Значит, решение было такое: сразу, на пару дней в любую гостиницу (там теперь роли не играет – москвич ты или иногородний), за эти дни как можно быстрее найти скромную квартирку с телефоном (это обязательно!), а затем, обеспечив тылы, наведаться к маме (с подарками, разумеется, с сувенирами из Бельгии) и разыграть сентиментальную сцену возвращения блудной дочери в родной дом со слезами раскаяния с одной стороны и слезами прощения – с другой. Чтобы снять квартирку на пару с Леной, как та и предлагала, – об этом и речи быть не могло. Лена уже осточертела до полусмерти, и она сделала для нее все, что могла. Да и нужна она была ей в Бельгии, как – пусть поганенький, – но все-таки уголок немилой Родины. А там, в России у Лены своя дорога, у Веты – своя.
В Шереметьево, как ни странно, все прошло гладко. Просроченные визы, конечно, повлекли за собой приглашение в отдельную комнату и необходимость давать объяснения. В некоторых случаях порядки пересечения границы становятся либеральными. Например, когда расскажешь историю с элементами тяжелой мелодрамы о том, как приехали просто подзаработать.
– Не проституцией, Боже упаси! – а хостессами, ну, это вроде официанток, – объясняла Вета официальному лицу, – только не разносить еду и напитки, а сидеть, беседовать и побуждать посетителя заказывать как можно больше.
Официальное лицо было приветливым, а потом стало даже сочувственным, когда рассказ приобрел очертания драматические – о том, как подлый бармен обещал продлить визу, а сам стал домогаться и в конце концов поставил условие: либо постель, либо не будет никакой визы. Об этом эпизоде пришлось рассказывать, краснея, мучаясь и стыдясь, что вызывало у официального лица естественное, вполне мужское сопереживание. А потом гадкий бармен по имени Бард (Вета рассчитывала, что игра слов заставит официальное лицо улыбнуться. Оно и улыбнулось) – просто обманул. Они девушки порядочные и уступить грязным домогательствам бельгийца они не могли в силу именно порядочности и нежелания позорить Россию, которая так легко не продается (в этом месте официальное лицо поморщилось, и Вета поняла, что последний пассаж – явный перебор). И пришлось бежать.
– Как бежали? – спокойно поинтересовалось лицо.
Вета поняла, что тут нужна правда. Умолчав о Марио, она рассказала, что бежали весело. Познакомились с ребятами из команды гольфистов, там же у себя на работе, рассказали им про свою беду, и те со смехом предложили мотануть с ними в Стокгольм. Ну, а оттуда уже в Москву.
– Вот и все. Честно, – закончила Виолетта, переводя дух.
И тут официальное лицо попросило подругу Лену временно выйти за дверь. Что там происходило дальше, мы не знаем. То ли неземная Ветина красота подействовала, то ли ее колдовские чары, то ли 2 тысячи зеленых денег, которые Вета приготовила отдельно и отложила на всякий случай еще в самолете, – не знаем, не знаем… Но предоставим читателю с воображением самому додумать то, что происходило между Виолеттой и официальным лицом за той самой дверью. Намекнем только, что, когда Лена вышла, она услышала за собой щелканье запирающегося замка и криво ухмыльнулась, закуривая. Вета отрабатывала за двоих, и это было ее последней услугой своей, уже бывшей, подруге.
Тут мы с Леной, дорогой читатель, и простимся, она честно отыграла свою роль на страницах этого многослойного повествования. Ее функция исчерпана, и следить дальше за перипетиями ее существования в Москве нам нет никакой нужды. Нас интересует только стремительное продвижение нашей героини от очень красивой девушки – прямиком к Бабе-Яге, а также альтернативное продвижение по жизни поэта Саши от полного раздолбая к хорошему и достойному человеку. Так что вперед, господа! В дорогу, в дорогу!
Саша
Привезти с собой Зина застенчиво попросила всего, что удастся, ибо у них самих на отмечание Нового года только-то и было, что бутылка молдавского "Каберне" и медицинский спирт, общепринятый во всех медицинских же учреждениях. Переодевшись в смокинги, побрив свои приятные, не лишенные резких мужественных черт лица, надушившись Вадимовским "Хьюго Боссом", присовокупив ко всему белые рубашки и галстуки-бабочки, – друзья за каких-нибудь полчаса приняли вид денди, собравшихся на торжественный прием по случаю вручения им обоим орденов Почетного легиона, в то время, как они так оделись по случаю совсем не торжественного визита в сумасшедший дом. Ну, так в том-то и был прикол, а друзья были по этой части большими мастерами, и без какого-либо фортеля приехать просто так им было как-то недостойно. Что Зина и ее подруга попросили конкретно, так это гитару. И, прихватив с собой гитару, на которой Вадим плохонько, но все-таки умел и любил иногда побренчать, два джентльмена в смокингах тронулись в свой нелегкий путь к сумасшедшему дому, или, скажем иначе, к медицинскому учреждению им. Кащенко, многократному фигуранту анекдотов и баек.
