– Ты тоже несешь этот крест. Только в отличие от нас, ты одна и без помощников.
– В отличие от кого – от нас? Почему одна? Какие помощники?
И он понял, что теперь можно, и открылся ей. И рассказал все…
…– Теперь ты поняла, откуда у тебя эта смертельная усталость? – спросил он напоследок. – Поняла, что без церковных таинств тебе не выстоять?
– Поняла. Ты мне поможешь?
– Конечно.
– С тобой я пойду.
– Вот и умница.
Остановка
На шестичасовой автобус Иннокентий опоздал.
Спешил, как мог, собирая вещи, запихивая их в сумку. Они не слушались хозяйской руки, комкались, вываливались наружу, словно издеваясь над ним. Несколько раз усталость и раздражение выталкивали его из номера на балкон, в глубокое кресло, которое успело стать любимым. Сидел, смотрел на покойное синее небо в пухе облаков, текучую воду узкой реки, слушал птичью трескотню, успокаивался…
Наконец, ему удалось освободиться от цепкого захвата тишины. Оборвал цепи, приковавшие к этому месту краткого отдыха. И выскочил из корпуса. Бросил прощальный взор на колонны, башенки и стеклянные стены зимнего сада. Проходя березовую аллею, последний раз вдохнул душистые пары, висящие влажными клубами. Помахал рукой сонным охранникам на проходной. Осталось преодолеть пригорок с редким сосняком и полоску клеверного поля. Взобравшись на вершину холма, он увидел то, от чего сердце сжалось и заныло: желтый угловатый автобус отъехал от остановки и сворачивал на шоссе. Опоздал.
Ну что ж, торопиться теперь не стоит. Он перевел дух и по узенькой тропинке, по мягкому клеверному ковру добрел до остановки. Оказывается, не он один опоздал. Здесь под бетонным козырьком на скамейке сидел коренастый мужчина с сумками. На его вспотевшем загорелом лице таяла досада.
– Когда следующий? – спросил Иннокентий.
– Теперь через час, – со вздохом ответил тот.
Вернуться в дом отдыха нельзя. Горничная, принявшая номер, сразу приступила к уборке. Придется ждать здесь. Иннокентий снял очки и тщательно протер платком. С холма шариком скатилась полная женщина и тоже присоединилась к опоздавшим. Затем трусцой прибежали мама с девушкой. Энергично подошел веселый мужчина в мятом летнем костюме, лихо размахивая хрустящим полупустым пакетом.
Они смотрели на часы, вздыхали, ерзали на жестких брусьях скамейки, ворчали и скребли затылки. Наконец веселый подытожил:
– Итак, братья славяне, имеем вынужденный простой. Тогда, может, скинемся? Я сбегаю. Здесь рядом.
– Кто про что, а вшивый про баню, – отозвалась женщина-шарик.
– Время отдыха нужно проводить с максимальной пользой, – поднял палец веселый. Потом повернулся к Иннокентию и выпалил:
– Мужчина, на троих будешь?
– О чем вы, собственно?
– По стаканчику винца, чтоб напряжение снять. По-вашему, релаксация.
– В принципе, я не против, если кто третьим, конечно, согласится.
– Я по воскресеньям не пью, – отозвался загорелый, – завтра на работу.
– Всем на работу. Как сказано, не думай о завтрашнем дне, он сам себя кормит. Сегодня нужно жить полной грудью.
– И это, по-вашему, называется жить? – встрепенулся загорелый. – Вы такой житухой всю Россию пропили. А что не пропили, то продали.
– Не надо нам инкриминировать инсинуации, мужчина! – неожиданно мягко ответил веселый философ. – Вас послушать, так только трезвенники и работают. А у нас, может, душа тонкая – она, может, родимая, от скорби горит и жидкого хочет. – Он оглядел коллектив опоздавших. – Вот, скажем, вы, мама девушки, и вы, дочка мамина, скажите своему народу, что еще делать, если глаз видит царящее в мире зло, а душа от этого страждет?
– Ну не напиваться же в конце концов, – мягко ответила мать. – Есть же какие-то другие достойные вещи!
– А может, лучше мир цветами украсить? – робко подала голос девушка, зарывшись лицом в букет пионов. – Я читала, что красота спасет мир.
– Ах, милые наши девчушки, – всплеснул руками веселый. – Все вы изволите в миражах витать, да мерцать. Покойника тоже цветами украшают, только он живым не становится. Где смысл?
– Мы без вашего смысла жизнь прожили, и ничего, – крутанула облупленным носом круглая женщина.
– Так только глупые дуры могут говорить, – возмутился загорелый. – Для нас смысл в работе! Мы строили великое будущее!..
– …А настроили бараки да казармы, – завершил фразу Иннокентий.
– Да если бы нам зарплату не задерживали по полгода, мы бы столько еще сделали!
– Как же, дождешься от этих казнокрадов зарплаты! Они ее в своих банках крутят, кровососы.
– А жилье где, я вас спрашиваю? Я пятнадцать лет на квартиру стою, и мне ее как своих ушей не видать.
– А криминал! Не страна, а какая-то преступная группировка.
– Спокойно, господа славяне, так у нас дела не пойдут, – решительно поднял руку веселый. – Сейчас могут начаться нежелательные диспуты. Я же по врожденному миролюбию души убедительно попрошу раскошелиться на средства мирного решения вопросов. Ну, что с нами, совками, поделать, если мы только в состоянии расширения сосудов становимся добрыми и великодушными.
По рукам пошла хрустящая полиэтиленовая сума. Каждый что-нибудь да бросил в ее распахнутое нутро. Веселый схватил ее и побежал в ближайший магазинчик под названием "Что душе угодно". Вернулся он так быстро, что даже его поведение обсудить не успели. Только молча с мыслями собрались, – а он тут как тут. Кроме туго набитого пакета в его руках появился ящик, который он приспособил под стол заседаний.
– Скажу по-простому, – поднял пластмассовый стаканчик тостующий. – давайте несколько выпьем – это так сближает!..
Когда выпили "по первенькой" и закусили, народ стал преображаться. Познакомились. "После второй" народ размяк и сделал первые шаги к сближению: раскрыл сумки и достал "домашнее". Так на столе появились сало, яички, зелень, огурцы с помидорами, и даже пирожки.
– Был я здесь в гостях у одного крутого мужика, – кивнул Родион в сторону поселка с трехэтажными дворцами за высоким забором. – Представьте, у него все есть. Ну все! А ему скучно. Все страны объездил, вина какие ни есть продегустировал, блюда мировой кухни перепробовал, машин целый гараж перебил… Женщины с него только деньги тянут, а любви не дают по причине ее в них отсутствия. Друзья предали и продали. Живет один и скучает. Вот я к нему и приезжал по душам поговорить. Верите ли, удалось мне этого царевича-несмеяна развеселить. Да еще и жизнелюбием поделиться. Так он провожал меня, как руку себе отпиливал, – с великой неохотой. Приходи, говорит, живи тут, я тебе мильён отстегну, только будь моим придворным шутом. А я чего? Могу хоть шутом, хоть клоуном, только чтоб человеку хорошо стало.
– Эх, Родя, насмешил! Шутом! Эк закрутил! – хлопала по плечу веселого философа его соседка Надя-шарик, розовая и широкая жестами.
– А ты, Надюшенька, еще не знаешь, на что способна! – Родион убедительно погладил ее рыжую кудрявую голову. – Если тебя немного раскрыть, как личность, ты у нас зацветешь аки маков цвет и за истиной потянешься, как за солнышком. Или вот, к примеру, посмотрите на маму Веру и ее дочурку Танечку – это же не раскрывшиеся бутоны любви. Это бриллианты души и духа! Да я готов умереть тут за вас, чтобы только вам немного лучше стало!
– Ну, умирать тебе, Родя, торопиться не стоит, – весомо пробасил загорелый Василий. – Мы еще с тобой поработать должны всласть.
– Так я уже и не против, Вась, если, конечно, со смыслом. И для ради моего народа. Который я, как известно, люблю.
– А как же прослойка народа, которую я имею честь представлять? – поинтересовался интеллигент Иннокентий, слегка захмелевший. – Я имею в виду, собственно, нас, людей умственного труда.
– Кеша, скажу тебе, как лучшему другу и человеку с безусловно тонкой душевной организацией, – Родион обнял его через стол заседаний длинной рукой. – За тебя я тоже много чего отдать готов. – И окинул всех удивительно трезвым взором. – Так что, думаю, мы еще скажем свое слово соборной душе этой планеты.
– Соборная душа? Это что такое? – спросила мама Вера, похрустывая нежинским пупырчатым огурцом.
– Это по-научному такая душевная оболочка Земли, в которой, как в едином организме, существует мировая душа вселенского человека – Адама.
– Откуда вы это знаете? – спросила подросток Танечка, неотрывно глядевшая на Родиона из-за пионов.
– Ах, милое дитя, у меня за плечами годы и годы исканий. Такое узнавал, бывало, что ночные небеса звездочками трепетали вместе со мной. А от многих знаний, как известно, многие печали. Песенку помните? "Горечь го-оречь, вечный при-ивкус на губах твоих, о, Русь!" Но верно и другое: не познавший горечи и сладость не оценит.
Право же, хорошо им было!.. Тихий ароматный летний вечер окутывал землю. Слоистый туман парил над клеверным полем. Со стороны поселка доносились мирные звуки и аппетитные домашние запахи. Обычное бетонное сооружение из двух стен и крыши стало их домом. Уютным пристанищем.
Благодаря стараниям Родиона и его всеобъемлющей доброте они стали друзьями. Никто не вспомнил про автобус, который явно опаздывал. Им вдруг стало очень важно, что можно вот так сидеть с незнакомцами и чувствовать себя нужными, связанными узами дружбы, взаимной симпатии. Вино сделало свое дело, "развеселило сердца человеков" и отошло на второй план. Они говорили и не могли насытиться беседой, улыбались друг другу, всем, всему…
Родион, как ни странно, стал абсолютно трезвым. Его веселое добродушие согревало всех и было абсолютно искренним. Он умел каждому сказать хорошее. Никто от него не услышал ни единого слова осуждения. Правда, иногда казалось, что он сдерживал себя: он знал гораздо больше, чем говорил. Да и глубина его души только слегка обозначилась под солнечными блестками, игравшими на поверхности, доступной для наблюдения окружающих.
– Дорогие мои, – сказал Родион, – если б вы посмотрели на себя моими глазами! Какие вы светлые и лучистые! До чего же я вас полюбил.
– Родя, родимый, – шмыгнул носом Кеша, – дай я тебя облобызаю. Классическим троекратным лобызанием…
– На себя посмотри, Иннокентий! Да ты же вылитый гений грандиозус. Вы все – одни гении и все грандиозусы.
– Слушайте! А давайте пойдем к нам на дачу, – предложила мама Вера под восторженные аплодисменты Танечки.
– Можно и ко мне, – солидно кивнул загорелый Василий. – У меня на фазенде, между прочим, отопление имеется. Так что не замерзнем.
– А у меня зато речка рядом с участком. Искупаться можно, – тряхнула рыжими кудряшками Надя-колобок.
– Я предлагаю вот что, – сказал Родион. – Мы будем ходить из дома в дом, пока не надоест. Чтобы никого не обидеть.
– А как же автобус? – пролепетал вдруг Иннокентий. – А как же работа…
На минуту наступила немая пауза. Все удивленно посмотрели на возмутителя покоя. Казалось, он сказал что-то страшное и неестественное. О городской суете забыли начисто. Никому не хотелось возвращаться в шум, дым, нервотрепку. Люди глотнули из чистого источника любви. Людям это понравилось. На помощь другу пришел Родион:
– Автобус, Кеша, дело свое сделал. Своим опозданием он нас подружил. Когда его спишут, мы его тут на пьедестале поставим. В знак благодарности. А что касается работы, так при твоем-то могучем интеллекте ты будешь востребован всегда и везде. Впрочем, если хочешь, можешь уехать. Только имей в виду: мы без тебя осиротеем…
– Дядя Кеша, оставайся, – тоненько пропела Таня.
– Мы тебя любим, – прошептала мама Вера, смутившись.
– Парень ты, Иннокентий, капитальный, – пробасил Василий. – Не бойся, я тебе, если хочешь, вот этими руками целый дом с мезонином поставлю. У меня тут друзья разные имеются. Мы тебя в главные инженеры определим. Ты у нас как сыр пошехонский в масле вологодском кататься будешь.
– Правда, Кешенька, как же мы без тебя? Ты нам как родной, – шмыгнула носом Надя, робко поглаживая Иннокентиево костлявое плечо.
– Все! Остаюсь! – грохнул Иннокентий в грудь кулачком и зацвел пунцовым маком.
– Ура! Ура-а-а! Ур-р-ра! – раздалось со всех сторон.
И они пошли в гости к Василию. В его теплый, солидный дом в соснах. Ужинали на веранде у мамы Веры и дочки Танечки. А купались в реке в гостях у Нади.
У костра, поздно ночью, заинтригованный Иннокентий решил попробовать разгадать тайну Родиона. И спросил его прямо, по-мужски:
– Родик, скажи, пожалуйста, дорогой, к чему ты пришел?
– Ко многому, Кеша. Что именно тебя волнует?
– Ты говорил, что искал истину. Ты ее нашел?
– В общих чертах…
– Так в чем смысл жизни?
– В стяжании Духа Святого. Всё.
Сказал он это негромко. Сказал он это просто. Сказал он это кратко. Но услышали все. И не пришлось им спать в ту ночь. И от его слов, несущих свет, расступалась тьма ночи. А люди… Они становились лучше.
Немой
Давно Борис не ездил поездом. А зря. Оказывается, железная дорога – это здорово.
Что такое сидеть за рулем? Это напряжение и внимание. Нужно следить за дорогой, вспоминать, что означают дорожные знаки. А также нелишне приглядывать за соседями по автомобильному стаду, которые только вчера купили права по сходной цене. Никак нельзя позволить им боднуть своего коня в железный бок. Опять же мытари дорожные только и ждут иномарку со столичными номерами, чтобы запустить липкую лапу в твой тугой, как им кажется, кошелек.
А в поезд сел – и всё: ты отдыхаешь. Можно кушать борщ из блестящих металлических судков, закусывая порцию хлебного вина. Желаешь поговорить с пассажирами – пожалуйста. В дороге языки у людей обычно развязываются, и новости можно узнать из первых уст. А если ты молчун и не имеешь потребности с народом общаться, смотри себе в окно и наблюдай, как мимо проплывает огромная, красивейшая в мире страна. На стоянке выйдешь на платформу и спрашиваешь: а что, мать, вишня нынче почем за кулёк? А это что? С чем? И почем? Вернешься в купе, развернешь на местной газетке добычу и… хорошо!
Внезапно Бориса будто в бок ударили. Встал, собрал вещи и пошел к тамбуру.
Сошел на станции. Какой? Он не знал. Таблички с названием здесь не имелось. Да и какая разница? Поставил сумку на асфальт перрона и задышал, занюхал жадными ноздрями. У железной дороги свой запах: тяжелый, как грузовой состав, и басовитый, как гудок тепловоза. Это вам не просто какой-то мазутный дух – но аромат дальних странствий.
Поезд уехал, а на платформе остались двое: Борис и мальчик. Ну, упитанный мужчина, взирающий на мир устойчиво мрачненьким взглядом, с огромным лбом, похожим на римский таран, и короткой стрижкой "а ля рюс бандитэ" – ладно. Вряд ли кого удивит такая внешность. Таких немало. А вот мальчуган… этот – необычный. Сейчас немало бездомных развелось. Кто-то бежит из дома от пьянства и побоев, кто-то ищет приключений. Этот паренек внешне походил на обычного бомжика, но лицо ― с правильными чертами, умное, а в глазах проживало что-то эдакое… Он смотрел на Бориса исподлобья. Взгляд проницательный и спокойный. Кажется, он изучал взрослого, оценивал. Борису и самому стало интересно, может ли вызвать доверие его персона? "Ну-ка, посмотрим!" Подошел и спросил:
– Кушать хочешь?
В ответ – утвердительный кивок головой.
– Ты что, немой?
Снова кивнул: да. Борис промычал "бывает" и оглянулся окрест: а где тут?.. Станция представляла собой одинокую платформу с кирпичным строением типа скворечник для продажи билетов. Может быть, раньше здесь что-то и было, но, видимо, старое разрушили, а новое построить денег не хватило. Во всяком случае, на сегодня – кругом степь с малыми перелесками. Ближайший населенный пункт виднелся на самом горизонте, это километров пять пешком.
– Ладно, пойдем. Что-нибудь придумаем.
У них под ногами запетляла вытоптанная тропинка. Вокруг серебрилась и густо благоухала душистая горькая полынь. Ковыль пучками седых волос торчал из сухой морщинистой земли. Высокий татарник из-за острых колючек поглядывал любопытными синими глазами соцветий. Над головами висел оранжевый диск солнца и коршун, вялый, как тарань. За ходоками клубился шлейф рыжей пыли. На подступах к мелкой речушке набрели на заброшенное картофельное поле, густо заросшее бурьяном. Почесал Борис затылок, дернул ботву – из пыльной земли выскочили корни с четырьмя махонькими розовыми клубнями. Надергал еще несколько – и вот уже горка молодой картошки наполнила пакет с рекламой французской косметики. Мальчик с едва заметной усмешкой наблюдал за его кулинарными потугами.
На берегу речки под грустными плакучими ивами чернело штатное кострище. Видимо, не им одним приходилось пользоваться услугами этого гостеприимного места. В густых зарослях колючего кустарника Борису удалось разыскать сухой хворост. С горем пополам, с третьей попытки разжег костер. Ножом из гибких сочных веток вырезал шампуры. Из сумки достал банку консервированных сосисок. Как у ручной гранаты перед броском, выдернул кольцо. Взрыва не последовало, зато из открытой банки веером прыснул сок, и обнажились тонкие сосиски по-венски. Насадил парочку колбасных изделий на заостренные прутики и подвесил над костром. Наглотавшись дыма, раскатисто кашляя, со слезящимися глазами, но с победным видом подошел Борис к становищу. Мальчик лежал на спине и с аппетитом уминал булочку, сорвав с нее вакуумную упаковку. Рядом валялись пустые банки из-под сосисок и огурцов.
– Ну вот, всю кулинарную композицию сломал. Ты бы хоть картошки дождался. Минут через десять испечется.
Мальчуган вскочил, в три прыжка подлетел к костру и ловко выкатил из бордовых пылающих углей пяток картофелин. Деревянной кочергой, будто клюшкой для гольфа, забросил их по очереди в мелкую прибрежную воду. "Для охлаждения, стало быть", – догадался Борис. Достал картошку из воды, отряхнул и прямо в кожуре проглотил. "Маугли какой-то. Да еще и голодный." Борис достал из сумки и протянул ему бутылку нарзана. Тот залпом ее выпил. Благодарно рыгнул.
– Теперь ты похож на удава, проглотившего свежепойманную макаку, – показал Борис на округлившийся живот своего сотрапезника, натянувший грязную футболку. – Плохо не будет?
– Нет, я привычный, – весело дернул головой мальчуган.
– Глядя на тебя, у меня тоже аппетит разыгрался. Пожалуй, и я пожую, с твоего разрешения.
– Что вы, что вы, не стесняйтесь, закусывайте, – великодушно пожал тот плечами.
– Как тебя зовут?
– Не знаю.
– Вот те раз. Но как-то же надо к тебе обращаться.
– Обращайся как все – немой.
– Это неправильно. У каждого человека должно быть имя. Вот меня, к примеру, зовут Борис. На Небесах у меня есть заступник – благоверный князь Борис, сын равноапостольного Владимира, крестителя Руси. Невинный Борис был убит собственным братом Святополком-окаянным. Князь Борис меня любит – я знаю. Он за меня молится Богу. Нет, нет, ты как хочешь, а имя тебе надо заиметь. А ты крещеный?
– Не знаю.
– Хочешь, мы тебя окрестим, и ты получишь имя?
– Я не против.
– А родители у тебя есть?
– Где-то, может быть, и есть. Но не здесь и не со мной.
– Они тебя обижали?
– Не помню.
– Давно в бегах?
– Давно.
– Одному жить страшно?