По ту сторону забора в импровизированную гостиную вошел опрятно одетый лакей и с профессиональной сноровкой явил экспонатам вазу моченых яблок, полдюжины бахрушинского пива и сковороду жареной колбасы. По танцевальной зале прошел сквознячком изумленный вздох.
1-й Зритель. Эх, мать твою восемь-на-семь! Ты посмотри, Марфуша, что эти гады лопают, вместо того чтобы строить социализм!
2-й Зритель. Сейчас, видать, опохмеляться будут. Я это самое пиво в последний раз лицезрел, как сейчас помню, прошлого года 25-го октября.
3-й Зритель. Я сейчас очень даже понимаю, чему нас учит товарищ Ленин и что такое классовое чутье.
4-й Зритель. А я понимаю наоборот. Правильно, культурно опохмеляются эксплуататоры, не то что мы, рвань подзаборная, рассолом да первачом.
Однако же по ту сторону забора реакция на предложенные яства была иная, – заложники посмотрели на лакея с подносом в некотором даже недоумении, словно им что-то совсем постороннее принесли.
Вульф. Это что у вас там, голубчик, я сослепу не пойму?
Лакей. Товарищ Мымриков завтракать приказали. Мое дело маленькое: мне велят маринованные гвозди подать на первое – я подам. Оно, конечно, к завтраку полагается овсянка, кофе со сливками, яичко всмятку, фромаж со слезой – я так товарищу Мымрикову и докладывал, – а он говорит: международная обстановка диктует свои права.
Сидоров. С международной обстановкой мы после разберемся, а вот пиво подай сюда. Ваша бывшая светлость – присоединяйтесь!
Чемоданов. Благодарю вас, ваше степенство, время не дозволяет, а впрочем, я бы выпил стакан "виши".
1-й Зритель. Ишь, паразит, гнушается угощением, нос воротит, какую-то "виши" ему подавай!
2-й Зритель. Ты, лапоть, хоть знаешь, что есть "виши"? Это же просто-напросто такая заграничная зельтерская вода!
Марфуша. А чего вон тот лысенький все над какими-то скляночками колдует? Поди, против трудящихся яд вострит…
2-й Зритель. Это он химией занимается, темнота! Наука такая есть, химия! Эта самая наука следит, чтобы из ничего получалось чего-то, например, самогон из опилок или каша из топора.
3-й Зритель. Скажите, пожалуйста, какой романтизм! А я-то, по своему бескультурью, думал, что господа с утра до вечера мадерой увлекаются и говорят разные беспочвенные слова.
4-й Зритель. Разные бывают господа.
1-й Зритель. И то сказать: я вот на них критику навожу, а ведь мне, сукину сыну, наш барин в шестнадцатом году сломанную лобогрейку подарил. Бери, говорит, Иван, все равно песенка наша спета, не сегодня-завтра исподнее отберут!
Видимо, оттого, что забор в русской традиции имеет большое психологическое значение, заложники как-то вдруг осмелели, и даже проститутка вылезла из своего укрытия, приблизилась к поэту Иванову-Степному и взяла его за рукав.
Проститутка. Имейте в виду, мужчина: ежели что, я тут.
Выездная. Послушайте, мадемуазель, ведите себя прилично. Это все-таки не панель!
о. Восторгов. А любопытно было бы узнать, какая связь существует между мочеными яблоками и международной обстановкой? Или это просто-напросто игра слов?
Вульф. Видите ли, большевики – это вообще необъяснимое явление природы, потому что у них как-то по-особенному устроена голова. Отсюда холера в Астраханской губернии может зависеть от положения Юпитера, а упадническое направление в поэзии – от урожайности зерновых. Я не удивлюсь, господа, если завтра большевики объявят, что изобретение Гуттенберга мешает им разжечь мировой пожар.
Сидоров. Истинные ваши слова: на этих охломонов закона нет!
Чемоданов. С законом большевики действительно не дружат – это что да, то да. В самые мрачные годы самодержавия можно ли было вообразить себе, господа, чтобы Николай II в связи с покушением на великого князя Сергея Александровича приказал казнить пятьсот университетских профессоров?!
Мымриков. Стоп машина! Товарищ Петергаз, а ну-ка временно гони массы в шею, пока мы тут не наведем революционный порядок и не выясним, что к чему.
После того, как заведующий губпросветом вытолкал зрителей из танцевальной залы, Мымриков отпер калитку и вошел на половину живых экспонатов, многозначительно поглаживая свою деревянную кобуру.
Мымриков. Вы что, белогвардейское отродье, хотите, чтобы я вас моментально перестрелял?! Это у меня просто, вот товарищ не даст соврать.
Петергаз. У нас в полку, помнится, не то что расстреливали на месте, а животы вспарывали и погонами набивали, чтобы неповадно было контрреволюцию разводить.
Вульф. Позвольте, господа, вы же сами обещали нам полную свободу слова, а теперь на попятный двор?!
Мымриков. Что бы ты понимал в пролетарской свободе слова, что она значит и какая из себя есть! Эй, ты, мадам Выездная, а ну клади колбасу назад! Ишь раскатала губу на народную колбасу! А ты, желтобилетница, чего все молчишь?
Проститутка. А чего говорить-то?
Мымриков. А чего ты говорила, когда под клиентом прела? То же принародно и говори.
Проститутка. Я ничего не говорила.
Мымриков. Так-таки ничего?
Проститутка. Ну, говорила: "Угостите лафитом, дядя".
Мымриков. Вот это самое и тверди.
Петергаз. Мне еще этот химик не нравится. Ты, химик, давай бросай свою посуду и включайся в воспитательную работу, вместо того чтобы на линию ЦК критику наводить! А то трудящиеся подумают, будто у нас князья все больше парнокопытными занимались, а не гнобили простой народ. Насчет этого футуриста – ладно, он хоть заумное говорит, но ты, долгогривый, смотри у меня, чтобы даже не заикался про международную обстановку, а то я тебя показательно на кажу!
Мымриков. И что вы все лясы точите? Вы давайте разводите картеж, налегайте на спиртное, наяривайте развратные действия… одним словом, выявляйте свое классовое нутро!.. Ну все, митинг окончен, давай, товарищ Петергаз, запускай народ.
Заведующий губпросветом широким движением распахнул двери, и залу снова наполнила давешняя толпа.
о. Восторгов. Делать нечего, господа, давайте садиться за преферанс. А то товарищ Мымриков в лучшем случае лишит нас пайки, и завтра придется разыгрывать роль на пустой живот.
Вульф. Так ведь четвертого нет, какой же может быть преферанс без четвертого игрока?
Проститутка. Угостите лафитом, дядя.
Вульф. Ах, оставьте пожалуйста, не до вас!
Сидоров. Эй, господин стихотворец, не желаете ли перекинуться в преферанс?
Иванов-Степной.
Поэт, друзья, лишь с виду человек,
Из плоти он, и так же жаждет пищи,
Как жалкий раб и грозный властелин,
Но духом он парит над облаками,
Где ангелы очерчивают лёт,
И с горних палестин взирает скорбно,
На смертный люд и смертные дела…
Чемоданов. Признаться, господа, я эту аллегорию не постиг.
Иванов-Степной.
Не всякому дано уразуметь
Поэта глас. Но выражаясь просто,
Я в карты не играю, господа.
о. Восторгов. Так бы сразу и сказал.
Выездная. Я очарована вами, Иванов-Степной, вы маг и большой поэт! Какая грация в каждом слове, какая трансцендентность мысли, и в то же время какая дерзкая простота!
1-й Зритель. Точно по писаному шпарят, гады!
2-й Зритель. Вот в четырнадцатом году забрел я это спьяну в Народный дом. Так что вы думаете – там у них разыгрывали ту же самую катавасию, только еще было пение про любовь. И который стишки сочиняет, то же самое присутствовал, – его потом застрелили, и то баба за мужиком увивалась, то мужик за бабой, но у нее уже генерал.
Марфуша. И до чего же складно обделывают свои отношения господа! А у тебя, Ваня, одна песня: айда блудить.
Мымриков с Петергазом настороженно наблюдали за тем, что происходило по ту сторону забора, в импровизированной гостиной, прислушивались к каждому слову и при этом выражение лиц у обоих было такое, словно они уже взяли на мушку каждое действующее лицо.
Мымриков. Послушай, товарищ Петергаз, а почему бы тебе для полноты картины не сесть с этой контрой за четвертого игрока? Ты ведь, я знаю, в старое время поигрывал в преферанс.
Петергаз. Когда это было-то, при царе Горохе, да еще в зарентуйской ссылке, куда даже газеты не доходили, и такая там, доложу тебе, господствовала зеленая скукота, что хоть волком вой!
Мымриков. Эвон как царизм карал революционную молодежь!
Петергаз. А разве ты, товарищ Мымриков, царские узилища не прошел?
Мымриков. Я с пятого года мыкался в эмиграции и каких только лишений не претерпел! Однако ты мне зубы-то не заговаривай, а давай садись за четвертого игрока. Как ты отвечаешь в губернии за политпросвет и не можешь организовать массы – корячься сам.
Петергаз, повздыхав, отпер калитку, нехотя прошел к ломберному столу, шумно уселся на резном стуле и сорвал обертку с колоды карт.
Проститутка. Угостите лафитом, дядя.
Петергаз. Я тебя сейчас так угощу, что потом придется стирать штаны!
Чемоданов. Гражданин Петергаз, соизвольте распорядиться, чтобы мне доставили полфунта уксусной кислоты.
Петергаз. Это еще зачем?
Чемоданов. Видите ли, для чистоты опыта штамм необходимо обработать уксусной кислотой.
Петергаз. Да иди ты со своим штаммом! Тут, понимаешь, господа полковники с бубновой дамы под туза ходят, а у тебя всякие глупости на уме. Гражданин Вульф, мать твою так, ты что, не знаешь, что под игрока нормальные люди заходят с "семака"?! Тебя что, в академии ничему не учили, или это вылазка против руководителя, которому подчиняется губпросвет?!
Вульф. В тактике вы, гражданин Петергаз, может быть, что-то и смыслите, но, простите, в стратегии вы профан. И прошу вас, смените тон. Мой прадед с Пушкиным был на "ты".
Заведующий губпросветом впал в задумчивость, прикусив нижнюю губу, наклонил голову несколько набок и сделал ход.
Петергаз. Пушкин, Подушкин, Кукушкин, Сушкин…
Иванов-Степной тем временем расхаживал из угла в угол, что-то бормоча себе под нос, Выездная следила за ним привораживающими глазами, Чемоданов все возился со своим штаммом, проститутка подкрашивала губы красным карандашом.
Сидоров. Насчет тактики со стратегией я, конечно, ни в зуб ногой, но вот батюшка уже седьмую взятку берет при шестерной игре – это уже разбой!
Петергаз. Это… ваше преподобие, что за шутки в урочный час! Что за шутки, я тебя спрашиваю, долгогривый, или тебе твоя шкура не дорога?ґ Это же надо, какое редкостное нахальство – при чистых семи взятках заказывать шестерную без козырей!
Вульф. В лучшие времена за такие проделки полагалось шандалом по голове.
о. Восторгов. Обчелся, господа, простите великодушно!
Петергаз. Может быть, ты и обчелся, но я тебя за такую вылазку могу свободно отправить на небеса.
Сидоров. И поделом!
Чемоданов. Послушайте, господа, нельзя ли потише? Из-за ваших воплей у меня получается какая-то ерунда!..
Проститутка игривой походкой приблизилась к Иванову-Степному и взяла его за рукав.
Проститутка. Ну что вы все ходите и бормочете, как психический? Пойдемте лучше за трельяж. Лафиту не лафиту, а чепуховинку какую вы мне все же пожалуйте за труды.
Выездная. Послушайте, барышня, это уже слишком! Я женщина благородная, вдовая, но если вы меня выведете из терпения, то я ни на какую теодицею не посмотрю!
Иванов-Степной.
Екклезиаст сказал: все суета сует,
Поэт же говорит: все суть стихи и песни.
Песнь песней, стих стихов – они звучат
В молчанье скал и шепоте влюбленных,
В эфире ночи и сиянье дня,
И посему поэт не сочиняет,
А жадно пьет из чаши бытия,
Как пьет пчела живительный нектар,
И после в мед его перегоняет…
Вульф. Кстати, о самогоне, господа. Таковой, как известно, появился только в 1917 году, то есть четыре года спустя после того, как вступил в силу "сухой закон". А прежде на Руси горячительное делали не из табуреток, а из лучших сортов пшеницы – недаром народ пил, но как-то держал себя в руках. И что же: понадобилось всего четыре года "сухого закона", чтобы революционные настроения ослепили пролетариев и крестьян… О чем это говорит?
Петергаз. Это говорит о том, что ежели у господина Сидорова на руках длинная масть, то мы заходим с бубен.
Выездная. Это говорит о том, что если русский народ не пьет, то он опасен, как голодный волк. Уж лучше пускай он безобразничает в пьяном виде, чем я буду смотреть в его трезвые доисторические глаза.
о. Восторгов. Вы бы полегче, матушка, честное слово, а то товарищ Мымриков нам задаст.
Сидоров. Да он давно дрыхнет, без малого не стоймя! Вот он, голубчик, пристроился в уголке и только ротиком шевелит.
Петергаз. Как тут не заснуть ненароком, когда товарищ Мымриков весь в борьбе. Ему в баню сходить некогда, он как жена пахнет, и то забыл. Эй, длинногривый, и ты заснул? Давай, объявляй игру.
о. Восторгов. Вот, помню, картежничали мы у пристава Сумарокова году, дай бог памяти, в одиннадцатом, что ли, под самое Рождество. Так верите ли, господа, я три "мизера" подряд взял!
Выездная. Господи! Одиннадцатый год!.. Елка в Благородном собрании, юные подпоручики с серыми глазами, свечи в канделябрах, белая хризантема в бокале "вдова Клико"…
Иванов-Степной.
А певчих хор?
А ход на Водосвятье?
Гаданье, Вифлеемская звезда?
И шибкий бег саней ночной порою
Вдогонку за бренчаньем бубенцов…
Сидоров. А селянка на сковородке? А расстегаи с вязигой? А гурьевская каша под "божоле нуво"?
Вульф. Да, действительно, эти рождественские балы!.. Вальс этот головокружительный – трам-па-па, трам-па-па – и чувство такое, словно тебе приделали ангельские крыла! Что там говорить: сон был сказочный, а не жизнь! Госпожа Выездная, я у ваших ног! Умоляю, в память минувших дней, – один тур счастья хотя бы под трам-па-па!
Петергаз. Зачем же под трам-па-па? Если желаете, я вам сыграю "Собачий вальс".
Заведующий губпросветом уселся за пианино, поправил прическу и довольно ловко заиграл пресловутый вальс. Полковник Вульф с вдовой Выездной закружились в танце, фабрикант Сидоров, прослезившись, достал носовой платок, посветлевший о. Восторгов тем временем оглаживал свою бороду и в такт музыке постукивал пальцами по ломберному столу. После Петергаз заиграл вальс "На сопках Маньчжурии", но уже с запинками, Выездную подхватил от полковника Иванов-Степной, рюриковичу Чемоданову было ни до чего.
Проститутка. А я новомодный танец "матчиш" могу сплясать!
1-й Зритель. Неужели эти шельмы таким манером прохлаждались от царя Гороха до наших дней?
2-й Зритель. Как кто. Один барон, у которого, между прочим, на Большой Дворянской улице было четыре дома, на каторгу отправился, чтобы только этим танцам пришел конец.
3-й Зритель. А по мне, уж лучше танцы, чем наше народное времяпрепровождение: нажрался сивухи, поучил свою бабу и пошел мостовую мордой полировать!
Марфуша. И до чего же хорошие господа! Обходительные такие, веселые, слова черного от этих херувимов не услыхать. А из твоего поганого рта, Иван, только и слышишь, что "хэ" да "пэ"! Ей-богу, расчудесные господа! А их, несчастных, в клетку и под замок…
4-й Зритель. А мы прозябали у себя в Коровьей слободе и знать не знали, что бывает такая жизнь.
о. Восторгов. Однако на позапрошлой неделе встречаю я это господина бывшего пристава Сумарокова, а он мне и говорит: "Я, – говорит, батюшка, – в "сочувствующие" записался, Бебеля читаю, с прислугой принципиально из одной миски ем". Это пристав-то Сумароков, который гонял социалистов, как бродячих собак, говел два раза в году, под святую Пасху и Рождество! Вот до чего причудливый наш народ.
Сидоров. Какой причудливый, просто сволочь! Положим, французский булочник, он с утра до вечера булочник, а наш оболдуй с утра похмеляющийся – такое у него политическое убеждение, – в полдень народник, в обед черносотенец, после обеда никто, потому что он после обеда спит, а к вечеру он эсер…
Вульф. Кстати, известно ли вам, господа, почему московский люд растерзал Дмитрия Самозванца на маленькие куски?
о. Восторгов. Это у Чемоданова надо спросить, он фамильно через Лжедмитрия пострадал.
Чемоданов. Меня хоть сейчас на куски изрежьте, мне безразлично, потому что я только что закончил годовой труд!
Вульф. Так вот, московский люд потому растерзал Дмитрия Самозванца, что тот никогда не спал после обеда. Раз не соблюдает вековой обычай, то, значит, не православный, еретик подосланный, а не царь.
о. Восторгов. От этого народа чего только ни приходится ожидать. Взять эту саму пролетарскую революцию: товарищи хотели, чтобы городской сумасшедший Хорь жил, как фабрикант Сидоров, а вышло только то, что фабрикант Сидоров живет, как городской сумасшедший Хорь.
Калитка в заборе вдруг отворилась, и перед живыми экспонатами предстал товарищ Мымриков, который выглядел тем свирепее, что был спросонья, и поэтому не в себе.
Мымриков. Так! Давай-ка, товарищ Петергаз, сворачивай, к ядрене фене, эту контрреволюционную пропаганду! Петергаз, ты меня слышишь, черт!
Петергаз. Ась?
Мымриков. Я говорю, давай сворачивай, к ядрене фене, эту контрреволюционную пропаганду! Ты хоть понимаешь, голова садовая, во что выливается твой музей?! Смотри: как бы тебе вместе с этой контрой не загреметь!
Петергаз. Как я есть беззаветный боец за светлое будущее, то я такие намеки в свой адрес не потерплю!
Мымриков. Ты, парень, не кобенься, ты давай освобождай помещение от глупых народных масс.