- Чего ты плачешь?
- Да потому, что вы только о себе думаете… эгоисты несчастные! Он любит! - Она вытерла слезы. - Любишь, так уважай хоть немного, а не так…
- Что же я такого сделал? В окно залез - подумаешь! Ко всем лазят…
- Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже… весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.
- Как уезжать? Куда? - Пашка понял, кто этот дурак.
- Куда… Спроси его!
Пашка нахмурился.
- На полном серьезе?
Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.
- Собирайся! - приказал он.
Настя вскинула на него удивленные глаза.
- Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая.
- Сиди уж… не трепись!
- Послушайте, вы!.. Молодая, интересная… - Пашка приосанился. - Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит - не трепись?
- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая…
- Наплевать. Одевайся. На - кофту! Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности.
Пашка опять заходил по горнице.
- Из-за чего же это он приревновал? - спросил он не без самодовольства.
- Танцевали… ему сказал кто-то. Потом в кино шептались. Он же дурак набитый.
- Что же ты не могла ему объяснить?
- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.
Пашка остановился.
- Считаю до трех: раз, два… А то целоваться полезу!
- Я те полезу! Что ты ему скажешь?
- Я знаю что!
- А я к чему там?
- Надо.
- Да зачем?
- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.
Настя надела кофту, туфли.
- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас…
Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.
Полуторка ворчала на хозяина.
- Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.
Пашке эта новая нежданная роль нравилась.
Настя залезла в кабину
- Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?
- Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем…
- Ну до чего ты, Павел…
- Что? - строго спросил Пашка.
- Ничего.
- То-то. - Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал.
…Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.
- Кто это?
- Я.
- Кто я?
- Пашка. Павел Егорыч.
Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него.
Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами.
- Грустные стихи сочиняешь?
- Я не понимаю, слушай…
- Поймешь. - Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. - Любишь Настю?
- Слушай!.. - Инженер начал краснеть.
- Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда - она в машине сидит.
- Где? В какой машине?
- На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет.
Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: "В жизни раз бывает…" В груди противно заболело.
Вошли инженер с Настей.
Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово.
- Все? - спросил он.
- Все, - ответил инженер.
Настя улыбнулась.
- Вот так, - сердито сказал Пашка. - Будьте здоровы. - Он пошел к выходу.
- Куда ты? Погоди!.. - запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел.
Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: "Прости меня, но я не виноват".
Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.
Пошел мелкий дождь.
У Игренева, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками.
Пашка остановился.
Подбежали молоденький офицер с девушкой.
- До Салтона подбрось, пожалуйста! - Офицер был чем-то очень доволен.
- Садись!
Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.
Пашка искоса разглядывал девушку - хорошенькая, белозубая, губки бантиком - прямо куколка! Но до Насти ей далеко.
- Куда это на ночь глядя? - спросил Пашка.
- В гости, - охотно откликнулась девушка. И высунулась из кабины - опять говорить со своим дружком. - Саша? Саш!.. Как ты там?!
- В ажуре! - кричал из кузова лейтенант.
- Что, дня не хватает? - опять спросил Пашка.
- Что? - Девушка мельком глянула на него и опять: - Саша? Саш!..
- Все начисто повлюблялись, - проворчал Пашка. - С ума все посходили. - Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом - чужая. И эта чужая.
- Саша! Саш!..
"Саша! Саш! - съехидничал про себя Пашка. - Твой Саша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас - вперед машины побежит".
- Я представляю, что там сейчас будет! - кричал из кузова Саша.
Девушка так и покатилась со смеху.
"Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время", - сердито думал Пашка.
Дождь припустил сильнее.
- Саша! Как ты там?!
- Порядок! На борту порядок!
- Скажи ему - там под баллоном брезент есть - пусть накроется, - сказал Пашка.
Девушка чуть не вывалилась из кабины.
- Саша! Саш!.. Под баллоном какой-то брезент!.. Накройся!
