Глава XXXVIII
По-видимому, без пяти минут двенадцать весть разнесла по лесу зайчиха: "Полковник умирает". Слух разлетелся мгновенно, проник даже в самые глухие уголки Старого Леса, спустился в долину, откуда быстро просочился на луга и просеки, успев коснуться горных хребтов.
Птицы, стряхнув с себя сон, высунули из-под крыла голову и начали в недоумении щебетать. Весть подхватили белки, лисицы, сурки и прочие звери, которые вмиг очнулись от зимнего оцепенения. Им вторили ветры, хотя те и намеревались не тревожить лес до начала нового года. Встрепенулся Эваристо, который, как водится, отдыхал, и полетел разносить новость по окрестностям.
В долину Лентаччо, к кромке леса, сбежались звери, и даже те из них, что враждовали между собой, друг друга не трогали. Рассказывают, из темной чащи пришел старый медведь, последний представитель рода, ему тоже стало любопытно посмотреть, как умирает Проколо. Отовсюду слетелись птицы и устроили на деревьях перепалку, оспаривая лучшие места для наблюдения. Явились и духи Старого Леса, не все, правда, - для всех балка оказалась бы слишком тесна. Духов собралось три или четыре сотни, и вполне вероятно, среди них был Бернарди. Они притаились под елями, слившись с ночным мраком, чтобы полковник ни о чем не догадался.
И все же, как часто случается, самые любопытные из зайцев и белок, забыв про осторожность и нарушив уговор, подкрались поближе.
Ветер, поднявший бурю, присмирел. От грозных вихрей осталась лишь быстрая поземка, которая стелилась по снегу и тихонько насвистывала. Но Проколо не пошевелился. Его замело уже по колено, однако он по-прежнему стоял под елью и даже не выбрался из сугроба, точно стужа сковала все его тело.
Себастьяно Проколо действительно не мог больше двигаться. Мороз держал его в плену, отняв у полковника руки и ноги. Только его взгляд скользил по сторонам и выхватил из темноты неосмотрительных зайцев и белок. Вскоре полковник заметил всех, кто наблюдал за ним из чащи.
- Что тут происходит? - прогремел голос Проколо. - По какому поводу сборище? Неужто увидели что-то забавное?
По лесу пробежала дрожь, оробевшие звери бросились врассыпную. Послышался шорох, громко захлопали крылья.
- Полковник, - окликнула Проколо с вершины лиственницы сорока-часовой, которая тоже прилетела в балку. - Хочешь, я позову кого-нибудь на выручку?
- И ты здесь! - огрызнулся полковник. - Не суй нос в чужие дела, вот тебе мой совет.
- Полковник, - не унималась сорока, - в свете месяца я вижу, что твое лицо странно побледнело. С тобой приключилось неладное, полковник. Нужно непременно звать на помощь.
- Не лезь ко мне, - рявкнул Проколо. - Вспомни-ка лучше, как погиб твой братец.
- В таком случае прими от меня поклон, - сказала сорока, - я прощаюсь с тобой.
И, расправив крылья, полетела над макушками деревьев навстречу месяцу.
Вот она скрылась из виду. Проколо решил, что остался один, и сполз по стволу к подножию ели, свесив голову на грудь. Но звери, бесшумно ступая по снегу, вернулись в долину Лентаччо и снова принялись тайком разглядывать полковника. Ветер угомонился. Близилась полночь.
Наконец примчался Маттео.
- Полковник, чем это ты занимаешься? - загудел ветер, описав два-три круга над долиной.
- Видишь ли, стояли у меня здесь ловушки, - ответил Себастьяно Проколо, вмиг вскочив на ноги, - штуки три или четыре. Для лисиц.
- Ну а лопата зачем? - упорствовал Маттео. - Ты пришел спасти Бенвенуто, признайся уж, и теперь умираешь, причем зазря.
- Зазря? - упавшим голосом произнес Проколо.
- Именно. Я тогда пошутил. Бенвенуто в пансионе, цел и невредим. Мне только хотелось преподнести тебе к празднику подарок, чтобы, услышав долгожданную весть, ты в радости встретил Новый год.
