И вот однажды ранним утром, едва ступив из комнаты на крышу, Амар понял, что сегодня работать ему не придется. Мысль о том, чтобы что-то сделать, что-то предпринять, переполняла его возбуждением. Казалось, вот уже целую вечность он каждый день ходит в городок глинобитных хибарок, здоровается с хозяином, берет у него ключи, спускается в свою сырую пещерку, где его ждет мамил, садится на привычное место и начинает вращать колесо. Один день походил на другой как две капли воды, ничего не менялось, и даже сам процесс превращения глины в кувшины и блюда больше не интересовал его. Все это окончательно обессмыслилось, даже деньги, половину которых он регулярно отдавал отцу, а часть откладывал, пряча в завязанный узлом носовой платок, который повсюду носил с собой. Каждый день он развязывал платок и пересчитывал содержимое, иногда кое-что добавляя и раздумывая над тем, что можно купить на сбережения. Пока на пару настоящих взрослых ботинок не хватало, но это потому, что были у него и другие расходы.
Амару хотелось есть, но в доме все было тихо. Отец, вернувшись из мечети, снова лег, остальные еще спали. Амар быстро оделся и вышел на улицу. Голуби негромко ворковали, расхаживая по насесту возле колодца. Воздух на улице благоухал, точно в первые дни творения. Большинство лавок было закрыто, а в тех, что успели открыться, застоялись ночные тени. Амар купил большую круглую лепешку, полдюжины бананов, кулек фиников и пошел по берегу, не спеша и без особой цели. Все рыбные лавки уже торговали, и сильный, целебный запах свежей рыбы висел в воздухе. Мало-помалу на улицах стал появляться народ. Амар добрел до новых домов Эль-Мокфии: за оградами в кронах деревьев пели птицы. Он вышел из города через ворота Баб Джедид и по мостику перешел на другой берег. Пыльная дорога тянулась между стенами колышущегося тростника. Дойдя до магистрали, он остановился, не зная, в какую сторону направиться. В этот момент где-то совсем рядом тихий голос позвал: "Амар!" Обернувшись, Амар узнал Мохаммеда Лалами - юношу чуть выше ростом и, возможно, на пару лет старше. Он выходил из прибрежных зарослей, с влажных волос капала вода. Молодые люди обменялись приветствиями.
- Ну, как вода? - спросил Амар.
- Неважная. Слишком мелко. Особо не поплаваешь. Разве что умыться. - Мохаммед потряс головой, как собака, и, откинув волосы, пригладил их, отжимая воду.
- Может, поедем на Айн-Малку поплавать? - предложил Амар. Отношения с Мохаммедом у него были хорошие, но они не виделись уже несколько месяцев, и Амару было любопытно, что у его приятеля на уме.
- Ай-ай-ай! - воскликнул Мохаммед. - И как же мы туда доберемся?
- Можно взять велосипеды в Виль Нувель.
- Ха! Теперь их дают бесплатно?
- Ana n'khalleslik, - быстро произнес Амар. - Это я беру на себя. Я тут скопил немного.
Мохаммед сделал вид, что смущен, но протестовать не стал, и они пустились в путь. Городской автобус до Виль Нувель подошел со стороны ворот Баб Фтех, они сели в него и, держась за поручни на задней площадке, стали перекидываться шутками с одноногим мужчиной в военной куртке, заявившим, что он - ветеран войны.
- Какой такой войны? - переспросил Амар сурово, потому что рядом был Мохаммед.
- Войны, - ответил мужчина значительно. - Ты что, никогда не слышал о войне?
- Слышал, и не об одной. О войне с немцами, с испанцами, с краснокожими, о войне в Индокитае и о войне Абд эль-Крима.
- Про это ничего не знаю, - нетерпеливо ответил мужчина. - Я просто был на войне.
Мохаммед рассмеялся.
