Я повела их через дорогу, в бар-закусочную "Замок". И там-то, как оказалось, проводила лето Дженни Тимберберг. Она обслуживала нас; меня она не узнала; ее шея была исполосована большими красными рубцами, и почти все время, что мы там пробыли, она проболталась у стола сзади, где трое мальчишек из пятого класса пихали друг друга и хрюкали от смеха. Я уставилась в свой стакан простой кока-колы и едва расслышала, когда отец Эми обратился ко мне, спросив, не могу ли я объяснить ему, что такое "очистки земли".
Думаю, нам стоит посетить это поле сражения, сказал доктор Шоун, захлопнув свою блестящую книжку. Он оставил большие чаевые - целых 75 пенсов. Я дождалась, пока все выйдут из бара, и незаметно прикарманила эти деньги. Я не хотела, чтобы они достались Дженни Тимберберг.
Мы стояли посреди вересковой пустоши Каллоден под моросящим дождем, и доктор Шоун фотографировал это поле то с одного бока, то с другого. Я пребывала в отвратительном настроении и рассказывала им о том, как герцог Камберлендский, который был совсем коротышка, загнал своего коня на Камберлендский камень, чтобы наблюдать за сражением, и его войска перебили войско горцев, потому что англичане умели строиться и смыкать ряды, опускаться на колени и стоять плотными кучками во время стрельбы, перезаряжать ружья, пока люди впереди и люди сзади продолжали стрелять, так что якобиты непрерывно находились под огнем. Я и не подозревала, что так много знаю об этом событии. Я и не подозревала, какую злость оно у меня вызывало. Я позвякивала 75 пенсами в кармане и выплевывала из себя факты, словно яд. Битва длилась всего сорок минут, говорила я, но за это время полегло больше тысячи человек, и это было только начало. Потом я рассказала им о том, как английские войска и войска предателей-шотландцев совершили набег на город и на села вокруг города, убивая всех на своем пути, и особенно - людей в одежде из шотландки, и что у реки есть могила на том месте, где англичане выстроили в ряд якобитов и расстреляли их, так что все они упали в ту яму. Я рассказала им, что английское правительство запрещало шотландцам говорить на родном гэльском, и запрещало носить одежду из шотландки, что тартан, по сути, пытались вообще истребить, но теперь кусочек тартана есть даже на Луне, да - да, вот прямо сейчас, потому что десять лет назад его оставил там один астронавт. Родители Эми, что-то бормоча, прошли мимо меня, впервые храня молчание. Я поймала на себе задумчивый взгляд Эми. Нет, сказала я, это правда, все это в самом деле было, честное слово.
Мы осмотрели старинные камни с высеченными именами кланов. Да это же настоящая братская могила, заметила мать Эми, поеживаясь, наверное, жутко тут ночью. Ну, если смотреть в историческом масштабе, веско произнес отец Эми, не такая уж массовая тут была резня.
Путеводитель подсказал ему, что неподалеку находятся неолитические погребальные сооружения из камней, карны, и мы поехали туда. Доктор Шоун зашел внутрь одного из карнов и сфотографировал миссис Шоун, которая улыбалась ему с вершины этого кургана. Я сидела на земле, устланной хвоей, под деревом, и наблюдала за тем, как Эми осматривает каждый карн, те углубления, где лежали тела мертвецов. Потом она подошла и встала рядом со мной. Смерть так пленительна, сказала она. Обожаю кладбища. Они прекрасны.
Я еще никогда в жизни не слышала таких безумных слов и посмотрела на Эми с отвращением. Но когда я отвернулась от нее, огляделась по сторонам, то вдруг это место показалось мне совершенно иным - действительно прекрасным. Ее родители карабкались на карны. Над вершинами курганов и над нами, сидевшими под деревом, пели птицы - пели так, словно нас и не было, и ничто не имело значения, никакого значения. Я снова поглядела на Эми - на сей раз с изумлением. Она протирала очки. Потом надела их и, моргнув, посмотрела на меня без всякого выражения. У врат Ада сидят лемуры, сказала она. Это животные духи Преисподней, и они верещат тонкими голосками, чтобы искупить грехи заблудших душ, чтобы убедить Бога или богов сжалиться над ними и избавить их от тьмы, вызволить их из пламени.
О, воскликнула я. Верно.
Мы поехали к водопаду в Фойерсе (это название миссис Шоун упорно произносила по-французски, словно речь шла о театральном фойе). Припарковавшись на дороге, наверху, мы стали спускаться по лесистому склону, и шум воды становился все громче и громче. Мать и отец Эми шли впереди, потом я, следом она - осторожно переступая через корни деревьев. Мы перегнулись через решетчатую ограду и стали смотреть, как обрушивается белая пенистая вода на скалы далеко внизу. Эми приблизила свои губы к моему уху. А если бы я попросила тебя прыгнуть, ты бы прыгнула? - прокричала она. Ну конечно, ответила я, конечно, прыгнула бы. Она приставила ладонь к моей голове, чтобы прокричать еще что-то мне на ухо. Вот сейчас ты еще тут, в безопасности, перекрикивала она грохот водопада, а через миг ты уже ничто - только воздух и движение, и тайна мелькнет перед твоими глазами, и ты все узнаешь. Да, но тогда ты сразу и умрешь, прокричала я в ответ.
В ту ночь, лежа в постели, я впервые в жизни не могла уснуть. Мне все время слышался шум водопада. Этот шум не прекращался. Он грохотал и грохотал, вот и сейчас, посреди ночи, грохочет, и все дни и все ночи напролет, грохочет и разбивается о склоны расселины. Его не выключишь, как можно выключить свет или фен. Где-то в дальнем участке моего мозга я слышала этот шум, который принимала раньше за тишину, и это был все тот же шум водопада, ревущего вдали. Даже когда я наконец уснула, то, помню, мне приснились мертвецы, жившие в круглых каменных домах, люди с селедочными костями, чьи черепа беспрерывно улыбались, они умели укладывать свои скелеты в особые кровати, вделанные в стену, и спать, несмотря на грохот совсем рядом, потому что камни, из которых они сложили свои дома, были очень-очень толстыми.
Но когда я обратила ее внимание на черного дрозда, сидевшего на лужайке со склоненной набок головой, и заметила, что он прислушивается - не шевелятся ли в земле черви, - ее вдруг так и передернуло от мысли, что всюду под ногами копошатся черви. И все-таки, раз она так любит все, что связано со смертью, подумала я, можно сводить ее на кладбище. Я отправилась в библиотеку и принялась листать книжки по истории здешних мест. Я зазубрила, что раньше то место называлось Тисовым Холмом, что там покоился некто по имени Томас Рифмач, что в древние времена один ирландский волшебник заставил по паре каждого вида птиц и зверей обойти вокруг его основания, словно то был Ковчег, и что даже киты вышли из вод и обошли кругом подножье Томнахуриха. Я представила, как покажу ей могилы солдат, и изящных белокаменных ангелов, и чаши с наброшенными на них покровами (они понравятся ей, они такие красивые), и надгробья в виде раскрытой Библии, и ту могильную плиту с отверстием, куда можно просунуть палец, если хватит смелости. Я заранее знала, что ей смелости не хватит. Я подумала, что если удастся сводить ее туда без родителей, то я даже смогу показать ей могилы на вершине холма - те, действительно старинные, еще тысяча восьмисотых годов, и ту, которую несколько лет назад я втайне избрала для того, чтобы навещать своих мертвецов.
Когда я наведалась в соседний дом, чтобы предложить прогулку на кладбище, миссис Джеймисон сказала, что я могу подняться в комнаты для гостей. Я постучалась в дверь с табличой номер 1. Никакого ответа. Дверь в комнату номер 2 была чуть-чуть приоткрыта. Наверное, это комната Эми. Значит, они куда-то ушли без меня.
Я стояла, вдыхая запахи "Персила" и освежителя воздуха. Через спинку стула был переброшен кардиган. Я приподняла край рукава, сохранявший круглоту ее запястья, и поднесла к носу - пахло мылом, довольно приятно. В ящиках прикроватной тумбочки лежали какие-то вещи, какая-то мягкая материя застряла в поспешно задвинутом ящике, я не осмелилась к ней притронуться. На поверхности воды в стакане плавала легкая пленка пыли, она чуть заметно качнулась, когда я подошла ближе. Потрепанный Харди, "Голубые глаза" (а я это уже читала, отметила я с удовлетворением), под этим - что-то на французском, а под той книгой - какая-то неподписанная мраморная обложка - может быть, это записная книжка? Я вытащила ее, раскрыла, и страницы начали сами собой перелистываться у меня в руках, сплошь исписанные синими строчками, глаза выхватывали разрозненные слова - возможно, тот, тронули, изысканный, непрочный, или непорочный? рука, или река? или рака? А потом, заглушая стук в моей грудной клетке, раздался шум чьих-то шагов на лестнице, или кто-то пустил воду из крана, и я захлопнула блокнот, положила его на место, под книги, и поправила корешки (я наловчилась оставлять чужие вещи точно в таком порядке, в каком они были, за многие годы тайных обысков в комнате братьев), выскользнула за дверь и спустилась по лестнице, прокричала "До свиданья!" миссис Джеймисон, не дожидаясь ответа, закрыла за собой входную дверь, а когда снова оказалась дома, в своей комнате, разжала ладонь и поглядела на вещицу, которую украла. Это была полоска тканых кружев, вроде макраме, наверное, закладка; я стащила ее просто так, чтобы доказать самой себе, что посмею, хотя даже не поняла толком, что это такое. И не знала, что мне с этой штукой делать. Я спрятала ее под подушку. Потом вынесла ее через заднюю дверь и положила в урны, под верхний слой мусора, - точно так же, как поступила чуть раньше, этим же летом, с книжкой "Клодина в школе", чтобы кто-нибудь случайно не застукал меня за подобным чтением - скорее всего, этим кем-нибудь могла стать я сама.
Я решительно опустила крышку мусорного ящика. Отныне, сказала я себе, все кончено. Я с ними больше никуда не поеду. Они мне не нравятся, они сумасшедшие, а главное, мне стыдно с ними, и она мне не нравится, к тому же скоро они уедут, и больше не придется с ней видеться, так что все в порядке, решено.
Назавтра мы поехали к Jlox-Heccy.
7.15 вечера.
Мой отец отправился на рыбалку. Когда он ушел, я вывалила свою половину сегодняшнего ужина на компостную кучу. Не могла проглотить ни кусочка. Этот здешний запах и здешний вкус. До этого я избавилась от обеда, когда отец отлучился, чтобы подойти к телефону, иначе, наверное, меня бы стошнило. Я вынесла еду на улицу и прикрыла какими-то старыми досками. Тушеное мясо. Я его не ела уже много лет. Не ела тушеного мяса.
Внизу какая-то девушка играет на фортепьяно. Я не знаю, кто. Я открыла дверь, а там стояла она, с виду лет четырнадцати, под мышкой зажаты нотные тетради. Наверное, сейчас она играет Шопена. Очень хорошо играет. Наверное, отец приглашал настройщика, я не помню, чтобы наше фортепьяно звучало так здорово. Вы - Эш? - спросила девушка. Она приготовила для меня чашку кофе на кухне - знала, где стоят чашки и лежат ложки, где хранится кофе, она села на табурет, облокотилась на столик, за которым завтракают, и сказала: Мистер Маккарти говорил, что вы снимаетесь в кино, играете в пьесах и тому подобное, интересно, у нас это можно увидеть? Здесь никогда не показывают хороших фильмов, добавила она, одну только дрянь, а вы знакомы с кем-нибудь из знаменитостей? Никто из наших мест, наверное, не знает никого по-настоящему знаменитого, сказала она. Ее зовут Мелани. Она любит музыку, действительно любит. Моцарта играть очень трудно, потому что нужно держать все эмоции при себе, ну, как бы оставаться равнодушной, тебе не позволяется вкладывать в его музыку всю душу. А вот с Бахом иначе - тут как будто у тебя в голове начинается спор, и в него вступают самые разные кусочки твоего "я". Ее учитель музыки говорит, что играть Шопена - это все равно что стоять под дождем где-нибудь в Средиземноморье, ей так хочется туда поехать, а бывала ли там я? Ей кажется, что это должно быть такое чувство, ну, как когда бежишь очень быстро за автобусом и все равно не успеваешь на него, или как когда съешь что-нибудь, и в животе все переворачивается, тебя тошнит, но потом тебе становится по-настоящему хорошо. Но самый-самый ее любимый композитор, сообщила она мне, это Равель, его музыка просто великолепна, хотя учитель музыки говорит ей, что она научится играть его как следует, только когда станет старше. Сейчас она пытается разучить равелевскую Pavane pour ипе infante defunte, знаю ли я такое сочинение? На это, наверное, уйдут годы, но музыка поистине трогательная. Ей нравится, что фортепьяно стоит в холле, ей кажется, что акустика там по-настоящему хорошая. А что вы делаете на чердаке? - поинтересовалась она.
Лох-Несс, темное и задумчивое место, кишащее тайными чудовищами. Такое глубокое и мрачное, что никто наверняка не знает, что там в его пучинах. Там, внизу, могут бушевать неспокойные, буйные воды, могут бесноваться настоящие шторма, а ты будешь стоять на камушках у кромки озера, лежать на больших камнях, или глядеть на неподвижную водную гладь с холмов, или даже плыть по ней, и все равно не догадываешься о том, что творится внизу; по холодной и тихой поверхности воды пробежит разве что легчайшая рябь.
В выставочном центре "Лох-Несское чудище" я держалась тихо, вежливо и отстраненно, но никто пока не заметил, насколько я тиха, вежлива и отстраненна. Мать Эми трогала брелки с пластмассовым чудищем и задумчиво сопела, вертя в руках открытки с каймой в шотландскую клетку или с зелеными карикатурными монстрами, наложенными на местные виды. Отец Эми, одетый в тяжелый твидовый пиджак, нажимал на кнопки на цистерне, выкрашенной так, чтобы напоминать поперечный разрез озера, и наобум высвечивал разные пластмассовые макеты. Затонувшая лодка. Огнестрельное оружие времен Второй мировой. Длинношеий пластмассовый динозавр. Когда подсветился динозавр, доктор Шоун улыбнулся, а когда свет погас, он схватил себя пальцами за нижнюю губу и снова нажал на кнопки. Позади него стояли два маленьких мальчика, ожидая своей очереди.
На книжном прилавке лежали одинаковые книги - "История Лох-Несса". Я раскрыла такую книгу в том самом месте, которое недавно рассматривала Эми, - увеличенный и зернистый черно-белый снимок головы, торчащей из воды. Я не знала, куда она ушла. Потом краешком глаза заметила ее - она сидела в кафетерии. Я небрежно положила книгу на место, небрежно направилась в кафе, небрежно села на стул напротив нее.
Может, когда ты вернешься домой, ну, в Англию, может, мы будем писать друг другу, может, ты мне напишешь? Я замолкла, как только дошла до второго "может": Эми меня не слушала, она невидящим взглядом смотрела куда-то в пустоту, словно меня тут и не было. Я отвернулась. Я разозлилась. Разговаривать с ней - все равно что разговаривать с камнем. Все равно что разговаривать с камнем и ждать, что он тебе ответит.
А потом она вдруг сказала, Эш, ты, похоже, нравишься вон той девице.
Я не поняла, о чем она, пока не обернулась и не увидела девушку, сидевшую у кассового прилавка, которая чуть-чуть замешкалась, прежде чем отвести взгляд. Тут я все поняла. Глаза Эми снова проделывали тот смеховой маневр, и я рассмеялась, я затрясла головой и смеялась, а потом Эми тоже засмеялась, очень громко, и это застало меня врасплох: я перестала смеяться и посмотрела на нее с удивлением.
Мне очень хочется черного кофе, сказала Эми. Вот деньги. Купи себе тоже чего-нибудь, ладно?
Ну? - спросила она, когда я вернулась с подносом. Ее зовут Донна, доложила я, она учится со мной в одной школе, только на год младше, говорит, что знает меня, хотя, поверь, Эми, я, хоть убей, не могу припомнить, чтобы когда-нибудь ее там видела. Она живет тут неподалеку, говорит, терпеть не может все это, скука страшная.
Я обернулась и улыбнулась Донне, и та улыбнулась в ответ - чуть-чуть глуповато, чуть-чуть застенчиво.
Да, я тоже терпеть не могу тут жить, сообщила я Эми через пар, поднимавшийся над нашими пластмассовыми стаканчиками, и вдруг почувствовала, как у меня краснеет шея, а стакан в моей руке меняет форму из-за горячего напитка внутри.
Восхитительно, значит, у вас много общего, сказала Эми - снова мерцающая, отстраненная, вежливая.