- Привет! - воскликнул он, увидев Гриньку. - А мне сказали сперва, что ты в каком-то другом корпусе лежишь… Едва нашел. На, еды тебе приволок. Фу-у! - Мужчина сел на краешек Гринькиной кровати. Огляделся. - Ну и житье у вас, ребята!.. Лежи себе, плюй в потолок.
- Махнемся? - предложил мрачно белобрысый.
- Завтра махнемся.
- А-а!.. Нечего тогда вякать. А то сильно умные все.
- Ну как? - спросил мужчина Гриньку. - Ничего?
- Все в ажуре, - сказал Гринька.
- Ты скажи, почему ты не прыгал, когда уже близко до реки оставалось?
- А сам не знаю.
- Меня, понимаешь, чуть кондрашка не хватил: сердце стало останавливаться, и все. Нервы у тебя крепкие, наверно.
- Я ж танкистом в армии был, - хвастливо сказал Гринька. - Вот попробуй пощекоти меня - хоть бы что. Попробуй!
- Хэх!.. Чудак! Ну, машину достали. Все, в общем, разворотило… Сколько лежать придется?
- Не знаю. Вон друг двадцать вторые сутки парится. С месяц, наверно.
- Перелом бедренной кости? - спросил белобрысый. - А два месяца не хочешь? "С месяц"… Быстрые все какие!
- Ну, привет тебе от наших ребят, - продолжал толстый. - Хотели прийти сюда - не пускают. Меня как профорга и то еле пропустили. Журналов вот тебе прислали… - Мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. - Из газеты приходили, расспрашивали про тебя… А мы и знать не знаем, кто ты такой. Сказано в путевке, что Малюгин, из Суртайки… Сказали, что придут сюда.
- Это ничего, - сказал Гринька самодовольно. - Я им тут речь скажу.
- Речь? Хэх!.. Ну ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в приемные дни - я специально людей буду выделять. Я бы посидел еще, но на собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай!
- Ничего.
Профорг пожал Гриньке руку, сказал всем "до свиданья" и ушел.
- Ты что, герой, что ли? - спросил Гриньку белобрысый, когда за профоргом закрылась дверь. Гринька некоторое время молчал.
- А вы разве ничего не слышали? - спросил он серьезно. - Должны же были по радио передавать.
- У меня наушники не работают. - Детина щелкнул толстым пальцем по наушникам, висевшим у его изголовья.
Гринька еще немного помолчал. И ляпнул:
- Меня же на Луну запускали.
У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приоткрыл.
- Нет, серьезно?
- Конечно. Кха! - Гринька смотрел в потолок с таким видом, как будто он йа спор на виду у всех проглотил топор и ждал, когда он переварится, - как будто он нисколько не сомневался в этом.
- Врешь ведь? - негромко сказал белобрысый.
- Не веришь, не верь, - сказал Гринька. - Какой мне смысл врать?
- Ну и как же ты?
- Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыгнул. И ногу вот сломал - неточно приземлился. Первым очнулся человек с "самолетом".
- Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
- Трепло! - сказал белобрысый разочарованно. - Я думал, правда.
- Завидки берут, да? - спросил Гринька и стал смотреть журналы. - Между прочим, состояние невесомости я перенес хорошо. Пульс нормальный всю дорогу.
- А как это ты на парашюте летел, если там воздуха нету? - спросил белобрысый.
- Затяжным.
- А кто это к тебе приходил сейчас? - спросил человек с "самолетом".
- Приходил-то? - Гринька перелистнул страничку журнала. - Генерал, дважды Герой Советского Союза. Он только не в форме - нельзя.
Человек с "самолетом" громко захохотал.
- Генерал?! Ха-ха-ха!.. Я ж его знаю! Он же ж на бензохранилище работает!
- Да? - спросил Гринька.
- Да!
- Так чего же ты тогда спрашиваешь, если знаешь?
Белобрысый раскатился громоподобным смехом. Глядя на него, Гринька тоже засмеялся. Потом засмеялись все остальные. Лежали и смеялись.
- Ой, мама родимая!.. Ой, кончаюсь!.. - стонал белобрысый.