- Похоже, он говорит о войне в квартале Мулая Абдаллаха. По ошибке зашел не в тот бордель, и кто-то застукал его не с той девчонкой. Так говоришь, тебе только ногу отрезали? Ну, ты счастливчик, доложу я тебе.
Все трое рассмеялись.
В Виль Нувель француз, дававший велосипеды напрокат, преувеличенно долго и внимательно разглядывал cartes d'identite молодых людей, прежде чем позволил им уехать.
- Сукин сын, - пробормотал Мохаммед сквозь стиснутые зубы, когда они катили по авеню де Франс под платанами, - ведь не хотел нам давать. Видел француза, который подошел, пока мы ждали? У него даже удостоверения не спросил.
- Может, это был его знакомый, - ответил Амар.
Представлялась неплохая возможность завести разговор о том, что его действительно интересовало, но Амару не хотелось: было еще слишком рано, и он был слишком счастлив.
Стоило выехать за город, где уже не было спасительной тени, и они сразу поняли, как мучительно палит солнце. От этого им еще больше захотелось поскорее добраться до Айн-Малки. Они ехали по равнине. Покрытая трещинами земля, участки выжженной стерни медленно проплывали мимо. По обе стороны прямой длинной дороги протянулись узкие канавы, по которым бежала вода. Пару раз приятели останавливались, чтобы напиться, умыть лицо холодной водой, побрызгать на грудь.
- Может, по кусочку хлеба? - спросил Амар, голова у него кружилась от голода. Но Мохаммед уже успел позавтракать, есть ему не хотелось, и Амар решил дождаться, пока они не доберутся до места.
За несколько километров до Айн-Малки дорога углубилась в эвкалиптовую рощу и начала петлять, спускаясь к озеру. Мохаммед держался впереди, и Амар, разглядывая сзади его шею и ноги, думал о том, кому из них двоих удалось бы взять верх, случись им подраться. Мохаммед съехал на обочину, уступая Амару место, чтобы тот мог поравняться с ним, но Амар, нажав на ручной тормоз, остался сзади. Он решил, что, хотя Мохаммед и выше, он не такой сильный и ловкий и, пожалуй, его можно одолеть. Однажды он видел фильм про дзюдо, и с тех пор ему нравилось воображать, как в нужный момент он использует против своего соперника какой-нибудь прием. Мгновенное движение запястья - и человек уже валяется у твоих ног. Отпустив тормоза, Амар дал велосипеду разогнаться и быстро настиг Мохаммеда.
- Тут посвежее, верно? - сказал он.
Они словно плавно спускались по краю гигантской воронки. Неровная земля поддеревьями была устлана толстым бурым ковром длинных опавших листьев, скопившихся за многие годы; от постоянной смены тени и просочившихся сквозь листву лучей стало сумрачно. Тишину рощи нарушало только похрустывание колес по мелкой щебенке.
Скатившись вниз, оба слезли с велосипедов, потому что земля сделалась слишком рыхлой. Сквозь ветви впереди уже видна была недвижная гладь маленького озера.
- Райское местечко, - удовлетворенно произнес Мохаммед. - Кругом не было ни души. Мохаммед прислонил велосипед к дереву и, прежде чем Амар подоспел, скинул рубашку и шаровары. Нижнего белья на нем не было.
- Ты что, так и собираешься купаться? - удивленно спросил Амар. Начав работать у гончара, он купил две пары хлопчатобумажных трусов: одна из них была сейчас под брюками.
Мохаммед подпрыгивал, переминался с ноги на ногу, горя желанием поскорее залезть в воду. В ответ на слова Амара он только рассмеялся.
- Так и собираюсь.
- А вдруг кто-нибудь придет? Какая-нибудь женщина или француз?
Мохаммеда это явно не очень заботило.
- Ну так принесешь мне брюки.
Предложение показалось Амару не слишком практичным, но другого выхода не было: придется Мохаммеду купаться нагишом. Они вместе вбежали в ледяную воду, поднимая фонтан брызг, пока вода не дошла им до плеч. Тогда они стали плавать взад и вперед, изо всех сил размахивая руками и ногами, чтобы согреться. Утомившись, они забрались на невысокую бетонную плотину, построенную на другом конце озера, и растянулись на солнцепеке, выбрав сухое место над водосливом. Лежа там и переворачиваясь с боку на бок, они рассказывали друг другу смешные истории и дружно хохотали; наконец, солнце настолько раскалило их тела, что темный подводный мир вновь показался самым желанным местом на свете. Следуя молчаливому уговору, они решили бороться за право прыгнуть в воду вторым. Впрочем, скоро борьба прекратилась, так как приятели одновременно сообразили, что риск поскользнуться и свалиться на камни за плотиной слишком велик. Поднявшись на ноги и переведя дыхание, они разом, как по сигналу, нырнули в воду. Амар вдруг почувствовал, что страшно проголодался. Барахтаясь, пуская пузыри, захлебываясь, он крикнул Мохаммеду, что пора перекусить. К берегу они плыли наперегонки.
Амар, первым выбравшийся на глинистый берег, скользнул под низкие ветви ив, где стоял его велосипед, и проворно отвязал привязанный к багажнику сверток. Забравшись на камень, они устроились на солнце и принялись за еду. Вдруг со своего возвышения они заметили на другом берегу мальчика, который, пристроившись между камней, старательно стирал свою одежду и раскладывал на солнце. Заслонив ладонью глаза от солнца, Мохаммед внимательно посмотрел на него.
- Джибли, - объявил он. Амара не интересовало, откуда паренек - городской или из деревни, - поэтому он продолжал жадно жевать финики и хлеб, глядя на невысокие, ощетинившиеся кактусами холмы, окружавшие озеро, и посматривая в небо, где показался ястреб: медленно вплыв в поле его зрения, птица раскинула крылья и заскользила над землей, пока не скрылась за ломаной линией горизонта.
- Где ты сейчас работаешь? - спросил Мохаммед.
Амар рассказал ему свою историю.
- Сколько платят?
Амар назвал цифру, вдвое уменьшив ее.
- Вот это да! Хороший мааллем?
Амар пожал плечами. Это движение и выражение его лица означали примерно следующее: "Что хорошего может быть в наше время?" Мохаммед понял и спорить не стал. Сам он, как слышал Амар, работал приказчиком и посыльным в одной из лавок отца. Амар откинулся на камне, лежать было очень удобно, и он хотел провести несколько минут на солнце, наслаждаясь сытостью. Но непоседа Мохаммед крутился возле него, болтая без умолку; Амар пожалел, что не поехал один.
- Вчера ночью случился еще один большой пожар рядом с Рас эль-Ма, - сказал Мохаммед. - Восемнадцать гектаров выгорело.
- К концу лета в Марокко вообще не останется пшеницы, - заметил Амар.
- Похоже, что так.
- Из чего же будем печь хлеб зимой?
- Придется без хлеба посидеть, - спокойно произнес Мохаммед.
- Что же тогда есть?
- Пусть французы об этом думают. Попросят прислать из Франции.
- Может быть, - ответил Амар. Сам он не очень-то был в этом уверен.
- А не попросят, так еще лучше. Беда разразится скорее, если люди будут голодные.
Мохаммеду было легко так рассуждать: самому-то голодать не придется. Отец его был купцом и, наверное, имел дома запас муки, масла и нута, чтобы в случае чего продержаться пару лет. Зажиточные фесцы и богатеи всегда хранили огромные запасы продовольствия на крайний случай. Готовиться к осаде было одной из городских традиций: такие ситуации возникали не раз даже после французской оккупации.
- Так велит Истиклал? - спросил Амар.
- Что? - рассеянно переспросил Мохаммед, внимательно глядя на деревенского паренька, который закончил стирку и, присев на корточки, ждал, пока высохнет его одежда.
- Насчет того, что лучше, чтобы люди голодали?
- А ты что, сам не видишь? Если люди будут жить, как прежде, с вечно набитым брюхом, все так и пойдет своим чередом. А вот когда они проголодаются и будут горевать, что-нибудь да случится.
- Кому ж охота голодать и горевать? - сказал Амар.
- Совсем ничего не соображаешь? - настойчиво спросил Мохаммед. - Или не хочешь, чтобы французы отсюда убрались?
Амару вовсе не хотелось, чтобы разговор принимал такой оборот.
- Пусть эти собаки горят в аду, - сказал он.
Вот в чем была беда Истиклала и вообще всей политики: о людях говорят так, словно это не настоящие люди: вещи, цифры, животные - что угодно, только не люди.
- Ты был на этой неделе в Зекак-эр-Румане? - спросил Мохаммед.
- Нет.
- Когда случайно окажешься, погляди на крыши. На некоторых домах камни тоннами лежат. Ай-яй-яй. Сам увидишь. Похоже на стены, но они не скреплены: бери и кидай.
Амар почувствовал, как сердце его учащенно забилось.
- Ouallah?
- Поезжай и посмотри, - сказал Мохаммед.
Амар помолчал, потом сказал:
- Большие дела скоро начнутся, да?
- B'd draa. Еще какая, - беспечно ответил Мохаммед.
Внезапно Амар вспомнил, что ему рассказывали о семье Лалами. Узнав о том, что старший брат Мохаммеда - член Истиклала, отец выгнал его из дому, и тому пришлось бежать в Касабланку, где его схватила полиция. Теперь он сидел в тюрьме, ожидая суда вместе с еще двадцатью юношами, задержанными за участие в террористической деятельности, прежде всего за провоз ящиков с ручными гранатами из Испанского Марокко. В глазах многих он даже стал героем, поскольку ходили слухи, что французские газеты писали, будто он и еще один фесец проявили особую жестокость, совершив несколько убийств. Тогда, значит, Мохаммед знал куда больше, чем говорил, а он, Амар, даже не мог спросить его, что правда, а что ложь в истории с его братом: правила этикета воспрещали подобные расспросы.
- А что ты собираешься делать, когда это наконец начнется? - спросил он наконец.
- А что ты будешь делать? - парировал Мохаммед.
- Ana? He знаю.
Мохаммед посмотрел на него с сожалением и улыбнулся. Глядя на эту улыбку, Амар почувствовал, как в нем поднимается волна неприязни.
- Хорошо, я тебе скажу, что я собираюсь делать, - решительно произнес Мохаммед. - Я собираюсь делать то, что мне прикажут.
Хотел Амар того или нет, но это произвело на него впечатление.
- Значит, ты…
- Нигде я не состою, - прервал его Мохаммед. - Но когда придет тот самый день, каждый будет подчиняться приказам. Majabekfina.
Амар постарался не думать о сцене, которая могла бы последовать, решись он высказать мысль, вертевшуюся у него на кончике языка: "Даже богатеи, вроде твоего отца?" Произнести такое было бы серьезным оскорблением, даже в шутку. Затем, как и подобает истинному мусульманину, он на миг задумался о прелестях военной дисциплины. Ничто и никто, размышлял он, не может сравниться с государством, которое честно насаждает законы Ислама огнем и мечом. Быть может, Истиклал, добившись победы, вернет эту славную эру? Но, если партия стремилась к этому, отчего ж не говорила ни слова в своей пропаганде? Пока у власти стоял настоящий султан, партия толковала о богатых и бедных, сетовала, что не может издавать свою газету так, как ей того хотелось бы, и намеками критиковала монарха за мелкие просчеты или за всякие мелочи, которые он не сделал. Но с того самого дня как французы убрали султана, партия твердила исключительно о том, что его нужно вернуть. Однако если бы он вернулся, все опять стало бы как прежде, а подобное положение дел вряд ли устроило бы Истиклал.
