Непосредственно от порога и далее были проложены добротные деревянные мостки, которые тянулись аж до самой середины озера, а посередине озера был небольшой островок. Аккуратно подстриженные трава и кусты. На островке - выстроен небольшой бревенчатый домик из трех комнат, по виду деревенский, в котором однако имелись ультрасовременные приспособления, обеспечивающие все условия для работы и всякий мыслимый комфорт. В этой избушке, собственно, и располагался кабинет Папы. С модной, но строгой офисной мебелью, со средствами связи и, конечно, с объемистым сейфом. Кстати, сейф имелся и во всех прошлых служебных кабинетах Папы. Это я хорошо помнил, ведь кое-что из этих сейфов перепадало и мне. Папа не то чтобы любил, но считал удобным, надежным и, видимо, вдохновляющим, чтобы живые деньги проходили непосредственно через его руки. Он их никак не презирал. Даже при изрядном штате кассиров, бухгалтеров, всевозможных кредитных карточках и прочих безналичных ухищрениях, он суеверно утверждал, что наличность дает ощущение непосредственного дела и стимулирует определенный душевный тонус.
Дом на озере был для Папы, конечно, своего рода символом. Хотя сам он этого, пожалуй, мог и не осознавать. Учитывая принцип, по которому Папа формировал окружающий мир, даже в мелочах, у него явно прослеживались стремление и склонность обособиться и изолироваться. Покойный доктор не был психиатром, но весьма точно подмечал подобные особенности его характера. Не думаю, что эти черты свидетельствовали о каком-то особом, патологичном строе Папиной души. В конце концов я тоже всегда стремился создать собственный и, в какой-то мере, замкнутый мир: взять хоть саму идею Москвы. Другое дело - антураж. Именно по распоряжению Папы наша московская домовая церковь приобрела вид почти сельского храма. В Деревне Папа отделал особняк с вызывающим морским шиком, наводящим на мысль о "Титанике", а свой персональный флигель превратил в картинный охотничий домик, набитый фальшивыми трофеями. Не говоря уж об уединенном семейном кладбище, устроенном с такой тщательностью и основательностью.
У Папы, надо отдать ему должное, всегда присутствовала своего рода зародышевая эстетика - явная тяга к природе и провинции, к идиллии и гармонии. И свой фантастический служебный кабинет, запрятанный в недрах московской резиденции Фирмы и исполненный в виде домика на озере, Папа, по-видимому, стилизовал в соответствии с конкретными детскими воспоминаниями и грезами о малой Родине. Кстати, на противоположном берегу искусственного водоема за плакучими ивами как бы на дальнем пригорке, виднелась небольшая пасека с рядами темных аккуратных ульев…
Таким образом налицо был, с одной стороны, вселенский размах, а с другой, стремление придать всему царственную скромность. Не банальная блажь какого-нибудь толстосума. Почти аскетизм. Избушка на озере - своего рода домик царя Петра. Не хватало лишь самодельного токарного станка и микроскопа. Впрочем, учитывая, что Папа не считал для себя зазорным просиживать часами за персональным компьютером, отслеживая мельчайшие коммерческие операции, а также, в отдельных случаях, самолично отсчитывать пачки червонцев, извлеченные из кабинетного сейфа, - словом, учитывая все это, можно сказать, что он в своем деле тоже совмещал в одном лице должности простого матроса, шкипера и адмирала. Приближенные и подчиненные обязаны были это чувствовать и ценить.
Я прикрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по мосткам в направлении острова. Сегодня здесь было прелестное "летнее" утро. Никакого сырого зимнего тумана как снаружи. Ветерок гнал по голубой поверхности озера легкую рябь. Лесное озеро словно светилось изнутри. На несколько мгновений я совершенно забыл обо всех треволнениях и с удовольствием созерцал чудесную картину.
В озере плавали уточки. Серые уточки и пестрые, с синевато-жемчужным отливом селезни. Я вздохнул полной грудью. Было тихо, благодатно. Папа вышел на мостки и кормил белой булкой уточек и селезней. Уж они-то вне всяких сомнений были абсолютно натуральными и живыми. Тут не использовались никакие голограммы, чучела или обманные зеркала. На ночь смотритель заманивал их в клетку, а рано по утру выпускал в озеро.