Гринька закрылся журналом и хохотал беззвучно. В палату вошел встревоженный доктор.
- В чем дело, больные?
- О-о!.. О-о!.. - Белобрысый только показывал на Гриньку - не мог произнести ничего членораздельно. - Гене… ха-ха-ха! Гене… хо-хо-хо!..
Смешливый старичок доктор тоже хихикнул и поспешно вышел из палаты.
И тотчас в палату вошла девушка лет двадцати трех. В брюках, накрашенная, с желтыми волосами - красивая. Остановилась в дверях, удивленно оглядела больных.
- Здравствуйте, товарищи!
Смех потихоньку стал стихать.
- Здрассте! - сказал Гринька.
- Кто будет товарищ Малюгин?
- Я, - ответил Гринька и попытался привстать.
- Лежите, лежите, что вы! - воскликнула девушка, подходя к Гринькиной койке. - Я вот здесь присяду. Можно?
- Боже мой! - сказал Гринька и опять попытался сдвинуться на койке. Девушка села на краешек белой плоской койки.
- Я из городской молодежной газеты. Хочу поговорить с вами.
Белобрысый перестал хохотать, смотрел то на Гриньку, то на девушку.
- Это можно, - сказал Гринька и мельком глянул на белобрысого.
Детина начал теперь икать.
- Как вы себя чувствуете? - спросила девушка, раскладывая на коленях большой блокнот.
- Железно, - сказал Гринька.
Девушка улыбнулась, внимательно посмотрела на Гриньку. Гринька тоже улыбнулся и подмигнул ей. Девушка опустила глаза к блокноту.
- Для начала… такие… формальные вопросы: откуда родом, сколько лет, где учились…
- Значит, так… - начал Гринька, закуривая. - А потом я речь скажу. Ладно?
- Речь?
- Да.
- Ну… хорошо… Я могу потом записать. В другой раз.
- Значит, так: родом я из Суртайки - семьдесят пять километров отсюда. А вы сами откуда?
Девушка весело посмотрела на Гриньку, на других больных: все, притихнув, смотрели на нее и на Гриньку, слушали. Белобрысый икал.
- Я из Ленинграда. А что?
- Видите ли, в чем дело, - заговорил Гринька, - я вам могу сказать следующее…
Белобрысый неудержимо икал.
- Выпей воды! - обозлился Гринька.
- Я только что пил - не помогает, - сказал белобрысый, сконфузившись.
- Значит, так… - продолжал Гринька, затягиваясь папироской. - О чем мы с вами говорили?
- Где вы учились?
- Я волнуюсь, - сказал Гринька (ему не хотелось говорить, что он окончил только пять классов). - Мне трудно говорить.
- Вот уж никогда бы не подумала! - воскликнула девушка. - Неужели вести горящую машину легче?
- Видите ли… - опять напыщенно заговорил Гринька, потом вдруг поманил к себе девушку и негромко - так, чтоб другие не слышали, доверчиво спросил: - Вообще-то в чем дело? Вы только это не пишите. Я что, на самом деле подвиг совершил? Я боюсь: вы напишите, а мне стыдно будет потом перед людями. "Вон, скажут, герой пошел!"
Девушка тихо засмеялась. А когда перестала смеяться, некоторое время с интересом смотрела на Гриньку.
- Нет, это ничего, можно.
Гринька приободрился.
- Вы замужем? - спросил он.
Девушка растерялась.
- Нет… А собственно, зачем?..
- Можно, я вам письменно все опишу? А вы еще раз завтра придете, и я вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
- Что я, виноват, что ли? - сказал белобрысый и опять икнул.
Девушку Гринькино предложение поставило в тупик.
- Понимаете… я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю. Просто не знаю, как нам быть. А вы коротко расскажите. Значит, вы из Суртайки. Так?
- Так. - Гринька скис.
- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
- Я понимаю.
- Где вы учились?
- В школе.
- Где, в Суртайке же?
- Так точно.
- Сколько классов кончили?
Гринька строго посмотрел на девушку.
- Пять, шестой коридор. Неженатый. Не судился еще. Все?
- Родители…
- Мать.
- Чем она занимается?
- На пенсии.
- Служили?
