- Неужели? - невольно улыбнулся я.
- Правда. Можешь пощупать, - вздохнул Папа. - Какая-то ненормальная, бешеная эрекция. Постоянно. С утра до вечера. Ходить и то неудобно. А ночью сплю словно к животу привязали деревяшку. Не говоря уж, что просто отлить - теперь большая проблема…
Если бы я не знал Папу, то решил, что это он опять неудачно шутит. Но в том-то и дело, что он ничуть не шутил. Румянец на его щеках подтверждал, что он настроен как нельзя более серьезно. У меня мелькнула мысль, что именно так, вероятно, люди и сходят с ума. Я почувствовал себя крайне неуютно.
- И что же? - осторожно спросил я. - Теперь ты не знаешь, радоваться тебе или нет?
- Вот вот, - озабоченно проговорил Папа, - не знаю, что с этим делать. Было бы жаль заглушать такой эффект какими-нибудь другими лекарствами, но ведь я не могу сейчас этим воспользоваться.
- Не понимаю. Почему не можешь?
- Какой ты непонятливый, Серж. Я же тебе объяснил, что решил себя блюсти.
- Зачем? - тупо спросил я.
Папа на минуту задумался. На его лице даже отразилось нечто напоминающее сомнение. Нет, скорее, смущение!.. Это удивило меня еще больше, чем его странный разговор.
- Ну как же, - промолвил он, - как же иначе? Она, может быть, хочет так меня испытать. Смогу ли я себя блюсти…
Я понял, что он говорит об Альге, и смутился еще больше, чем он.
- Вот уж не знаю, что тебе на это сказать…
Я встал и, сунув руки в карманы, подошел к окну и окинул взглядом пейзаж с искусственным лесным озером.
Он молчал, и я тоже молчал. На этот раз я первый не выдержал и, подойдя к нему, горячо и сочувственно заговорил:
- Значит, это все из-за нее, да? Ты так переживаешь из-за Альги?
- Ты мне поможешь? - с неожиданной вкрадчивостью и даже внутренним жаром поинтересовался Папа, схватив меня за обе руки.
- Что ты имеешь в виду?
- Поможешь мне уложить ее в постель? А, Серж?
- Я?! Нет, нет! - пробормотал я, вырывая руки. - Ты шутишь!
- Нет, не шучу. И даже готов заплатить за это как за сверх важную и ответственную работу, - сказал он и даже кивнул в сторону своего знаменитого сейфа, словно собирался немедленно в качестве аванса отвалить мне кругленькую сумму. - Ты только скажи, Серж, сколько. Мне нужна помощь…
- Ты с ума сошел! - замахал я на него руками.
- Ну вот. Вот видишь, - нахмурившись, процедил Папа, - даже в этом не хочешь помочь. Даже в таком пустяке!
- Да что же я могу?
- Можешь, можешь, - нехорошо усмехнулся он. - Просто не желаешь.
- Дело совсем не в этом…
- А в чем? - жестко оборвал он.
Я пожал плечами.
- Ты, Папа, пожалуйста, не обижайся, но я не буду этого делать, - как можно мягче сказал я. - Это не такое дело, чтобы… - Я смущенно умолк.
Папа молчал. Мне сделалось ужасно неловко, словно я провинился перед ним, что отказался. Ей - Богу, я с радостью ему помог. Но просто по-человечески, дружеским советом, например.
- Мне кажется, в твоей ситуации нужно совсем другое- торопливо заговорил я. - С тобой происходит что - то необычное. У тебя с ней какие-то странные отношения, так? Расскажи, если хочешь…
- Не желаешь мне помочь, как хочешь. Кончен разговор, - холодно отрезал Папа.
Мои советы и дружеское участие ему были ни к чему. С нашей беседы мгновенно слетел приятельский тон и мое присутствие как бы сразу сделалось нежелательным. Впрочем, я бы и сам с радостью убрался, чтобы не усугублять взаимную антипатию.
Я прошелся из конца в конец по кабинету.