Нелегким путь предстоял быть по двум причинам: объяснения Зины, как туда проехать кратчайшим путем, Саша пропустил мимо ушей, понадеявшись на то, что если "язык до Киева доведет", то уж до известной всем психбольницы – тем более. Вторая причина заключалась в том, что Вадим за рулем своей "девятки" был хоть и не сильно, но все-таки пьян. Во втором случае надеялись только на удачу и на узнаваемость Вадима, как киноартиста. А взять с собой решили водки, шампанского и все простые закуски, которые покоились до времени в Вадимовском холодильнике, как то – колбасу, ветчину, кусок осетрины горячего копчения, пару банок икры, хлеб и сыр. Пакеты в руках и гитара без чехла плохо гармонировали с парадной одеждой и вересковой трубкой в уголке благородно очерченного Вадимовского рта, но приятелей в данный момент это, что называется, – не колыхало. Напротив, их внешний вид в сочетании с адресом, по которому они отправлялись, придавали всему предновогоднему вечеру веселый и озорной колорит. Веселье росло и по мере того, как спрашивали у запаздывавших прохожих дорогу до психбольницы.
– Куда-куда? – переспрашивал очередной прохожий, думая, что ослышался.
– Как доехать до "Кащенко", не знаете? – внятно и трагично повторял Шурец вопрос.
У прохожего округлялись глаза, он оценивал внешний вид незнакомцев, сопрягал его с вопросом и как-то сразу понимал, что надо бежать. Друзья хохотали. Прохожие шарахались от них, но время шло, а пути к искомому адресу так и не узнали. Стали спрашивать на светофорах у водителей ближайших машин, прикидывая предварительно, кто может знать. Несколько раз вопрос звучал так: "Брат! Как доехать до дурдома?" Реакция у водителей была разной, но преимущественно – либо злой испуг, когда в ответ на вопрос водитель снова поднимал стекло, сопровождая это действие крепкими словами, – либо смех, а иногда и то, и другое.
– В дурдом?! – переспрашивал очередной водила, всем своим видом показывая, что его на такие приколы не купишь.
– Ну да, в "Кащенко", – уточнял Саша с места пассажира.
– Ты что, совсем спятил? – смеялся водила, крутя пальцем у виска.
– Так о том и речь, – вдохновенно продолжал Шурец, поправляя бабочку и надеясь на сочувствие.
– Делать вам, козлам, больше не хера! – подытоживал водила их неконструктивный диалог, отворачивался и нажимал на газ.
И все же нашелся человек доверчивый и сострадательный. Понимающий, короче, человек нашелся.
– Брателла, – как к своему обратился к одинокому водителю "Лендровера" Шурец, – не подскажешь, как проехать в дурдом, ну в "Кащенко", в смысле.
Поскольку в кругах неаккуратно пьющих людей было известно, что "Кащенко" – один из стационаров, в которых выводят из запоев и купируют белую горячку, а, видимо, среди коллег водителя джипа или даже у него самого этот недуг был нередким явлением, – он как-то сразу проявил сочувствие и спросил:
– Друг, наверное, лежит, да? По этому делу? – он хлопнул себя по шее рукой размером со среднюю кастрюлю, отчего сам чуть не попал в нокдаун. Качнулся, встряхнул головой и улыбнулся.
– Ну да, – обрадовался Шурец такой своевременной подсказке, – запой был дикий, но вывели. Навестить надо, с Новым годом поздравить.
– Твой босс, небось? – спросил тот, невольно в рифму. Сам он этого не понял, но поэт Шурец оценил и отметил про себя, что надо запомнить.
– Ага, командир наш, – застенчиво ответил он, якобы немного стесняясь своего новогоднего приступа доброты и сострадания, столь нетипичного для суровой братвы..
И водитель объяснил, внятно и доходчиво, обращаясь уже к Вадиму за рулем.
– Ну, с Богом, пацаны, – вздохнул он на прощанье и укатил вперед на скорости, недоступной для скромного Вадимовского авто.