Папа кормил уток. Это было, конечно, очень элегантное занятие. Рядом стояла Альга. Еще издали Папа помахал мне рукой.
- Привет, Серж!
К сожалению, громкий голос сразу разрушил иллюзию открытого пространства. Звук чуть-чуть резонировал обнаруживая замкнутость помещения, - хотя и очень большого помещения. То, что в первый момент казалось свободным природным ландшафтом, сразу приобрело свойство шикарных декораций, подобных тем, что с размахом устанавливались в грандиозных балетных или оперных постановках. Впрочем, в этом тоже была своя прелесть. Декорации были выполнены с необычайным изяществом, и сами по себе представляли предмет любования и искусства.
Папа выглядел счастливым и веселым. На его щеках играл прямо-таки юношеский румянец. Что-то не похоже было, что последнее покушение его морально подкосило.
- Что, - усмехнулся он, - прибежал? Испугался?
Он отломил кусок булки и протянул мне. Я механически стал отщипывать крошки и бросать уткам. До меня как-то не доходил смысл его слов. Я невольно присматривался к нему и к Альге, которая тоже кормила уточек и селезней, однако не мог вывести из своих наблюдений никакого определенного вывода: продвинулись их отношения или нет, и в какой-то степени. Странно, что эти мысли лезли мне в голову вперемешку с тяжелыми мыслями о гибели нашего горбатого доктора.
- Что произошло? - напрямик спросил я Папу. - Почему?
- Что почему? - хмыкнул Папа.
Может быть, он и правда не понимал, что я имею в виду.
- Как случилось, что его убили? Нашего доктора…
- А а… Так ведь ты, кажется, сам при этом присутствовал. Что же ты спрашиваешь?
- Да, я все видел, - подтвердил я, и при одном воспоминании об этом меня слегка замутило. - И я не понимаю, как это могло случится!
- Ну, - сказал Папа, - наверное, не просто так, а в силу определенных причин… Согласись, на несчастный случай это не похоже.
- Нет, я о другом, - настаивал я, - как такое вообще могло случится?
- Вот случилось же. Видно, раз на раз не приходится, - Папа произнес это таким тоном, словно ему до смерти скучно обсуждать этот предмет. - У каждого из нас могут возникнуть подобные проблемы. У меня. У тебя…
- У меня?! - удивился я. - То, что произошло, ты называешь - "проблемой"?
- Ну конечно, проблема, - пожал он плечами. - Уши режут, кладут людей почем зря. Конечно проблема.
Как будто лично он не имел к этим делам никакого отношения. Но меня особенно поразило, что он почти дословно повторил высказывание того официанта. Кладут людей почем зря. И еще меня поразил его тон: такой донельзя скучающий, абсолютно наплевательский.
После всего этого мне вообще стало противно продолжать этот разговор. Я оперся локтями на перила и тупо смотрел, как Папа и Альга крошат уткам булку. Хорошая, однако, парочка!
- Может, возьмешься, сочинишь для него проект надгробия, памятника? - неожиданно спросил Папа.
- Что?! - воскликнул я.
- А что? Нужен же какой то памятник, статуя, что ли. Хоть эскизик набросай, а?
- Я, вообще-то, не скульптор, - хмуро сказал я. - Впрочем, конечно, я готов. Конечно, я это сделаю.
- Не бесплатно, разумеется, - успокоил меня Папа.
- Господи, - покачал головой я, - причем здесь деньги…
- Ну как же! За такие произведения искусства дерут безбожно. Похороны всегда влетают в копеечку. А хлопот сколько, кошмар!.. - вздохнул он.
Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.
- Ольга, дорогая, - проговорил Папа, слегка касаясь локтя Альги, - ты меня очень обяжешь… Ольга, - специально объяснил он, повернувшись мне, - эта славная девушка вызвалась помочь. Любезно предложила взять на себя так сказать координацию этого хлопотного дела. Похорон то есть. Оказывается, наш доктор успел-таки ее обаять, произвести самое приятное впечатление. Такой славный и рассудительный мужчина… Ты ведь еще не передумала, Ольга?
- Я этим займусь, - спокойно подтвердила она.
- Сейчас дам команду, чтобы тебе оказывали всяческое содействие… Кстати, вы не проголодались? Неплохо бы нам чего-нибудь перекусить, - вдруг переключился Папа. - Как насчет того чтобы отведать этих прожорливых уточек? Это, между прочим, настоящие дикие утки, - хвастался он. - Они понятия не имеют о том, что такое комбикорма и всякие там стимуляторы роста. Еще вчера я распорядился, чтобы несколько штук попридержали в леднике, влив им в глотку уксусу. Мясо должно сделаться исключительно нежным. С утра их уже должны были ощипать и начать очень медленно запекать, поливая соусом из белого вина и специй…
Отойдя к дому, он вызвал секретаршу. Пока он говорил, я посмотрел на Альгу.
- Как дела?
- Нормально, - улыбнулась она.
- Послушай, - вдруг спросил я, - его действительно убили? - Альга удивленно приподняла брови. - То есть я хочу сказать, что у меня такое чувство, словно мне все это приснилось…
Мне показалось, что она взглянула на меня с сочувствием.
- Да, - сказала она. - Я вчера сама ездила за сыном доктора Петенькой. А потом Папин шофер отвез мальчика в Деревню. Теперь он будет жить там. Так пожелал Папа.
- Как это благородно с его стороны. Все очень кстати.
- Кажется, вам, Серж, это не очень нравится.
- Не то чтобы, - уклончиво сказал я. - Раз они устроили этот интернат, должны же там быть воспитанники. Майя взялась за это дело с такой душой, с необычайным рвением.
- Майя - очень серьезная и сердечная девушка. Для нее это действительно очень серьезно, - сказала Альга.
- Знаю, знаю…
Странно, что она так на это реагирует. Я ведь и не думал сомневаться в душевных качествах Майи.
- Она очень чуткая и ранимая, - добавила Альга.
- То же самое она говорит о тебе, - улыбнулся я.
- Нет, я черствая, эгоистичная, - серьезно сказала она, покачав головой, - она гораздо лучше меня.
Надо же, как они бросаются на защиту, как нахваливают друг дружку!
- Значит, вы обе хороши, - снова улыбнулся я.
Я размышлял о "поручении", которое дала мне Майя. Если Альга уже успела переговорить с Папой насчет маршала Севы, более того, уже его умилостивила, то мое вмешательство могло оказаться еще одним напоминанием, что она, Альга, берется (может быть, самонадеянно и даже с наглостью хорошенькой девушки) воздействовать на Папу, улаживать дела, которые всегда были так сказать прерогативой Мамы, а не каких-то там Папиных фавориток.
- Вы, кажется, хотите меня о чем-то спросить? - заметила проницательная девушка с изумрудными глазами.
- Ну, а он… как - он? - пробормотал я вполголоса, показывая глазами в сторону Папы.
- Как видите, - пожала плечами она.
- То есть как у него настроение и вообще состояние души? - пояснил я.
Альга молчала и как-то странно на меня смотрела.
- Что такое? - забеспокоился я. - Что-то не так?
- Нет, все как обычно, - медленно сказала она. - Только почему вы решили, Серж, что я должна быть в курсе его душевных движений? Я что, его наперсница? Если он этого хочет, это не значит, что и я хочу того же.
Вот, оно самое! То, о чем говорила Майя. Глубоко запрятанная гордость и чувство собственного достоинства. Очень похоже.
- Что ты, Альга, - заверил я, - наоборот, даже у меня прямо противоположное мнение.
- Какое же у вас мнение?
- Мне показалось, ты прекрасно умеешь себя держать с Папой. Поверь, это удается далеко не всем, - сбивчиво начал я. - Тем более тем молоденьким девушкам, которых он… - Я прикусил язык, почувствовав, что меня опять несет куда-то не туда.
Но она вдруг улыбнулась. Причем на этот раз дружески, тепло. Даже весело.