- Правда, - промолвил я, - лучше уж совсем закончить этот разговор…
Папа по-прежнему молчал и ковырял в ухе. Он был спокоен. Это я находился в какой-то горячке.
- Знаешь, Папа, я со вчерашнего дня как в бреду, - признался я. - Все вокруг как-то странно - погода, люди. Вчера я познакомился с одним человеком, официантом. Сразу после того как это случилось. Он работает в кафетерии. Я выбежал из кафетерия, чтобы пробиться поближе, а они, официанты, погнались за мной. Глупо, у меня не было с собой денег, чтобы расплатиться, а доктор не пришел…
Я рассказал ему о симпатичном голубоглазом официанте. О том, как тот, едва увидев фотографию и сообразив, кто я такой, вызвался помочь, дал мне взаймы.
- Забавно, - хмыкнул Папа, - забавно.
- По всему видно, хороший человек, - сказал я. - И надежный. Может быть, пристроишь его куда-нибудь, найдется у тебя для него местечко?
- Наверняка дрянь, тупица, - поморщился Папа. - Как его имя?
- Не знаю…
- Ха-ха! Просишь за него, а сам даже не знаешь, как его зовут. Мне это нравится!
- Говорю тебе, Папа, я был, как во сне. Кстати, потом он мне действительно приснился. Ты и он были как будто одно лицо… - пробормотал я, вспомнив вчерашний сон. - Но, кажется, он правда симпатичный человек.
- Всё у тебя, Серж, сплошное "кажется". А я говорю, наверняка какая-нибудь дрянь… Но как он, однако, быстро сориентировался с фотографией! Пожалуй, не такой уж он и тупой. Может быть, даже очень шустрый. Впрочем, черт с ним! А ты, поди, думал, что вокруг тебя вьются, что тебе все обязаны…
- До сих пор не могу поверить, что с доктором такое приключилось! Все словно какая-то галлюцинация. Ничего не понимаю!
- Так, может, действительно галлюцинация, а он жив-здоров? - мрачно пошутил Папа и зевнул.
- Погоди, Папа, - спохватился я, - ты сказал, что девушки упоминали Парфена с Еремой? Что ты об этом думаешь? Не сомневаюсь, что тебе все известно. У тебя всегда все, как на ладони, иначе ты бы не был Папой!
Он посмотрел на меня так, словно говорил: да, я - Папа, это верно, и, конечно, мне все известно, но за какие такие твоих заслуги я должен тебе это рассказывать? С какой такой радости?
- Что если одна из них действительно была девушкой этого Еремы, - рассуждал я, - и Ерема из ревности расправился с бедным доктором?
- А может, и обе Еремины.
- Ну да…
- Вот видишь, - усмехнулся Папа, - а говоришь, что ничего не понимаешь.
- Так как же на самом деле? - растерянно спросил я.
- А вот ты поезжай и сам разберись с братьями, - предложил Папа. - Как раз выяснишь что чему соответствует. Я тебе и людей дам, а?
- Шутишь! - покачал головой я.
- Нет. Займись делом. Тебя ведь возмутило произошедшее с доктором, правда?
- Ты шутишь…
- Я тебя проинструктирую. Дело важное, срочное. Что скажешь?
Я совершенно растерялся. Прежде Папа никогда не обращался ко мне ни с чем подобным. Даже не намекал.
- Ну что, - настойчиво допытывался Папа, - согласен? Да или нет? Нужно дать ответ, Серж! - Он по-прежнему лежал на диване, задрав ноги в дорогих кожаных туфлях ручной работы, и не сводил с меня глаз. - Что, неужели, опять не хочешь? Опять нет? Нехорошо, Серж, очень нехорошо!
К счастью, в этот момент со стороны мостков послышались гулкие шаги.
- Кто это там? - поинтересовался Папа, не меняя позы.
Я выглянул в окно. К нам направлялся начальник Папиной охраны Толя Головин.
- Это Толя.
- Ладно, - сказал Папа, - не переживай! Должно быть, за тебя уже другие поработали. Разобрались без тебя. Как всегда.
Толя Головин поздоровался и вопросительно взглянул на Папу, как бы спрашивая, можно ли говорить при мне.
- Присоединяйся, Толя, - сказал ему Папа, кивнув на стол.
Толя Головин по-свойски присел за стол и отломил себе большой кусок остывшей утки.
- Вкусно, - сказал он, погружая зубы в нежную мякоть.
- Вот, - продолжал Папа, - Серж интересуется, как это доктора угораздило подвернуться Ереме страшному… У тебя есть версии, Толя?
Пусть по своему обыкновению мрачновато и не смешно, но Папа все-таки подтрунивал надо мной. Это было ясно. Я понял это, как только Толя Головин принялся докладывать Папе обстановку.
Бедняга доктор с его отрезанными ушами был лишь незначительным звеном в глобальном развитии событий. Папа нарочно держал меня в неведении и напряжении. Оказывается, на утреннем совещании как раз обсуждалась общая ситуация вокруг Москвы в свете грядущих выборов нового главы государства, а также перераспределение власти и сфер влияния после недавней кончины прежнего правителя. Было очевидно, что заговор против нас существует, и притом изобретательно организованный и масштабный, и его корни уходят Бог знает в какие глубины. Даже Папа не имел полной информации о расстановке сил. Обсуждался доклад экспертов, следователей и аналитиков по ведомству безопасности, которые интерпретировали прошлое и просчитывали ходы на будущее. Это было что то вроде нескончаемой шахматной партии. Более точного сравнения применительно к политическим интригам не найдешь. Однако в отличии от шахматной, в этой партии участвовало не два соперника, а неопределенное их количество. И даже переменное их число. Участники появлялись, исчезали, появлялись вновь, а партия, начатая еще в незапамятные времена, продолжалась.
Теперь я находился в роли зрителя, а точнее невольного соглядатая, - хотя зритель я был не внимательный, а соглядатай и вовсе никудышный. Если уж на то пошло, разбираться в этих хитросплетениях мне вообще было ни к чему. Достаточно, что в глубине души я сознавал себя человеком, который сделал в этой пресловутой шахматной партии первый ход. Так или иначе я был настоящим и единственным творцом ситуации, сочинив и разработав идею Москвы, вокруг которой развернулась вся борьба. Обмолвись я об этом раньше, меня бы сочли сумасшедшим. Впрочем, раньше я и сам этого не понимал.
В самом начале моей работы мне казалось, что успех проекта целиком зависит от того, как я впишусь с ним в текущие события. В поисках вдохновения, я пытался проникнуться настроениями общества и как всякий обыватель считал себя хитрее государства со всеми его идеологиями. Начиная с юношеских увлечений всяческими социальными теориями и нигилистическими доктринами, я прошел все фазы скепсиса и критического отношения к идеологии как таковой. Давным-давно я ничему не верил на слово, не поддавался на агитацию и пропаганду, а к средствам массовой информации относился сугубо прагматически, а именно - пропускал мимо ушей "комментарии" и старался выуживать лишь голые "факты", из которых пытался составить "собственную" картину мира. Подобно нашим старичкам, я со вниманием смотрел телевизор, читал газеты и был уверен, что наблюдаю "реальную политику". К счастью, довольно скоро я понял, что и факты - не факты вовсе, а всего лишь осколки чужих мнений и точек зрения. Спасибо просветившим меня на этот счет Ницше и нашему профессору Белокурову. Последний доходчиво растолковал, что единственная реальность - это политическая воля отдельных индивидуумов, а все прочее, в том числе так называемые "факты", - нихиль, ничто. Я согласился всей душой. И, кажется, не расстался с этим убеждением даже в пору увлечения религией и в момент святого крещения.
Тогда мне еще не открылась суть происходящего, и я полагал, что градостроительные идеи следует разрабатывать с учетом, так сказать, "политических реалий". Я еще не понимал, что моя идея - сама по себе - станет единственной "реалией" и, подчинив себе всю "политику", заложит основы нового мироустройства… Между прочим Альга, подметив в идее Москвы элемент космизма, удивительно точно это почувствовала…
В то же время я чувствовал, что за поучениями и мнениями о. Алексея, иногда до смешного наивными и устаревшими до нафталинности, все же стоит нечто более авторитетное, чем в новейших интеллектуальных построениях… Взять хотя бы евангельскую пропись о том, что любая власть от Бога. Воля волей, но самые гадости и начинаются, когда волю употребляют на то, чтобы низвергнуть существующую власть. Сковырнуть можно болячку, а попробуйте-ка расковырять родинку. Раз уж выпал нам такой редкий и счастливый момент - умер наш старенький правитель естественной смертью, почему бы спокойно не подождать, пока все не образуется само собой и не будет избран наш всенародный кандидат? Может быть, и Москва-то моя возведена как раз для этого нашего нового Богоносца, и с его появлением идея Града приобретет свое полновесное воплощение?.. Я всегда подозревал, что у Папы имелось на этот счет особое мнение. Пожалуй, он сам считал себя рукой Божьей - что именно он, Папа, осуществляет высший божественный замысел, помогая восхождению Феди Голенищева.
Что касается меня, то кандидатура Феди меня вполне устраивала. Какие ни какие, пусть уж они состоятся, эти выборы! Все наши говорили, что они демократичные, то есть свободные. Тут, конечно, просматривался забавный парадокс: какими же еще могут быть выборы, как не свободными? Если технология выборов кого - то не устраивает, если кто-то утверждает, что избирательные урны у нас с двойным дном, как чемоданчик балаганного иллюзиониста, а массы заморочены проправительственной пропагандой, то на эти параноидальные обвинения может быть один ответ: дураки вы все. Сказано же: все в руце Божией - вместе со всеми вашими избирательными урнами, фальсификациями и пропагандой! Нет уж, как хотите, а в современном обществе выборы как таковые - чушь собачья. Кстати, даже профессор Белокуров, несмотря на свои рассуждения о первопричинности политической воли и ее решающем месте в нашей истории, отдавал должное трансцендентальной стороне происходящего. Воля волей, а мистику никак не обхитришь. Для нее не существует преград и ограничений. Тут уж не прикроешься фиговыми листками избирательных бюллетеней… Если массы и участвуют в спектакле, то лишь в качестве статистов, если не декораций. Политику безусловно делают личности, и нет конфликта между "низами" и "верхами", потому что не существует ни "верхов", ни "низов". Борьба всегда идет между личностями со своими конкретными возможностями, а толпу просто не принимают в расчет. Масса не выбирает себе правителей, не пишет законов, не отдает команд, не подписывает смертных приговоров и вообще никак не способна самостоятельно себя проявлять. У нее нет рук, чтобы делать, языка, чтобы говорить, головы, чтобы думать. На то она и масса. И не остается ничего другого, как только ею манипулировать.
Пусть я мечтатель и не от мира сего, но кое-что я видел. Хотя бы в сравнении с рядовым обывателем. Я наблюдал, как примитивно, буднично, грубо, тупо, нагло, дико, кроваво происходит "перераспределение полномочий", иначе говоря, борьба за власть. Поэтому, когда, скажем, по телевизору сообщали, что некая группа акционеров или там пайщиков какого-нибудь огромного концерна, вроде Папиной Фирмы, которая сама по себе сравнима с государством в государстве, избрала на своем собрании посредством открытого голосования, то есть честно и законно, нового руководителя, я лишь пожимал плечами: к чему все это? Наверное, даже самый тупой обыватель прекрасно понимает, что, прежде чем сообщать об открытых голосованиях, надо бы объяснить каким образом эта компания составилась, откуда взялись эти пайщики, которых всего-то таких богоравных - человек десять, и которые, прежде чем мило и дружно усесться перед телекамерами, перестреляли, перерезали и передушили сонмы других пайщиков. А главное, обыватель понимает, что сам-то он никакой не пайщик и таковым никогда не будет, а следовательно, бесконечно далек от этого праздника закона, демократии и благодати. Для чего тогда, спрашивается, эта видимость справедливости, если никто в нее не верит? Нет и быть ее не может. Кого хотят одурачить?.. Однажды я, как заправский обыватель (хотя по идее должен быть поумнее, чем обыватель), горячо распространялся об этом перед женой. "А они вовсе не для народа стараются, - пожала плечами жена. - И вовсе не стремятся никого одурачить. Ни народ, ни тебя. Просто хотят хотя бы между собой разобраться, по-семейному. Ведь они тоже люди и хотят жить между собой как люди…" Что ж, это вернее всего. Они, конечно, люди. Ради этой "семейной" справедливости весь сыр-бор.
В общем, настоящая политика - совсем не то, о чем можно вычитать в газетах или высмотреть по телевизору. Это частное дело нашего Папы и таких как он. Только это и может называться реальной политикой; и никакой другой не существует. Остальное - фикция.
Итак, поедая запеченную утку, Толя Головин докладывал Папе самую свежую информацию.
Судя по всему, события подошли непосредственно к стадии открытого противостояния. Из Города и пригорода шли глухие, неопределенные угрозы в адрес Москвы. Сразу в нескольких избирательных округах местные власти провозгласили временный суверенитет и намеревались провести досрочные выборы собственный верховных лиц. Обстановка там была ужасная. Кое-где имелись случаи форменного вандализма. В основном бесчинствовали подчиненные местным бандитам молодежные группировки. Электрички и станции метро забрасывались бутылками с зажигательной смесью. Особо отмечалось, что некоторые общеобразовательные школы и даже частные колледжи превратились в своеобразные бандитские военкоматы, которые производили принудительную вербовку подростков в летучие диверсионные отряды. Население было запугано до крайности, жители баррикадировались в подъездах многоэтажек, словно в осажденных крепостях. Поговаривали о том, что уже действуют ночные эскадроны смерти, тонтон макуты. Все это происходило со стремительностью пароксизма, и только немедленное введение значительных воинских формирований предотвратило наступление кромешной тьмы и хаоса. Однако военные закрепились пока что на блокпостах, а злоумышленники уклонялись от прямых столкновений. Наведение порядка было возложено на маршала Севу, который в настоящий момент концентрировал силы и разрабатывал масштабную операцию по нейтрализации подрывных элементов и всяческой партизанщины.
- Он трудится в поте лица, - не без уважения сообщил Толя Головин.
- Его можно понять, - рассудил Папа. - Сейчас, положим, он немного поостыл, но время предстоит горячее. Каков бы ни был исход противостояния, наш маршал в любом случае останется в выигрыше. Он и теперь в своем ведомстве царь и Бог, а со временем, стянув вокруг себя горы брони, ракет, опять запетушится. Ему вполне может взбрести в голову выдвинуть еще какие-нибудь условия. Особенно на лаврах победителя. Тут уж одним генералиссимусом его не ублажишь.
И снова было непонятно: шутит Папа или нет.
- Да, - засопев, признал Толя Головин, - это возможно.
- То-то и оно, - задумчиво кивнул Папа.
- Это, положим, еще можно пресечь. Достаточно принять соответствующее решение.
- Ну а ты сам, Толя, как насчет генералиссимуса? Устоишь или тоже захочешь примерить мундир?
- Мне и маршала-то, Папа, выше крыши, - скромно пошутил Толя.
- Значит, с этим решили, - подытожил Папа.
Теперь я окончательно понял, что именно последует за этим решением. Вероятно, Альга так и не рассказала ему о своем разговоре с о. Алексеем, об истинных причинах произошедшего с маршалом Севой.
- Папа, - взволнованно начал я, - мне стали известны кое-какие новые подробности об этом деле.
- О каком деле? - покосился на меня Толя Головин.
- Вот об этом самом. Об истории с генералиссимусом.
- Ого, Серж! Неужели ты стал интересоваться делами? - усмехнулся Папа, который до сих пор как будто забыл о моем существовании. - У тебя появились источники информации? Может быть, со временем ты станешь способен выполнять и кое-какие поручения?
- Это очень серьезное дело, - сказал я. - И мне совсем не смешно.