Когда наконец добрались, была уже половина двенадцатого, но у ворот ждало еще одно неожиданное препятствие. Вахтер не пускал. "Вахтер", пожалуй – слишком уважительное определение полупьяного сторожа, встретившего их, но так или иначе, учреждение закрытое, открыть ворота мог только он, и надо было договариваться. А не пускал он, как оказалось, лишь потому, что принимал их за группу отпущенных вчера на волю психов. Тихих психов, не представляющих опасности для общества, иногда отпускали на праздники. Вольноотпущенные обязаны были вернуться к назначенному сроку. Их вывозил обычно старенький автобус, с ним же они возвращались обратно. Что группа почему-то сейчас состояла из двух человек в смокингах на своей машине, – сторож во внимание не принял, поскольку вменяем он был лишь частично.
– Чего вы явились, дурье? – вопрошал он заплетающимся языком. – Вас же до завтра отпустили. Все! Никаких разговоров, езжайте назад! Сюда не пущу! Не пущу, я сказал! – конфликтовал он сам с собой, поскольку ребята пока молчали. – Нельзя! Нельзя, я сказал!
– Да ты вглядись повнимательней, – подал наконец голос Шурец, – какие мы психи. Мы не отсюда. У нас врачи тут знакомые, хотим их с Новым годом поздравить.
– Нету врачей, – упорно сопротивлялся сторож. – Поворачивайте!
Саша, не чужой в шоу-бизнесе человек, всегда имел при себе цветные календарики со своей фотографией. Календарики были за прошлый год, но как сувенир, указывающий на принадлежность Саши к "элите" российского искусства – вполне годился. Тем более, как ему казалось, в данном случае. Но даже эпизод со сторожем, этот проходящий микросюжет, в их странную новогоднюю ночь имел неожиданное продолжение.
Сторож взял календарик, мельком глянул на Сашино изображение, почему-то не стал сравнивать с оригиналом и требовательно сказал: "Еще!" Саша вытащил из кармана всю тоненькую колоду календариков и дал пьяному дядьке еще один. Он самонадеянно подумал, что прием сработал, и сторож, польстившийся на календарик, берет теперь и для своих близких, для мамы, например. Сторож лишь на секунду перевел мутный взгляд с Сашиного лица на его же глянцевое изображение и вновь требовательно и азартно выкрикнул: "Еще!" Сашина популярность быстро росла в его собственных глазах и тешила самолюбие. Он даже немного удивился, но потом подумал: "А почему бы и нет? Мужик, может, меня по телевизору видел. Теперь для подруги берет, наверное. Интересно, что за подруга у такого упыря, – мелькнула лишняя мысль, – тоже, небось, кикимора какая-нибудь". Но когда упырь, поколебавшись (что Саша принял за проснувшееся смущение) – попросил еще два, – Саша почти возмутился, но дал. Получилось, что он одарил дядьку пятью календариками. Тот развернул веером все пять картинок в левой руке, посмотрел на Сашу хитро и вдруг сказал:
– Теперь себе!..
Шурец опешил. Вадим, с интересом наблюдавший за действием, согнулся пополам в неукротимом припадке веселья. Саша недоуменно глянул на друга, но через секунду понял все сам. Сторож, видимо, напившийся сегодня до синих чертей, до хороших глюков, принял Сашин скромный подарок за игру в очко, надо полагать – любимую свою игру, так как включился в нее сразу, без разбега и предложения. Сашины календарики он как-то сразу и без сомнения принял за карты, а Сашино глянцевое изображение означало для него карту "король". Пять подряд королей даже не удивило сторожа, важен был подсчет очков, а их у него, стало быть, оказалось двадцать. При наличии 16-ти он рисковал, конечно, но при двадцати мог смело рассчитывать на выигрыш. Популярность в народе банкомета, то есть Саши, упала столь же стремительно, сколь и возросла минуту назад. Саша стоял растерянно, а Вадим давился от хохота. Сторож стоял с немым вопросом во внезапно заблестевших и протрезвевших от азарта глазах. Вадим, со стоном "ой, не могу", вытирая слезы на глазах, решил все-таки завершить инцидент полюбовно.
– Вот так, старик, – сказал он, утешающе похлопав Сашу по спине. А сторожу протянул 100 рублей со словами: – Мужик, повезло тебе, ты выиграл.
– Погодь, погодь, – пьяная справедливость не давала сторожу просто так принять деньги. – А у него сколько? – мотнул он головой в сторону Саши.
– А у него перебор, – вновь заржал Вадим, – причем часто.
– А-а, – успокоился сторож и, будто и не было до той поры упорной защиты охраняемой территории, с легкостью пропустил друзей за ворота.
Перед ними было несколько корпусов, а куда именно ехать или идти, друзья не знали. А мобильник опрометчиво был оставлен дома, впрочем, как и телефон Зины вместе с записной книжкой. Оставалось только искать. Среди прочих выделялся корпус, украшенный праздничными огоньками. Наверное, нам туда, – решили приятели и подъехали. Вышли из машины, подошли к двери, никакого звонка, никакой кнопки не нашли. Постучали. Не было никакого ответа, но за дверями слышалась музыка, а в зашторенном окне двигались какие-то тени. На повторный стук дверь открылась и на пороге появилась пугающих размеров женщина. Такие персонажи фигурируют в русском фольклоре под образным наименованием "шкаф". "Шкаф" открыл рот и вместо "здрасьте" сказал сразу и без обиняков:
– Водку привезли?
Саша молча залез в сумку и выудил оттуда одну бутылку. Что-то подсказало ему, что всю сумку отдавать пока не стоит. Женщина, половую принадлежность которой можно было распознать только по чулкам из под белого халата, также молча взяла бутылку и посторонилась, пропуская внутрь молодых людей.
Ребята робко входят и застывают перед открывшейся их глазам панорамой. Перед ними дискотека, а в ней психи-мужчины тихо и прилежно танцуют друг с другом. Они топчутся в обнимку, а головы их обращены вверх, и глаза отрешенно смотрят в потолок, как в небо. О чем думают они, что представляют себе, какие мысли сейчас в их больных головах, в поврежденном разуме, когда вот так, разбившись по парам, в серых больничных пижамах, они празднуют свой, и только свой Новый год. Или же друзья видят перед собой некую запланированную руководством акцию новогоднего празднества специально для душевнобольных. Даже такие отпетые весельчаки, как Саша и Вадим, ошеломлены. Они оторопело смотрят несколько минут на эту картину и никуда не двигаются. Все одновременно и страшно, и трогательно до слез, амбивалентно, – сказал бы эстетствующий литератор, но мы обойдемся словами попроще – все было жутковато, таинственно, все вышибало за рамки привычного, овладевало воображением, становилось опасным для собственного разума. И почему-то хотелось заплакать. А если еще учесть, что все шло под музыку Нино Рота из фильма "Крестный отец" – то вообще атас!
Из забытья их вернула женщина-шкаф. Уже догадавшись, что ребята попали не туда, и мрачно усмехнувшись, она спросила внушительным басом, не без иронии оглядывая дуэт в смокингах, никак не вписывающийся в эту дискотеку:
– Ну что, лорды, охуели немного, да?
– Это реанимация? – с трудом отходя от наркоза увиденного, неуверенно спросил Шурец.
– Хуяция! – все в том же стиле ответила дама. – Это общая терапия. Реанимация напротив. Валите отсюда. Водку я себе оставляю, – пресекла она возможный вопрос, хотя у друзей и мысли не было забирать ее обратно. Даже если бы попытались, она бы их обоих, наверное, подвергла бы физическому унижению.
Женщина прочитала в глазах ребят полное и безоговорочное согласие с реквизицией бутылки, снова открыла дверь и, когда ребята уже выходили, – Шурец первым, а Вадим вторым, – вдруг неожиданно, со скоростью нападающего на кобру мангуста – схватила Вадима за левое крыло его галстука-бабочки. Вадим испуганно отпрянул, когда бабочка была уже в железных пальцах женщины-шкафа. Она медленно подтянула слабеющее от испуга тело Вадима к себе и влажно прошептала ему в лицо голосом, октавой ниже самого Вадима возможностей:
– А ты мне понравился, красавчик. Может, останешься, а? Или не любишь больших женщин?
Не увидев в глазах желанного партнера даже намека на интерес, не увидев ничего, кроме банального испуга, она разжала свои клещи-пальцы и сказала:
– Да ладно уж, иди. Больших никто почти не любит. Только маленькие. А на хер они мне сдались, маленькие… Боятся все, – добавила она с неожиданной грустью. – Ни разу нормального мужика не было. Одни, блядь, лилипуты! Ну хорош, ступай, – развернула она Вадима лицом к двери и шлепнула пятерней его по заду, отчего Вадим полетел из дверей так, будто в него врезался автомобиль. И – вслед ему, уже с оглушительным смехом, будто усиленным мощными динамиками: – Бабочку-то поправь, красавчик!
– Ты чего там задержался с ней? – спросил Шурец.
– Да ничего, так… – ответил Вадим, вновь собирая по кускам ошметки попранного мужского достоинства, поправляя бабочку и с трудом обретая потерянный было облик денди на официальном приеме.
– А все-таки? – настаивал Шурец.
– Ну, она мне сделала предложение, от которого, слава Богу, сама и отказалась.
– А-а, понял, – догадался Шурец, и они пошли к корпусу напротив.