- Служил. В танковых войсках.
- Что вас заставило броситься к горящей машине?
- Дурость.
Девушка посмотрела на Гриньку.
- Конечно. Я же мог подорваться, - пояснил тот. Девушка задумалась.
- Хорошо, я завтра приду к вам, - сказала она. - Только я не знаю… завтра приемный день?
- Приемный день в пятницу, - подсказал белобрысый.
- А мы сделаем! - напористо заговорил Гринька. - Тут доктор добрый такой старик, я его попрошу, он сделает. А? Скажем, что ты захворала, он бюллетень выпишет.
- Приду. - Девушка улыбнулась. - Обязательно приду. Принести чего-нибудь?
- Ничего не надо!
- Тут хорошо кормят, - опять вставил белобрысый. - Я уж на что - вон какой, и то мне хватает.
- Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
- Книжку - это да, это можно. Желательно про любовь.
- Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к машине?
- Гринька мучительно задумался.
- Не знаю, - сказал он. И виновато посмотрел на девушку: - Вы сами напишите чего-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое… - Гринька покрутил растопыренными пальцами.
- Вы, очевидно, подумали, что если бочки взорвутся, то пожар распространится дальше - на цистерны. Да?
- Конечно!
Девушка записала.
- А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты придешь? - спросил вдруг Гринька.
- Я как-нибудь сделаю.
В палату вошел доктор.
- Девушка милая, сколько вы обещали пробыть? - спросил он.
- Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса… Вас зовут Григорий?
- Малюгин Григорий Степаныч… - Гринька взял руку девушки, посмотрел ей прямо в глаза. - Приди, а?
- Приду. - Девушка ободряюще улыбнулась. Оглянулась на доктора, нагнулась к Гриньке и шепнула: - Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
- Хорошо. - Гринька ласково смотрел на девушку.
- До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами.
Доктор подошел к Гриньке:
- Как дела, герой?
- Лучше всех.
- Дай-ка твою ногу.
- Доктор, пусть она придет завтра, - попросил Гринька.
- Кто? - спросил доктор. - Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился, что ли?
- Не я, а она в меня.
Смешливый доктор опять засмеялся:
- Ну, ну… Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
Он посмотрел Гринькину ногу и ушел в другую палату.
- Думаешь, она придет? - спросил белобрысый Гриньку.
- Придет, - уверенно сказал Гринька. - За мной не такие бегали.
- Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспросить. Я в прошлом году сжал много, - начал рассказывать белобрысый, - так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. "Я, - говорит, - непьющий", то-се, - начал вилять.
Гринька смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
- Слышь, друг! - окликнул его белобрысый.
- Спит, - сказал человек с "самолетом". - Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
- Шебутной парень, - похвалил белобрысый. - В армии с такими хорошо.
Гринька долго лежал, слушал разговоры про разные подвиги, потом действительно заснул.
И приснился ему такой сон.
Будто он в какой-то незнакомой избе - нарядный, в хромовых сапогах, в плисовых штанах - вышел на круг, поднял руку и сказал: "Ритмический вальс".
Гринька, когда служил в армии, все три года учился танцевать ритмический вальс и так и не научился - не смог.
И вот будто пошел он по кругу, да так здорово пошел - у самого сердце радуется. И он знает, что на него смотрит девушка-корреспондентка. Он не видел ее, а знал, чувствовал, что стоит она в толпе и смотрит на него. Проснулся он оттого, что кто-то негромко позвал его:
- Гриньк…
Гринька открыл глаза - на кровати сидит мать, вытирает концом полушалка слезы.
- Ты как тут? - удивился Гринька.
- Сказали мне… в сельсовете. Как же это получилось-то сынок?
- Ерунда, не плачь. Срастется.
- И вечно тебя несет куда-то, дурака. Никто небось не побежал…
- Ладно, - негромко перебил Гринька. - Начинается.
Мать полезла в мешочек, который стоял у ее ног.
- Привезла тут тебе… Ешь хоть теперь больше. Господи, господи, что за наказание такое! Что-нибудь да не так. - Потом мать посмотрела на других больных, склонилась к сыну, спросила негромко: - Деньжонок-то нисколько не дали?
Гринька сморщился, тоже мельком глянул на товарищей и тоже негромко сказал:
- Ты что? Ненормальная какая-то…
- Лежи, лежи… нормальный! - обиделась мать. И опять полезла в торбочку и стала вынимать оттуда шанежки и пирожки. - Изба-то завалится скоро… Нормальный!..
- Все, на эту тему больше не реагирую, - отрезал Гринька.
На другой день Гриньке принесли газету, где была небольшая заметка о нем. В ней рассказывалось как он, Гринька, рискуя жизнью, спас государственное имущество. Называлась заметка "Мужественный поступок". Подпись: "А. Сильченко".
Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.
- Не в этом же дело, - проворчал он. А. Сильченко не пришла. Гринька ждал ее два дня, потом понял: не придет.
- Не уважаю стиляг, - сказал он белобрысому. Тот поддакнул:
- Я их вообще не перевариваю.
Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:
- Стихи любишь?
- Нет, - признался тот.
- Надо любить, - посоветовал Гринька. - Вот слушай:
Мечтал ли в жизни я когда
Стать стихотворцем и поэтом;
Двадцать пять лет из-под пера не шла строка,
А вот сейчас пишу куплеты.
Белобрысый слушал нахмурившись.
- Ну как? - спросил Гринька.
- Ничего, - похвалил детина. - Это кому ты? Гринька промолчал на это. Положил лист на тумбочку, взял карандаш и стал смотреть в потолок.
- Поэму буду сочинять, - сказал он. - Про свою жизнь. Все равно делать нечего.
Классный водитель
Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень - шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу.
Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада.
В Быстрянку он попал так.
Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном "газике". Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу
- Куда?
- До Быстрянки.
- А Салтон - это дальше или ближе?
- Малость ближе. А что?
- Садись до Салтона. Дорогу покажешь.
- Поехали.
Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука - на штурвале, левая - локтем - на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился.
Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.
- Ты еще головы никогда не ломал? - спросил Прохоров.
- А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? - улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая.
- Главное в авиации - не трепаться, по-моему.
- Нет, не то. - Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.
Прохоров стиснул зубы и отвернулся.
В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.
- Ты!.. Авиатор!
Парень опять улыбнулся.
- Уважаю скорость, - признался он.
Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему.
- Ты в Салтон зачем едешь?
- В командировку.
- На сев, что ли?
- Да… помочь мужичкам надо.
Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз.
- В сам Салтон или в район?
- В район. Деревня Листвянка… Хорошие места тут у вас.
- Тебя как зовут-то?
- Меня-то? Павлом. Павел Егорыч.
- Тезки с тобой, - сказал Прохоров. - Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч?
- То есть как?
- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка - это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня…
- Что-то не понимаю: у меня же в командировке сказано…
- Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же документ… что ты отработал на посевной - все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. А?
- Клуб есть? - спросил Пашка.
- Клуб? Ну как же!
- Сфотографировано.
- Что?
- Согласен, говорю! Пирамидон.
Прохоров заискивающе посмеялся.
- Шутник ты… (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной - это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.
- Стараюсь. Значит, клубишко имеется?
- Имеется, Паша. Вот такой клуб - бывшая церковь!
- Помолимся, - сказал Пашка.
Оба - Прохоров и Пашка - засмеялись.
Так попал Павел Егорыч в Быстрянку.
Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами.
- Жена должна чувствовать! - утверждал Пашка, с удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной.
- Правильно, Егорыч, - поддакивал Ермолай, согнувшись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. - Что это за жена, которая не чувствует?
- Если я прихожу домой, - продолжал Пашка, - так? - усталый, грязный - то-се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: "Здорово, Маруся!" Она мне весело: "Здорово, Павлик! Ты устал?"
- А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? - замечала хозяйка.
- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
- Абсолютно! - поддакивал Прохоров.
Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.
В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым ворогом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб.
- Как здесь население… ничего? - равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на "местное население".
- Ничего, - ответил парень.
- А ты, например, чего такой кислый?
- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? - обиделся парень.
Пашка миролюбиво оскалился:
- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
- Смотри, как бы тебе самому не навели тут.
- Ничего. - Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале.