Эваристо прилетел сообщить обитателям Старого Леса свежие новости. Следует отметить, что несколькими днями ранее ветер учредил этот обычай - к огромной радости всех растений, зверей и гор. Взяв в расчет соображения пользы и занимательности - а это, безусловно, был подход современный, - Эваристо заручился помощью мелких ветерков из соседних долин, находившихся в его непосредственном подчинении: они кружили по окрестностям и собирали вести о недавних происшествиях, а потом Эваристо посылал их докладывать обо всем жителям чащи. В сущности, это не требовало от него больших усилий; в лесу же нововведение было встречено с восторгом. Порой (а именно так и случилось в тот день) Эваристо все-таки удавалось побороть лень, и он разносил новости сам.
Неудивительно, что он частенько появлялся со своей сводкой в Сухом Доле, который облюбовал Маттео, - Эваристо хотелось позлить соперника, показать, сколь велик его авторитет. К чести Маттео нужно сказать, что вел он себя безупречно, с большим достоинством, и от него ни разу не слышали брани или колкостей в адрес Эваристо.
- Свежие новости! - насвистывал Эваристо, проносясь над Старым Лесом, и сотни птиц, маленьких и крупных, слетались послушать его. Бенвенуто, придя в себя, сел и стал ощупывать подбородок, который ныл от сильного удара.
- "Поздравляем долгожителя", - начал Эваристо. - С удовольствием напоминаю, что сегодня день непростой: Просперитасу, вашему собрату, исполняется полторы тысячи лет, эта ель старейшая из старейших в долине. Он простоял пятнадцать веков и непременно простоит еще по крайней мере столько же. Просперитас высокий и могучий, на нем нет противных лишайников, корни у него в превосходном состоянии и шишек на ветвях каждый год - не счесть. Пусть его слух услаждают соловьиные трели - надеюсь, так оно и будет, - а ласковые весенние ветерки скрасят его дни.
"Беда на болоте Мосто". Минувшим утром на краю болотца Мосто, что в двух километрах от Нижнего Дола, случилось печальное происшествие. Восемь желтобрюхих жаб - одно из самых уважаемых семейств в округе - подверглись нападению сокола и одна за другой преставились в небесах.
"Умерла река Лампреда". Этим знойным, засушливым летом погибла речка Лампреда. Она достойна всяческих похвал, упрекнуть ее не в чем: нрав у Лампреды был кроткий, она прожила честную жизнь, никому не причинив зла. Грустная подробность: в пересохшем русле осталась лишь лужица, которая уменьшается день ото дня, и в грязи барахтается форель, обреченная на неминуемую гибель.
"Убийство". В садике перед зданием ратуши в поселке сегодня в полдень на листе настурции была обнаружена обезглавленная оса. Расследование показало, что бедняжка варварски убита своей подругой, мотивы преступления неизвестны.
"Научное открытие". Протерво, мудрый глухарь из лесов долины Тибола, на днях совершил научное открытие, способное изменить наш взгляд на природные явления: ему удалось вывести закон чередования периодов жары и холода в зависимости от положения солнца на небосклоне. Протерво назвал его законом смены времен года. Завтра утром на горе Анания, на высоте 985 метров, он разъяснит суть открытия всем желающим.
"Разоблачение двух пугал". В результате долгого и тщательного исследования удалось выяснить, что двое грозных стражей, которые охраняют пшеничное поле в Фенкине, - всего лишь пугала. Это уже пятнадцатое по счету разоблачение, совершенное птицами за лето. Особых похвал достойна синица Мариетта - она осмелилась пролететь всего в паре сантиметров от устрашающих фигур и обнаружила уловку, так что теперь у птиц нет повода для страха и беспокойства. После того как эту весть объявили во всеуслышание, на поле стали кормиться целые стаи пернатых.
При оглашении этой новости птицы, сидевшие на ветках, принялись громко щебетать, выказывая свою бурную радость.
- Есть еще одно известие, - сказал Эваристо. - Вчера неподалеку от Нижнего Дола был замечен человек на телеге. Он высокого роста, в черной широкополой шляпе и едет на странной телеге, которая представляет собой длинный ящик, выкрашенный в черный цвет, на четырех огромных колесах; эту диковинную конструкцию тащит большая лошадь с важной, горделивой поступью. На вопрос, что находится внутри ящика, человек отвечать отказался. Вот так, не спеша, он пересекает долину в неизвестном направлении.
Доложив обо всех происшествиях, Эваристо затих. Птицы еще ненадолго задержались у поляны, обсуждая новости, а потом упорхнули в глубь чащи.
Бенвенуто побрел к дому. Он вернулся около пяти; на крыльце стоял полковник, и они обменялись, как всегда, скупым приветствием. Уже в дверях мальчик заметил грузную мышь - она притаилась всего в нескольких сантиметрах от Проколо - и сразу узнал в ней ту, что приходила по ночам спать в его матрасе.
- Дядя Себастьяно! - окликнул он. - Сзади тебя мышь!
Полковник обернулся и сказал:
- Да, сзади, ты прав. - И прикрикнул резко: - А ну, пошла вон отсюда!
Мышь юркнула в нору.
- Почему ты не пнул ее? Ты должен был убить ее, подлую тварюгу, да, должен был.
- А ведь верно, - согласился Себастьяно Проколо. - Следовало пнуть ее.
Однако было ясно - и Бенвенуто сообразил сразу, - что полковник остерегался убивать мышей или, по крайней мере, не спешил избавиться от них.
Глава XXIV
26 июля 1925 года, в жаркий полдень, полковник заметил вдалеке телегу, которая катилась по дороге откуда-то из долины, запряженная большой лошадью. Ему стало любопытно, он пошел навстречу и вскоре поравнялся с ней. Это была та самая чуднáя телега, о которой рассказывал Эваристо обитателям леса. Возница в черной широкополой шляпе был по меньшей мере на пядь выше полковника. Лошадь же оказалась просто громадной. Телег, подобных этой, Проколо видеть не доводилось: вместительный ящик, покрытый блестящей черной краской, с крышкой сверху. Издалека он напоминал гроб.
Незнакомец вел лошадь под уздцы и шел совсем медленно, уставившись в землю.
- Далеко ли направляетесь? - поинтересовался Себастьяно Проколо, подойдя ближе. - И что в этом ящике?
Человек даже не замедлил шаг, лишь взглянул исподлобья на полковника, не проронив ни слова.
- Вы находитесь на моей земле, уважаемый, - продолжал Себастьяно Проколо, - и обязаны отвечать на мои вопросы. Что внутри ящика?
На этот раз незнакомец остановился и пристально посмотрел на полковника: у него были маленькие, но сверкающие глаза. Щелкнув в воздухе кнутом - раздался пронзительный свист, - он ответил гневно:
- Что внутри ящика? Что внутри ящика? - И снова щелкнул кнутом. - Душа твоя проклятая, вот что внутри!
С этими словами возница откинул крышку.
Из ящика донесся странный гул, а затем выпорхнул целый рой маленьких белесых бабочек с жесткими крыльями; они поднялись в небо огромной плотной тучей и, описав три или четыре круга над поляной, улетели в направлении Старого Леса. Их было не менее пятидесяти тысяч.
Конечно, в этой толкотне некоторые бабочки пострадали, какие-то даже погибли и теперь лежали на земле. Полковник подобрал одну и внимательно рассмотрел. Это действительно была бабочка - длиной около трех сантиметров, с розовым тельцем и белыми крыльями, расчерченными черными зигзагами.
Себастьяно Проколо не разбирался в видах бабочек. Он сердито посмотрел на незнакомца.
- Я не знаю, что это за бабочки, - воскликнул он, - но если они принесут вред, я упеку вас за решетку, не сомневайтесь.
Тем временем незнакомец ловко развернул телегу - его проворству оставалось только подивиться, ведь дорога была узкой, - и направился к долине, даже не удостоив полковника ответом.
- Кто вы? Стойте! Назовите свое имя! - крикнул Себастьяно Проколо, доставая из левого заднего кармана брюк револьвер. - А не то выстрелю в лошадь!
- Стреляйте, стреляйте на здоровье, - сказал возница, обернувшись, но продолжая идти.
Полковник нажал на курок. Раздался тихий сухой щелчок, только и всего. Он спускал курок еще четыре раза, однако напрасно: он забыл вставить в барабан патроны. Незнакомец шагал вперед, спокойный и невозмутимый, словно заранее предвидел, что револьвер не выстрелит. Он был уже далеко.
Полковник стоял как вкопанный, точно что-то мешало ему сдвинуться с места. Его левая рука, сжимавшая револьвер, висела как плеть. Стояла жара. От леса и полей в небо поднимались невидимые испарения.
Таинственная телега скрылась на горизонте. Проколо посмотрел на свою тень: она выросла до невероятных размеров, как и в ночь праздника в Старом Лесу.
Мы не располагаем достоверными сведениями, но многие утверждают, что в иные дни, под лучами солнца или луны, тень полковника Проколо становилась неслыханно длинной. Исключительные размеры, до которых вытягивалась его тень в двух упомянутых случаях, можно, наверное, объяснить законами преломления света или уклоном ландшафта. Если же речь идет о свойствах самой тени, то тут нам остается лишь развести руками, поскольку это противоречит принципам физики, на которые опираются ученые. Правда, никто пока не выяснил доподлинно, что же на самом деле происходит с тенью полковника. Известно только, что стоило разнестись слуху об этом любопытном факте, как десятки людей, прежде всего ребятня, стали подниматься в горы к дому Проколо, надеясь увидеть его тень. По большому счету, в мире есть немало явлений, которые не подчиняются законам науки и кажутся невероятными тем, кто не сталкивался с ними лицом к лицу!
Лето в Нижнем Доле выдалось хорошим, было много ясных, погожих дней. Однажды Маттео заявил полковнику - очевидно, кривя душой, - что к нему вернулись силы и он готов, если Проколо прикажет, предпринять очередную попытку разделаться с Бенвенуто. Он чувствует в себе прежнюю мощь. И на сей раз все предвещает удачный исход.
Но полковник отказался. Сказал, что нужно действовать с осторожностью. Когда он хотел бросить мальчика в лесу, незнакомый ветер сразу растрезвонил об этом: к счастью, его болтовня не повлекла за собой дурных последствий и дело удалось замять. Однако с тех пор прошло еще слишком мало времени. Поэтому лучше подождать. Он конечно же не упустит подходящего момента.
Глава XXV
Пришла зима, выпало много снега. В свободные от занятий часы, а также по воскресеньям Бенвенуто катался с товарищами на лыжах. Его приятели, в особенности Берто, лихо мчались вниз по склону и издевались, видя, как часто он падает; поэтому Бенвенуто отыскал балку, где его никто не видел, и тренировался там - спускался с горы и поднимался, снова и снова, вниз и вверх, до тех пор, пока хватало сил. У него быстро уставали ноги, лыжи набегали одна на другую, Бенвенуто вяз в сугробах и порой даже плакал.
- Хмм… - просвистел ветер Маттео, стряхнув с еловых лап шапку снега. - Твой дядюшка Себастьяно ни разу в жизни не плакал, учти. И твой дед тоже. Быть может, не плакал и прадед, и вообще ни один мужчина из рода Проколо.
Но Бенвенуто был безутешен.
- Плакать - дело пустое, предоставь его другим, - продолжал наставлять мальчика Маттео. - Слезами горю не поможешь. Ну же, перестань, ты научишься кататься на лыжах, вырастешь сильным и высоким, как твой дядя Себастьяно, станешь говорить басом, а когда крикнешь во весь голос, даже волки разбегутся прочь. У тебя вся жизнь впереди, а я уже на последнем издыхании, вот ведь как. И я бы тоже с удовольствием всплакнул, если бы не звался Маттео. Видишь, до чего я докатился? Нянчусь с мальчишками. Но спроси, обязательно спроси у тех, кто постарше тебя, каким был раньше ветер Маттео. Да, теперь нянчусь с мальчишками.