- Какие глупости! - усмехнулась она.
- Что касается меня, - торопливо добавил я, - я с удовольствием вспоминаю наш с тобой прошлый разговор. Мне даже кажется, что мы с тобой еще о многом не успели поговорить. Кроме того, я хотел…
- Все, - вдруг прервала она меня. - Папа идет… Ради Бога, Серж, поменьше при нем болтайте!
Последняя ее просьба (или совет) озадачила меня. Впрочем, я и сам чувствовал, что должен быть немного сдержаннее.
- Через пять минут подадут, - сообщил подошедший Папа. - Я уже чувствую, как они пахнут, наши запеченные уточки. Ты чувствуешь аромат, Серж? У тебя такой чуткий нос. Говорят, у собаки обостряется нюх, если ее перед охотой не кормить.
- Нет, - сказал я, - не чувствую.
Но в следующую секунду действительно ощутил чудесный запах. Девушки-секретарши как раз вкатили на мостки многоярусную тележку, на которой на открытом серебряном блюде благоухали только что вынутые из печи утки. Были там, конечно, еще разнообразные овощи, фрукты, минералка, горячие лепешки.
- Я распорядился, - продолжал Папа, обращаясь к Альге и кивая в сторону секретарш, - мои девочки свяжутся с похоронной конторой и тому подобное. Тебе останется лишь осуществлять, так сказать, общее руководство, координировать. Кстати, - усмехнулся он, - что если по такому случаю разыскать всех его знакомых медсестер? Составить своего рода почетный караул?.. Ладно, Альга, не хмурься. Это я глупо шучу. Просто иногда мне кажется, что вся жизнь - сплошные похороны. Не удивительно, что хочется разнообразия… Кстати, я говорил с Мамой. Она очень даже признательна, что ты взялась нам помочь - по-родственному.
- Как это по-родственному?
- Ну по-свойски, - поправился Папа. - В общем, у нашей Мамы за последние годы столько было похорон, что о живых не хватало времени подумать. А она ведь у нас великая труженица и общая благодетельница. Бог с ней, я ей никогда не препятствую. Я сам хочу, чтобы всем было хорошо. К тому же, может, у нее уже возраст сказывается…
Мне показалось, что в его тоне заключена скрытая насмешка и даже пренебрежительность. А замечание насчет возраста меня и вовсе покоробило.
- Вот и прекрасно, - спокойно сказала Альга. - Я немедленно этим и займусь. А вам - приятного аппетита! До свидания.
- Как? Как? - вскричал Папа, опасно зарумянившись. - А как же трапеза?
Прежде я не слышал, чтобы он так вскрикивал.
- Я не голодна, я хочу сразу заняться делами. Никогда еще не приходилось осуществлять руководство и координировать. Хотя бы на похоронах. Это большая ответственность, - улыбнулась она. - Я воспользуюсь телефоном в вашей приемной.
- Господи, Ольга, - в сердцах проворчал Папа, - лучше плюнь на все! Черт с ними, с этими похоронами!
- Нет, что вы, - покачала головой девушка, - как можно!
Тележка с завтраком как раз поравнялась с нами, и в этот момент я подумал, что Папа сейчас одним пинком сшибет ее с мостков в воду и жареные утки будут плавать вместе с живыми. А заодно спихнет и обеих секретарш. Никто еще не рисковал до такой степени раздражать его, как это вышло у Альги. Однако он сдержался.
- О’ кей, Ольга.
Он даже не стал спорить. Мгновенно сделался кротким. Единственное, чего он не мог скрыть, это румянца.
- Ну а мы, Серж, - поспешно кивнул он мне, - все таки закусим!
У меня была мысль отправиться следом за Альгой, но она уже выпорхнула за дверь, а Папа зашагал по мосткам к домику на острове. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
- Будь как дома, - рассеянно напомнил Папа, когда мы вошли в этот "домик Петра". Он присел за небольшой столик в дальнем углу своего экстравагантного кабинета.
- Да уж, - сказал я.
Секретарши успели перегрузить блюда с тележки на стол и оставили нас одних. Мы сразу принялись за утятину. Я заметил, что настроение у Папы сильно переменилось. После того, как Альга нас покинула, он уже не казался мне счастливым. Он ушел в себя и отправлял в рот кусочки утки с хрустящей корочкой, как будто не ощущая вкуса. Я молчал. Он вскинул на меня глаза, как бы вопрошая "ну, что скажешь?", но я продолжал упорно молчать. На несколько минут Папа словно забыл про меня, погрузившись в состояние, которое меньше всего напоминало медитацию или размышление о чем-либо. Скорее уж, что-то вроде тупой отключки. Я чувствовал, что ему в общем-то и размышлять не о чем, поскольку готовое решение уже наверняка имелось. Я давно раскусил его, заметив такую особенность: Папа всегда предоставлял собеседнику первое слово и вообще возможность высказаться, и тогда его односложные резюме, вроде "да-да" или "нет-нет" вперемешку с цифрами и суммами, звучали умно, внушительно и впечатляюще. Большинству людей и в голову не приходило, что в начале любого разговора у Папы уже были готовы и резюме и решение, и он не отступится от них ни при каких обстоятельствах. Сам процесс разговора был для него промежуточным или, вернее, лишним этапом общения. Папа инстинктивно избегал изгибов логики и эмоциональных тонкостей, в которых было легко заблудиться. Предпочитал отмалчиваться, а под конец просто выложить то, что было припасено с самого начала. Но я-то знал его. Я знал, что если выдержать характер и заставить его заговорить первым, то он становится косноязычен и даже может проболтаться о том, о чем желал бы умолчать. Кстати, мне кажется, что и покойный доктор хорошо понимал эту Папину особенность.
Вспомнив про доктора, я снова ощутил, как у меня заколотилось сердце, поле зрения сузилось и начало заволакиваться туманом. Как в дурном сне, нужно было лишь проснуться, чтобы весь этот ужас сразу отлетел.
Я потянулся за бокалом и, набулькав в него минералки, выпил несколькими глотками. В нос ударили крепкие свежие пузырьки, но сердце продолжало трепыхаться. Я снова занялся запеченной уткой. Папа уже закончил с трапезой и нетерпеливо посматривал на меня. Видно, ему все-таки было неуютно от моего молчания. Наконец он первым нарушил молчание.
- Ну и как ты думаешь его, то есть доктора, изобразить на надгробии? В каком виде и облике?
- В нормальном виде, - пожал я плечами. - Как в жизни. То есть в самом реалистичном виде.
- Ага… - задумчиво протянул Папа. - То есть бюст или памятник должен быть, что ли, с горбом и без ушей?
- Почему без ушей? - опешил я.
С горбом - это понятно.
- Ну а как же? - удивился Папа. - Что же нам теперь дожидаться, пока злоумышленники пришлют уши? Иначе как-то не складно выйдет, в смысле реалистичности, памятник с ушами, а сам то покойник их лишился.
Другой бы на моем месте решил, что это у Папы такой своеобразный черный юмор. Но я-то знал, что он говорит абсолютно серьезно. Даже с долей озабоченности.
- Можно бы, конечно, вообще с похоронами подождать, - рассуждал Папа. - Пока нам пришлют уши или мы сами их добудем. Иначе что же это: сейчас его похороним, а потом опять нужно будет, что ли, раскапывать, чтобы приставить уши?
- А еще лучше было бы, - вырвалось у меня, - вообще до этого не допускать!
- Может быть, может быть, - задумчиво согласился он. - Но за всем, уж извините, не уследишь. Да и, если честно, не велика птица - доктор.
- Что?! Как ты может так говорить! - возмутился я. - Он столько лет был нашим семейным врачом.
- Вот именно, столько лет! - хмыкнул Папа. - За столько лет он всю свою медицину позабыл. Никчемный, если откровенно, человек. А держать его только затем, чтобы он нашим старичкам давление мерил, накладно. На все случаи жизни у него одни горчичники. Горчичники я и сам себе могу прописать, ха-ха! Тут и врачом быть не надо.
- А иголки! Он ведь и иголками лечил…