- Пошутил. И ты готов поклясться, что пошутил?
- Клянусь, полковник. Я ведь не знал, чем эта шутка обернется, ты мне всегда говорил…
- Пошутил. Славная шутка! - воскликнул Проколо. - Как же я сразу не заподозрил…
- Напрасно ты все скрывал от меня, - оправдывался ветер, - я и предположить не мог…
- Пустяки, - сказал Проколо. - Не бери в голову. А теперь пора возвращаться домой.
- Боюсь, уже слишком поздно. Ты, похоже, пропал. У тебя больше нет сил, я же вижу… Полковник, почему ты все-таки утаил от меня правду? Зачем притворялся? Давай начистоту: да, я сломился, выдохся и гожусь лишь на то, чтобы гонять бумажных змеев; но и ты постарел, ты тоже здорово сдал, тебе не хватает человеческого тепла, а ты всегда стыдился это признать. Стыдился, полковник? Стыдился, что ты - человек? Что ты такой же, как все остальные?
- Я смогу дойти до дома, уверяю тебя. Отстань.
- Отстать, говоришь? Как бы не так! Разве не помнишь клятвы, что я дал в день, когда ты освободил меня из пещеры? Моя жизнь связана с твоей жизнью, до последнего вдоха. Если ты умрешь, мне тоже придется умереть.
- Сожалею, - сказал полковник. - Мне правда жаль, что так вышло. Но ничего уже назад не воротишь. А сейчас оставь меня в покое и лети своей дорогой.
Маттео полетел прочь, увлекая за собой наполнивший долину гул.
- Маттео! - крикнул вдруг Проколо. - Подожди! Забыл сказать тебе одну вещь. Не держи на меня зла, я ведь и в самом деле лгал и притворялся. Вот, пожалуй, все. Каюсь перед тобой только в этом. - Голос полковника совсем ослабел.
- Э, не бери в голову, полковник, - ответил ветер, который сразу вернулся на его зов. - Ты ни в чем не виноват. Если хочешь, останусь тут с тобой, а? Вместе веселее. Правда, нам уже не увидеть, как занимается первая заря нового года.
- Нет, - сказал Себастьяно Проколо, - я хочу остаться один.
Глава XXXIX
И в ночь на первое января Проколо остался один. Зверей, прятавшихся среди деревьев, сморил сон. Воздух был чистый и морозный. Месяц мало-помалу выцветал. Старый Лес был чернее угля.
А в доме полковника на столе стояли непочатая бутылка шампанского и одинокий бокал. Ветторе спал. Проколо забыл выключить радио, и по дому носилась праздничная музыка, сквозь которую пробивались веселые возгласы.
Даже в забытую Богом долину, где умирал полковник, доносились отзвуки колокольного звона и далекий треск хлопушек. В целом же ничего особенного не происходило. Завершился старый год, и его место тут же занял новый, время бежало без передышки.
Проколо стал еще бледнее. Его усы заиндевели. Едва исчез Маттео, полковник снова позволил своему телу соскользнуть в сугроб. Руки висели как плети, голова поникла.
Прилетели ветры, чтобы попрощаться с ним. И хотя ветры не были знакомы с полковником лично, они сочли делом чести поклониться хозяину Старого Леса, умиравшему так достойно. Кружа над елями, они затянули свои напевы. Это была величественная, строгая и торжественная музыка, какую людям выпадает на долю слушать самое большее раз в жизни. Себастьяно Проколо понял это и, собрав остатки сил, поднял голову. Даже осоловевшие звери проснулись.
Ветры пели старинные баллады о великанах, самые красивые из песен, которые они знали. Нам никогда не доводилось слышать тех баллад, однако известно, что у всякого, кто внимает той музыке, сердце наполняется великой радостью.
Звери позабыли о зиме, им начало казаться, будто в лесу солнечное, приветливое лето. Каждый возлагал большие надежды на будущее, чувствовал в себе неисчерпаемые силы и думал, что отныне ему все нипочем. Таковы чары музыки. И пока напевы разливались над лесом, исполнить мечту было совсем легко. Многие звери грезили, что вступили в царство вечной жизни. Иные представляли себе, как в них влилась небывалая мощь и они стали краше всех. Размышляли о счастливом новом годе, в котором целых триста шестьдесят пять удивительных, сказочно прекрасных дней.
А полковника будущее совсем не волновало. Он всматривался в даль - где-то там, на краю долины, он увидел темную гряду, которая стремительно приближалась. Сотни солдат, выстроившись ровными рядами, шагали в ногу, бойко и решительно, словно шли не по сугробам, а по широкой мощеной улице. Первым вышагивал знаменосец, за ним весь строй. Нетрудно догадаться, что это был полк, которым командовал Проколо. Не хватало только духового оркестра, но долина и без того качалась на волнах музыки, звучала победная песнь.
Проколо по-прежнему стоял, прислонясь к дереву, с гордо поднятой головой, почти по пояс в снегу. Его полк маршировал безукоризненно, ни один солдат не выбился из шеренги, хотя намело высокие сугробы, местность была гористой и подъем - крутым. Полковник уже мог разглядеть штыки, блестевшие при свете месяца, и узнал, благодаря своей острой памяти, каждого из солдат. Когда перед ним прошел знаменосец, левая рука Проколо дернулась - он, судя по всему, хотел отдать честь, но от стужи у него онемело все тело.
Вот так, слаженно, прытко и с боевым задором, строй промчался до устья долины и затерялся среди елей Старого Леса. Однако солдаты шагали довольно долго. Проколо даже поразился тому, насколько огромен его полк. И конечно, был польщен.
Месяц скатился с неба, и сверкание штыков погасло. Снежный ковер стал лиловым. Солдаты слились в черную массу, и различить их уже было невозможно. На востоке сквозь ночь стало сочиться тусклое сияние.
Звезды поблекли, и последний, замыкающий взвод скрылся в лесу. Ветры умолкли; притомившись от долгого бодрствования, звери разбрелись по своим логовам, птицы упорхнули в гнезда.
В ожидании рассвета все вокруг дышало тишиной и покоем. Полковник, с отменной выправкой, неподвижно стоял у ели. Неподвижны были его руки и ноги, глаза, рот, даже складки шинели. Сердце у него тоже не билось.
Глава XXXX
Тем временем ветер Маттео прилетел в пансион. И хотя был Новый год, ученикам не устроили никакого праздника. Мальчики, однако, не спали и в спальне, в темноте, ждали полуночи, чтобы открыть припасенную бутылку вина; не отрывая глаз от часов Берто со светящимся циферблатом, они отсчитывали минуты.
Несмотря на заговорщическое перешептывание товарищей, Бенвенуто сразу услышал Маттео, гудевшего за окном. Он украдкой выпрыгнул из кровати, распахнул окно, оставив ставни закрытыми, и два раза тихонько стукнул по деревянной раме.
- Я прилетел попрощаться с тобой, - сказал Маттео. - Сегодня ночью отчаливаю.
- Но куда?
- Потом узнаешь. А может, и нет. Но в любом случае я уже не вернусь.
- Погоди, - сказал Бенвенуто. - Я сейчас оденусь и выйду.
Он юркнул в раздевалку и надел теплую куртку, в которой катался на лыжах. Затем прокрался к выходу, бесшумно отпер дверь и выскочил наружу.
- Сегодня ночью я должен умереть, - объяснил Маттео. - В общем-то я уже начал исчезать, скоро смешаюсь с воздухом и постепенно растворюсь в небе.
- Но почему ты говоришь "я должен"? Да и разве ветер может умереть?
- Давай не будем вдаваться в детали, просто приключилась странная история. Однажды ты, наверное, узнаешь ее. - Голос ветра, слабея и истончаясь, взмывал все выше.
- Так не пойдет, - отчаялся Бенвенуто. - Не уходи, Маттео. Ты не должен умирать, нет. Тебя ждут великие дела. Образумься же наконец, ведь если ты останешься, то к тебе непременно вернутся прежние силы, а через три месяца наступит весна, будет тепло, солнце. Посуди сам, Эваристо покинет долину, ты снова будешь тут хозяйничать, станешь устраивать бури и нагонишь страх на всю округу. Начни все сначала. В погожие ночи ты опять будешь петь в лесу, и люди придут отовсюду, даже издалека. Под деревьями будут стоять духи, а я стану подпевать тебе, как тогда, на празднике.
- Все это только слова, - сказал ветер, - моя песенка и вправду спета. Кстати, сегодня непростая ночь, запомни ее: после этой ночи ты перестанешь быть ребенком. Не знаю, говорил ли тебе это кто-нибудь. Большинство ребят даже не подозревают, что детство заканчивается в одну ночь и что такая ночь вообще существует. Но приходит время взрослеть, они переступают порог детства, один шаг - и они уже в другом мире, дверь захлопнулась, всё. Обычно это случается во сне. И может быть, теперь настал твой черед. Завтра ты проснешься и почувствуешь небывалый прилив сил, и начнется совсем новая жизнь. Взросление, правда, всегда сопряжено с потерями: ты разучишься понимать язык деревьев, птиц, рек, ветра. И даже если я останусь, не умру, ты все равно уже не разберешь ни слова из того, что я говорю. Будешь, конечно, слышать мой голос, но слова сольются в монотонный, ничего не значащий шелест, и ты, наверное, рассмеешься, если тебе скажут, будто можно понимать язык ветра. Поэтому, думаю, лучше нам расстаться сейчас, для этого как раз наступил подходящий момент.
Голос Маттео угасал, становился все глуше и слабее. Ветер - сам того, вероятно, не желая - медленно растворялся в небе.
- Подожди-ка, - сказал Бенвенуто, - вот только сбегаю за лыжами, и мы отправимся к горе, я провожу тебя.
- Спасибо, - ответил Маттео. - Я постараюсь лететь ближе к земле, хотя теперь это нелегко, потому что меня относит наверх, и так мы доберемся до горы вместе.
Бенвенуто надел лыжи и пошел вслед за своим другом Маттео, от которого уже мало что осталось, тонкая струйка, трепетавшая в воздухе.
В свете месяца Бенвенуто пробирался по сугробам к Старому Лесу, стараясь не отставать от Маттео, кружившего у него над головой и постепенно пропадавшего в вышине.
По привычке ветер, не отдавая себе в этом отчета, колыхал ели, от прикосновения к которым мог родиться красивый звук. Близилось расставание, Бенвенуто загрустил и не находил нужных слов. Идти по снегу было тяжело, лыжи проваливались и вязли, иногда накрывал густой мрак, в котором ничего не разглядеть, да и нужно поспевать за ветром. Мальчик выбился из сил и уже не разбирал, что бормочет Маттео.
Они пересекали поляну, где когда-то давно, ночью, обитатели леса собрались на праздник. Неожиданно раздалось басовитое уханье филина.
- Маттео? - осведомился он. - А ты здесь кстати, я как раз собирался сказать тебе одну вещь. В последнее время она не выходит у меня из головы. Хочу пристыдить тебя, вот что. Ты одряхлел, стал безвольным и трусливым, пропала твоя хваленая мощь, а еще смеешь уверять, будто ты полон сил, никого не боишься, то да се. Ты паяц, непутевый, никчемный ветер, и некому сбить с тебя, лгуна, спесь. Ты самое жалкое и убогое создание, какое мне довелось повстречать в жизни. Нет, вы только посмотрите, как он важничает! А бестолковый мальчишка дорожит его дружбой, точно сокровищем.
- Филин, - ответил Маттео, - а ведь это тебе следует стыдиться, потому что я умираю.
И хотя филин сидел за завесой ночной темноты, стало ясно, что от этих слов он остолбенел, задышав беспокойно и прерывисто.
- Слишком уж длинный у тебя язык! - укорила его с соседней ветки какая-то птица с высоким ясным голосом. - Ну и бестактность, ну и конфуз вышел, ты так оплошал, что впору сквозь землю провалиться…
- Прости, Маттео, - смутился филин, - прости, я и помыслить не мог, удержу не знаю, когда начинаю сыпать колкостями, так что не принимай мои язвительные насмешки всерьез… Честное слово, я шутил.
- Брось оправдываться, филин, теперь это все не важно, - сказал Маттео. Он парил уже совсем высоко, и Бенвенуто не мог держаться с ним рядом. Мальчик чувствовал, что ноги у него подгибаются, ведь он шел на лыжах от самого пансиона и ни разу не остановился перевести дух.
Наконец они добрались до Рога Старика.
- А, вот она, злополучная пещера, моя погибель, - прошептал Маттео, стелясь по склону. И добавил: - Ну, Бенвенуто, прощай. Дальше на лыжах не пройти.
- Но я пройду, - заупрямился мальчик. И, скинув лыжи, стал карабкаться по скалам, посеребренным луной, нащупывая под снегом камни, за которые можно было зацепиться.
- Да ты в своем уме? - опешил ветер. - Поскользнешься, и пиши пропало. Метром выше или ниже, разница невелика, нам все равно придется расстаться.
Но Бенвенуто не сдавался. Он полз по обледенелому склону, хватаясь за выступы, которых там, надо признать, было немало, - и вот уже макушки деревьев качались где-то внизу. Бенвенуто проворно взобрался по отвесной скале и вылез на широкий гладкий уступ. Над головой у него было только небо.
Он смотрел на Старый Лес, вокруг которого расплывались сказочно-синие тени, на меркнущий серп месяца и узкую золотистую полосу, вспыхнувшую на востоке. Все окутывал покой. В целом мире - так, по крайней мере, казалось, - остались лишь они вдвоем, Бенвенуто, который стоял, завороженный, на вершине горы, и Маттео, который вот-вот должен был умереть.
Маттео поднялся над Рогом Старика и унесся в небо, навсегда. Бенвенуто больше не чувствовал его дуновения, но до него пока доносился голос ветра.
- Прощай, Бенвенуто, прощай! - еле слышно шелестел Маттео. - Не поминай лихом. Скажу тебе еще вот что: сегодня ночью умер твой дядя Себастьяно, утром его найдут в горах, занесенного снегом, и станут ломать голову, не понимая, что случилось. Но учти, он умер достойно, смертью отважного, благородного человека.
Шум ветра растворился в вышине. Маттео, без сомнений, продолжал что-то шептать мальчику - наверное, то были слова теплые и проникновенные. Однако он был уже слишком далеко, и его прощанья не долетали до земли.
Бенвенуто хотел крикнуть ему что-нибудь в ответ, но не смог вымолвить ни слова, в горле стоял ком. И тогда, глядя на восходящее солнце, он начал размахивать шапкой. А потом опустилась тишина.
Примечания
1
Никто никогда не видел, чтобы Проколо улыбался по-настоящему. (Здесь и далее прим. авт.)
2
После этого случая Аюти, даже если он ехал один, был вынужден каждый раз останавливать машину на том подъеме и оставшиеся два с половиной километра шагать пешком.
3
Иными ночами, когда стоит тишь и на небе ярко светит луна, в лесу случаются праздники. Их точную дату установить невозможно, и нет явных примет, которые указывали бы на их приближение. О празднике можно догадаться по какой-то особенной благости, разлитой в воздухе. Впрочем, люди в большинстве своем никогда этого не замечают. Однако есть и такие, кто вмиг чует. Подобным вещам нельзя научиться. Тут все дело в тонкости восприятия: некоторым она дана от природы, другие же ею не обладают вовсе и поэтому идут себе как ни в чем не бывало, в блаженном неведении, по ночному лесу и даже не подозревают, чтó там происходит, а лес между тем полон ликования.
4
Было около пяти часов пополудни.
5
С этим явлением, пока еще мало изученным, можно столкнуться в любом лесу, поле, овраге, на лугу или болоте: звери, птицы и растения вмиг оживляются, когда приходят дети, в них пробуждается небывалое красноречие, и завязываются самые настоящие беседы. Но стоит появиться хоть одному взрослому, как чары рассеиваются.
6
Гусеницы, даже испытывая сильную ярость или боль, не могут, конечно, издавать по-настоящему громких звуков, и их крики - ничто по сравнению с пением птиц, к примеру. Человеческое ухо не в состоянии уловить их.
7
Маттео среди них не было.