Выбравшись из сугроба, Бенвенуто молча слушал.
- Есть вещи, которые бывают всего раз в жизни, дружище, и больше не повторяются, - продолжал Маттео с горечью. - Так что смотри в оба, не упусти свою удачу. А то, что прошло, - прошло навсегда. С чужаками я, конечно, держусь надменно, стараюсь пустить пыль в глаза и казаться суровым, вздорным. Нужно внушать к себе уважение, быть на высоте до тех пор, пока это возможно. Хочу спеть тебе свою последнюю песню. Она называется "Эпическое желание". Погода, правда, не самая подходящая, но теперь, к сожалению, такие вещи зависят не от меня.
Стоял тусклый, пасмурный день, небо было задернуто плотным покрывалом из серых туч - словом, погода и вправду слишком хмурая для песни, какую собирался спеть Маттео. И все же Маттео исполнил ее:
Это желание зажглось во мне, когда я огибал гору
(и не у меня одного, это точно, возникало такое желание!),
это желание поселилось во мне,
когда я понял - а понял я не сразу! -
когда я понял, что в глубине проклятой пещеры
забыл огромный молот,
который столько раз выручал меня в битвах.
Но я был уже далеко, слишком
далеко, чтобы вернуться за молотом.
Оставалось лишь нестись вперед,
вперед через долину,
продолжать свой путь, шагая в ногу с остальными,
и больше уж не сражаться на поле боя,
не гонять туч над горами, не устраивать бурь,
не одерживать побед, не греться в лучах славы
и не упиваться своей разрушительной мощью.
Вот тогда-то зажглось во мне желание -
ясно, конечно, что прошлому нет возврата
и песня моя спета, -
хоть один раз,
один-единственный раз -
больше ни о чем я не прошу -
позабавиться, как раньше, тряхнуть стариной
и разрушить, сдуть, разнести что-нибудь.
И один раз, всего один-единственный раз
почувствовать себя свирепым, беспощадным, дерзким
и полным юношеского задора!
Закончив песню, Маттео улетел, стелясь по заснеженной земле, изнуренный, грустный и подавленный.
Глава XXVI
В первых числах ноября Себастьяно Проколо купил радиоприемник. Из Нижнего Дола пришел мастер, который установил антенну и научил полковника пользоваться устройством. Потом Проколо еще прочитал инструкцию. Вечером 8 ноября приемник можно было включать. Уже наступила ночь, когда мастер в присутствии полковника в последний раз проверил, все ли в порядке.
Впервые в доме зазвучала музыка. Из какого-то отдаленного уголка мира плыл вальс. Радио работало безупречно. И хотя ночь выдалась ветреная и ненастная, помехи были совсем слабыми, еле уловимыми.
- Поймали Ригу, - сказал мастер. - Через пару дней вы начнете различать все радиостанции.
Полковник попробовал сам настроить приемник на другую волну. Ему без труда это удалось. Затем он снова переключил на вальс, который звучал особенно чисто и громко. Собрав инструменты, мастер попрощался и пошел к выходу. Полковник проводил его от своего кабинета, где было установлено радио, до порога и дал несколько лир. Стояла глубокая ночь.
Ветторе суетился на кухне, а Себастьяно Проколо поднялся обратно к себе: по кабинету разливалась музыка. Усевшись за стол, полковник заметил, что к звукам примешался какой-то странный посторонний шум. Он повертел ручку, поймал другие станции, но ему не удалось настроить приемник так же хорошо, как в присутствии мастера. Более того, казалось, что непонятный гул, похожий на назойливое шуршанье, становился все громче и его источник находился гораздо дальше, чем источник музыки; неведомый шум не накладывался на игру оркестра, а вплетался в нее, встревал в партии инструментов, внося в мелодию сумбур и путаницу.
Полковник распахнул окно и хотел позвать мастера, но тот уже скрылся из виду. Послышался крик сороки-часового. Может, мастер забыл что-то и решил вернуться? Нет, это пришел Аюти обсудить дела.
У Аюти дома тоже было маленькое радио - правда, Аюти не слишком разбирался в технике. И все же полковник, у которого сильно испортилось настроение, захотел показать ему свой приемник и спросить совета.
Передавали отрывок из оперы, но звук выходил не чистым.
- Вроде бы "Фауст", - сказал Аюти. - А ведь вы верно подметили, полковник, в игру вмешивается какой-то шорох. - И добавил чуть погодя: - Странно. Похоже на шелест ветра в лесу.
- Шелест ветра в лесу? - удивился полковник.
- Именно. Но это я сказал просто для сравнения. Разумеется, никакого ветра там и в помине нет.
Шум не прекратился, и на следующий день Себастьяно Проколо послал за мастером. Тот заново настроил радио, и приемник заработал без помех. По просьбе Проколо мастер остался у него до позднего вечера.
- Не могу взять в толк, что там неисправно, - признался он. - Конечно, я слыхал про подобные неполадки, которые и науке объяснить не под силу. От них не застрахованы даже приемники лучших марок.
Однако и в тот вечер, стоило мастеру уйти, полковник услышал загадочный шелест, который вторгался в звучание радио. Проколо бросился к окну и позвал мастера, который еще не успел далеко уйти.
Едва тот вошел в кабинет, гул затих, причем мастер даже не прикасался к приемнику.
- Черт знает что. - Проколо был в недоумении. - Уверяю вас, лишь только вы ушли - и опять стал доноситься шум, точь-в-точь как вчера, поверьте мне на слово.
Мастер растерянно посмотрел на него и рассмеялся.
- Простите, я смеюсь потому, что все это крайне любопытно. В общем-то случается всякое. В войну я работал на телефонной станции, и как-то раз мы с сержантом решили переночевать в большой усадьбе - дом пустовал. Кроватей там была уйма, и мы устроились каждый в отдельной комнате. Я уже заснул, когда меня разбудил сержант. "Слышу какой-то шум, - сказал он, встревоженный. - Не пойму, что бы это могло быть. Попробуй-ка разберись ты". Иду к нему в комнату, там гробовая тишина. Возвращаюсь к себе, но через несколько минут опять заходит сержант. "Клянусь, - говорит он, - я слышу все тот же шум". Снова иду к нему: тишина. А надо заметить, сержант был смелым человеком, и его не так-то просто сбить с толку.
- Не понимаю, зачем вы рассказали эту историю, - буркнул полковник, явно раздосадованный. - Шум в приемнике мне не померещился.
- Ну в таком случае, что это за шум? - спросил мастер. - На что он похож?
- О Боже, его сложно описать, - ответил Проколо. - Наверное, приглушенный гул. А точнее, представьте, как шумит лес при сильном ветре.
Мастер покачал головой:
- Даже предположить не могу, откуда взялся этот гул. Если он не прекратится, позовите меня завтра, попробуем что-нибудь сделать с антенной.
На следующий день полковник опять послал за мастером, пришел также инженер с дамбы. Антенну переставили на другое место, и тем не менее Проколо, оставшись один, по-прежнему слышал рокот, который подкрадывался издалека, постепенно нарастал, вбирал в себя голоса теноров, партии скрипок и в конце концов поглощал весь оркестр, заполнял весь дом.
Глава XXVII
Опасаясь, вероятно, показаться смешным, полковник Себастьяно Проколо больше не настаивал, чтобы мастер приходил чинить радио. Однако странный гул обеспокоил его.
Каждый вечер Проколо упрямо крутил ручку приемника и выключал его, как только необъяснимый шум заглушал все остальные звуки. Спустя несколько минут он повторял попытку, ловил разные волны, потом принимался нервно шагать по кабинету или, заложив руки за спину, неподвижно стоял у окна и вглядывался в ночную темноту.
Наконец полковник позвал к себе Бернарди. Включил радио и, когда из приемника вырвался злополучный шум, спросил, испытующе глядя на него:
- Этот шум, Бернарди, вам знаком? Он ведь знаком вам, не правда ли?
- Да, к сожалению, - ответил Бернарди. - Он не дает мне покоя с августа.
- Что вы сказали? Повторите, ради Бога.