- Yah, Мохаммед, - поинтересовался Амар. - Почему партия снова хочет видеть Сиди Мохаммеда Хамиса на троне?
Мохаммед недоверчиво взглянул на него и сплюнул в воду.
- Enta m'douagh, - с презрением произнес он. - Султан никогда не вернется, да и партии это не очень-то нужно.
- Но…
- Партия не виновата в том, что люди в Марокко - хемир, ослы. Если тебе это не понятно, можешь жевать жвачку, как и все.
Мохаммед лежал, откинув голову на камни, прикрыв глаза; казалось, он очень доволен собой. Амар почувствовал, как что-то резко кольнуло в сердце. К счастью, подумал он, Мохаммед не видит выражения его лица - вряд ли оно ему понравится. Отчасти его гнев был обусловлен личными причинами, но куда больше его задело то, что Мохаммед неожиданно открыл ему глаза на родину, позволившую горстке свиней-назареев заявиться и править его соотечественниками. Вместо дружеского согласия, кругом царили подозрительность, враждебность, мелкие свары. Всегда было так, и всегда так и будет. Со вздохом он встал и выпрямился.
Мохаммед сел и поглядел на другой берег. Крестьянский парнишка бродил среди камней, на которых была разложена его одежда, и ощупывал ее, проверяя, высохла ли она. Мохаммед, не отрываясь, следил за ним, глаза его сузились. Наконец он взглянул на Амара.
- Давай-ка сплаваем туда и позабавимся, - предложил он и, поскольку Амар не отвечал, добавил: - Сначала ты его подержишь, а потом я.
- Я лучше твою мать подержу, - ответил Амар, вложив в эти слова всю накопившуюся ненависть, они словно сами сорвались у него с губ.
Мохаммед вскочил.
- Kifach?! - крикнул он. - Что ты сказал?
Глаза его вращались, как у безумного.
Теперь Амар глядел на него спокойно, в упор, хотя в сердце впилась тысяча игл и дышал он быстро.
- Я сказал, что подержу твою мать, если ты подержишь для меня свою сестру.
Мохаммед не верил своим ушам. И даже после того, как Амар повторил свои слова, так, что сомневаться не приходилось, он словно оцепенел. Нельзя было даже хорошенько замахнуться: они стояли слишком близко, почти вплотную. Поэтому Мохаммеду осталось только отступить, и он тут же потерял равновесие и упал на мелководье у самых камней. Амар прыгнул вслед за ним, всем существом ощущая, как завис в воздухе в тот момент, когда Мохаммед уже коснулся воды. Миг спустя он уже сидел верхом на своем приземлившемся на спину противнике, едва скрытым водой. Мохаммед рычал что-то нечленораздельное и пускал пузыри, стараясь приподнять голову. В этом месте было мелко, и он ударился головой о камни. Амар встал, Мохаммед поднялся на четвереньки, он был весь в грязи и все так же подвывал. Затем с диким криком он бросился на Амара, и оба вновь оказались в воде. На сей раз под водой, прижатая к дну, оказалась голова Амара. Галька, жесткие скользкие листья, гнилые щепки крутились перед глазами; мир превратился в хаотичную смесь воды и воздуха, тьмы и света. Он чувствовал, как Мохаммед всей тяжестью навалился на него, стараясь прижать к дну локтями, коленями и одной рукой вцепившись ему в горло. На миг расслабившись, Амар рванулся изо всех сил, и Мохаммеду пришлось ослабить хватку. Дважды Амар со всей силы ударил Мохаммеда в живот кулаком, и ему удалось приподнять голову над водой и глотнуть воздуха. Высвободив ногу, он хорошенько двинул коленом, чувствуя, как оно попало во что-то мягкое. Секунду спустя, оба уже стояли на ногах, нацелившись на лицо противника: глаза, нос, губы. Теперь все дело было в том, кто окажется более упрямым. Кулак Амара угодил точно в левый глаз Мохаммеда,
- Сын гонорреи! - взвыл Мохаммед.