэропорту, в его жизни, в другом лете…
Близорукий лирик тогда еще не понял, что Хепберн в Виолетте было столько же, сколько поэзии – в протоколе допроса насильника. Если уж она где и была, то только в той, которую он так глупо проглядел в городе Ижевске. Он поймет это позже, намного позже…