- Хорошо! Спасибо!
- На здоровье, - сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу.
Игнаха приехал
В начале августа в погожий день к Байкаловым приехал сын Игнатий. Большой, красивый, в черном костюме из польского крепа. Пинком распахнул ворота - в руках по чемодану, - остановился, оглядел родительский двор и гаркнул весело:
- Здорово, родня!
Молодая яркая женщина, стоявшая за ним, сказала с упреком:
- Неужели нельзя потише?.. Что за манера!
- Ничего-о, - загудел Игнатий, - сейчас увидишь, как обрадуются.
Из дому вышел квадратный старик с огромными руками. Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
- Игнашка!.. - сказал он и пошел навстречу Игнатию. Игнатий бросил чемоданы. Облапали друг друга, трижды - крест-накрест - поцеловались. Старик опять вытер глаза.
- Как надумал-то?
- Надумал.
- Сколько уж не был? Лет пять, однако. Мать у нас захворала, знаешь… В спину что-то вступило…
Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О женщине совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.
- А это жена, что ли? - спросил наконец старик.
- Жена, - спохватился Игнатий. - Познакомься.
Женщина подала старику руку. Тот осторожно пожал ее.
- Люся.
- Ничего, - сказал старик, окинув оценивающим взглядом Люсю.
- А?! - с дурашливой гордостью воскликнул Игнатий.
- Пошли в дом, чего мы стоим тут! - Старик первым двинулся к дому.
- Как мне называть его? - тихо спросила Люся мужа.
Игнатий захохотал.
- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя!
Старик тоже засмеялся.
- Отцом вроде довожусь… - Он молодо взошел на крыльцо, заорал в сенях: - Мать, кто к нам приехал-то!
В избе на кровати лежала горбоносая старуха, загорелая и жилистая. Увидела Игнатия - заплакала.
- Игнаша, сынок… приехал…
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемоданы. Гулкий сильный голос его сразу заполнил всю избу.
- Шаль тебе привез… пуховую. А тебе, тять, сапоги. А Маруське - во!.. А это Ваське… Все тут живы-здоровы?
Отец с матерью, для приличия снисходительно улыбаясь, с интересом наблюдали за движениями сына - он все доставал и доставал из чемоданов.
- Все здоровы. Мать вон только… - Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щупать, мять, поглаживать добротный хром. - Ничего товар… Васька износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
- Сам будешь носить. Вот Маруське еще на платье. - Игнатий выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. - Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас.
- Соскучился, так раньше бы приехал.
- Дела, тятя.
- Дела… - Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. - Какие уж там дела-то!..
- Ладно тебе, отец, - сказала мать. - Приехал - и-то слава Богу.
Игнатию не терпелось рассказать о себе, и он воспользовался случаем возразить отцу, который, судя по всему, не очень высоко ставил его городские дела. Игнатий был борцом в цирке. В городе у него была хорошая квартира, были друзья, деньги, красивая жена…
- Ты говоришь: "Какие там дела!" - заговорил Игнатий, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. - Как тебе объяснить? Вот мы, русские, крепкий ведь народишка! Посмотришь на другого - черт его знает!.. - Игнатий встал, прошелся по комнате. - В плечах сажень, грудь как у жеребца породистого, - силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, освоить технику, выступить где-то на соревнованиях - это Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. Дикости еще много в нашем народе. О культуре тела никакого представления. Физкультуры боится как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее. - С последними словами Игнатий обратился к жене.
Как-то однажды Игнатий набрел на эту мысль - о преступном нежелании русского народа заниматься физкультурой, кому-то высказал ее, его поддержали. С тех пор он так часто распространялся об этом, что, когда сейчас заговорил и все о том же, жена его заскучала и стала смотреть в окно.
- …Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дело у меня важное. Может, поважнее Васькиного.
- Ладно, - согласился отец. Он слушал невнимательно. - Мать, где там у нас?.. В лавку пойду.
- Погоди, - остановил его Игнатий. - Зачем в лавку?
Вкусив от сладостного плода поучений, он хотел было еще поговорить о том, что надо и эту привычку бросать русским людям: чуть что - сразу в лавку. Зачем, спрашивается? Но отец так глянул на него, что он сразу отступился, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на стол:
- На деньга!
Отец обиженно приподнял косматые брови.
- Ты брось тут, Игнаха!.. Приехал в гости - значит, сиди помалкивай. Что, у нас своих денег нету?
Игнатий засмеялся.
- Ладно, понял. Ты все такой же, отец.
Сидели за столом, выпивали.
Старик Байкалов размяк, облапал узловатыми ладонями голову, запел было:
Зачем сидишь до полуночи
У растворенного окна,
Ох, зачем сидишь…
Но замолчал. Некоторое время сидел, опустив на руки голову. Потом сказал с неподдельной грустью:
- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается! - Он ругнулся.
Жена Игнатия покраснела и отвернулась к окну. Игнатий сказал с укором:
- Тятя!
- А ты, Игнат, другой стал, - продолжал отец, не обратив никакого внимания на упрек сына. - Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.
Игнатий смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал его странные речи.
- Ты давеча вытащил мне сапоги… Спасибо, сынок! Хорошие сапоги…
- Не то говоришь, отец, - сказал Игнатий. - При чем тут сапоги?
- Не обессудь, если не так сказал, - я старый человек. Ладно, ничего. Васька скоро придет, брат твой… Здоровый он стал! Он тебя враз сомнет, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Васьки. Куда там!..
Игнатий засмеялся; к нему вернулась его необидная веселая снисходительность.
- Посмотрим, посмотрим, тятя.
- Давай еще по маленькой? - предложил отец.
- Нет, - твердо сказал Игнатий.
- А! Вот муж какой у тебя! - не без гордости заметил старик, обращаясь к жене Игнатия. - Наша порода - Байкаловы. Сказал "нет" - значит все. Гроб! Я такой же был. Вот еще Васька придет. А еще у нас Маруська есть. Та покрасивше тебя будет, хотя она, конечно, не расфуфыренная…
- Ты, отец, разговорился что-то, - урезонила жена старика. - Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушайте вы его, брехуна.
- Ты лежи, мать, - беззлобно огрызнулся старик. - Лежи себе, хворай. Я тут с людьми разговариваю, а ты нас перебиваешь.
Люся поднялась из-за стола, подошла к комоду и стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
Игнатий тоже встал. Завели патефон. Поставили "Грушицу".
Молчали. Слушали.
Старший Байкалов смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, с ревом прошло стадо. Корова Байкаловых подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом - не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня - думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой. В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
Пришла Марья - рослая девушка, очень похожая на Игнатия. Увидев брата, просияла радостной сдержанной улыбкой.
- Ну здравствуй, здравствуй, красавица! - забасил Игнатий, несколько бесцеремонно разглядывая взрослую сестру. - Ведь ты же невеста уже!
- Будет тебе, - степенно сказала Марья и пошла знакомиться с Люсей.
Старик Байкалов смотрел на все это, грустно сощурившись.
- Сейчас Васька придет, - сказал он. Он ждал Ваську. Зачем ему нужно было, чтобы скорей пришел его младший сын, он не знал.
Молодые ушли в горницу и унесли с собой патефон. Игнатий прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.
- Выпью с сестренкой, была не была!
- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, - миролюбиво сказал отец.
Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игнатия. Тут-то бы и начаться празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел могучий бас Игнатия, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игнатия сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.
"Сейчас Васька придет", - ждал старик. Не было у него на душе праздника - и все тут.
Пришел наконец Васька - огромный парень с открытым крепким лицом, загорелый, грязный. Васька походил на отца, смотрел так же - вроде угрюмо, а глаза добрые.
- Игнашка приехал, - встретил его отец.
- Я уж слышал, - сказал Васька, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами. Сложил в угол какие-то железяки, выпрямился.
Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:
- Погоди, тять, дай я хоть маленько ополоснусь. А то неудобно даже.
- Ну, давай, - согласился отец. - А то верно - он нарядный весь, как этот… как артист.
И тут из горницы вышел Игнатий с женой.
- Брательник! - заревел Игнатий, растопырив руки. - Васька! - И пошел на него.
Васька покраснел, как девица, засмеялся, переступил с ноги на ногу.
Игнатий обнял его.
- Замараю, слушай. - Васька пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал.
- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка. Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас.
Братья поцеловались.
Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились слезы. Он вытер их и громко высморкался.
- Он тебе подарки привез, Васька, - громко сказал отец, направляясь к чемоданам.
- Брось, тятя, какие подарки! Ну давай, что ты должен делать-то? Умываться? Умывайся скорей. Выпьем сейчас с тобой. Вот! Видела Байкаловых? - Игнатий легонько подтолкнул жену к брату. - Знакомьтесь.
Васька покраснел пуще прежнего - не знал: подавать яркой женщине грязную руку или нет. Люся сама взяла его руку и крепко пожала.
- Он у нас стеснительный, - пояснил отец.
Васька осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся; он готов был провалиться сквозь землю от таких объяснений отца.
- Тятя… скажет тоже.
- Иди умывайся, - сказал отец.
- Да, пойду маленько… того…
Васька пошел в сени.
Игнатий двинулся за ним.
- Пойдем, полью тебе по старой памяти!
Отец тоже вышел на улицу.
Умываться решили идти на Катунь - она протекала под боком, за огородами.
- Искупаемся? - предложил Игнатий и похлопал себя ладонями по могучей груди.
Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве.
- Ну как живете-то? - басил Игнатий, шагая вразвалку между отцом и братом.
Васька опять коротко засмеялся. Он как-то странно смеялся: не то смеялся, не то покашливал смущенно. Он был очень рад брату.
- Ничего.
- Хорошо живем! - воскликнул отец. - Не хуже городских.
- Ну и слава Богу! - с чувством сказал Игнатий. - Василий, ты, говорят, нагулял тут силенку?
Василий опять засмеялся.
- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ничего.
- Хорошая баба, - похвалил Игнатий. - Человек хороший.
- Шибко нарядная только. Зачем так?
Игнатий оглушительно захохотал.
- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотстали вы в этом смысле.
- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, - заметил старик. - Как дурак какой.
- Рад, поэтому смеюсь.
- Рад… Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Васька вон не рад, что ли?
- Ты когда жениться-то будешь, Васька? - спросил Игнатий.
- Он сперва в армию сходит, - сказал отец.
- Ты это… когда пойдешь в армию, сразу записывайся в секцию, - посоветовал старший брат. - Я же так начал. Тренер толковый попадется - можешь вылезти.
Васька слушал, неопределенно улыбался.
Пришли к реке.
Игнатий первый скинул одежду, обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул.
- Мать честная! Вот это водичка.
- Что? - Васька тоже разделся. - Холодная?
- Ну-ка, ну-ка? - заинтересовался Игнатий. Подошел к Ваське и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца.
Васька терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, посмеивался.
- Есть, - заключил Игнатий. - Давай попробуем?
- Да ну! - Васька недовольно тряхнул волосами.
- А чего, Васька? Поборись! - Отец с упреком смотрел на младшего.
- Бросьте вы, на самом деле, - упрямо и серьезно сказал Васька. - Чего ради сгребемся тут? На смех людям?
- Тьфу! - рассердился отец. - Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас - всего стесняется.
- А чего тут стесняться-то? Если бы мы какие-нибудь дохлые были, тогда действительно стыдно.
- Объясни вот ему!
Васька нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и поплыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним.