Тихий аристократический квартал Вечного Города, где не слышно ни авто, ни трамваев, снова принимает нас в свою лиловую полутьму.
Вот какой он, Иван-Царевич, - подвожу я итог своих впечатлений. - Итак… Сила? Есть. Большая внутренная духовная сила. Она видна. Любовь? Есть. Она чувствовалась в каждом вопросе. Глубокая, крепкая любовь. Знание тех, к кому Он призван притти? На это трудно ответить после всего одной лишь встречи, но стремление, явно выраженное движение к этому знанию высказано ясно и определенно. Раз так, придет и познание… "Аршин" будет найден тем, кто его ищет. Он - "перо Жар-Птицы", рассеивающее и побеждающее тьму.
Любовь и сила не могут не дать его Иван-Царевичу!
***
В лагере Пагани, куда я возвратился после двухдневной поездки в Рим, тайна органически не выживает. Да я и не делал тайны из цели своей поездки.
Тотчас же по приезде мой картонный параван подвергся штурму. В качестве передового отряда в него вступили оба мои коллеги, и экс-сербский конституционалист и экс-советский экс-марксист. Их сопровождала особа женского пола и мужской внешности, выполнявшая у нас в лагере функции цензора нравов и арбитра хорошего тона. Судя по ее рассказам, она была близка ко Двору во время оно, а там Бог знает…
- Ну-с… - атакует меня Барабанов, - каковы течения в звездных сферах? Доросли ли мы до конституции английского типа или все еще пребываем в первобытно-самодержавном состоянии?
- Великий Князь не обсуждал со мною столь глубоких вопросов, и я не смогу информировать вас.
- Жаль. При гарантии демократической конституции наша поддержка была бы обеспечена.
- Относительно английской конституции вы лучше с Селиверстычем поговорите. Каково его мнение и кого они поддержат!
- Кто это они?
- Колхозники.
- А, чернозем? Ну, он так черноземом и останется! Решать будем мы, интеллектуалы. История учит нас, что при всех переворотах роль эмиграции…
- Ну, и решайте себе на здоровье! - перебиваю я его трескучие сентенции.
- Спорить можете после, - прерывает нас некогда близкая ко Двору мужеподобная дама. - Я спешу. Скажите мне лучше, как была одета Великая Княгиня?
- В темном платье, а подробностей не помню.
- Самого интересного и не помните. Были на ней драгоценности?
- Может быть. Не заметил.
- Куда вы смотрели? - строго басит дама. - Ну, интересна она, по крайней мере?
- Очень. Больше того - обаятельна.
- У вас, мужчин, каждая юбка обаятельна…
- Меня вы в этом вряд-ли обвините, - оправдываюсь я. - Я во всем лагере ни одну женщину интересной не считаю.
Дернул же меня черт ляпнуть эту фразу! По лицу своей собеседницы я вижу, что у меня появился новый непримиримый враг…
- Ну, а вы о чем пришли меня спросить? - обращаюсь я к бакинскому коллеге, когда мы остаемся вдвоем. - Буржуазная английская форма правления вас не интересует. Об отношении Великого Князя к марксизму, что-ли?
- Бросьте шутить, - отмахивается экс-марксист, - Я же откровенно говорил вам: марксизм послал к черту еще в СССР, а другой догмы у меня нет. В голове кавардак какой-то…
- Так о чем же?
- Сам не знаю. Личность не играет ведущей роли в историческом процессе…
- Так какого же дьявола вам надо?
- Мне, собственно говоря, ничего не надо, - смущенно сознается бакинец, - я бы и не пришел… Меня жена послала расспросить вас. Странное дело, армянка, а убежденная монархистка! Впрочем, что-ж удивительного: у нас, армян, сепаратистов мало, а к монархии - симпатии… Понятно. Мы - народ практический.
Вечером, после окончания лагерных работ, я пробираюсь в госпиталь, к окну, перед которым летом росли девять кустов помидоров. Андрей Иванович еще там, его плеврит осложнился.
Здесь все уже в сборе. Весь "колхоз" налицо. Меня, видимо, ждали. Под кроватью запрятана контрабандная фиаска. Без нее какие-же разговоры?
- Ну, - говорит Селиверстыч, подавая мне аллюминиевую кружку, - промочите глотку да рассказывайте по порядку.
Я знаю, здесь общими фразами не отделаешься. Все надо обсказать, и как вошли, и как поздоровались, и как сели. Детально, обстоятельно нужно рассказывать, но только факты, а выводы сделают сами.
- Во! - радостно прерывает меня Селиверстыч, - говорите - на Александра Третьего похож? Такого нам и надо! Ты слышь?… - дергает он за рукав своего помощника по лагерной кухне власовца Петю. - Ты одну брехню о том царе слыхал, а я подлинно знаю. Мой батька в Закаспии действительную служил на Кушке, при Афганской границе. Ну, и повадились афганские банды наши посты обстреливать. Да. А командир у них был то ли Киселев, то ли Кононов, я уже не помню, но был боевой. Сделал засаду да как взял тую банду в переплет, так тридцать километров гнал и дотла всех их порубил. Да. Это все верно. Ну, может там и в самом случае границу перешли… Кто ее в песках разберет? Все возможно. А прочие державы, Англия там, Франция, турки требуют того полковника под суд отдать. За что это? Так царь Александр им без ответа, а ему шлет золотую шашку, всю в дорогих каменьях. Вот, мол, какой мой суд, а вас судить моих слуг не допускаю! Во! Это подлинный наш российский царь был! Самостоятельный! Своих в обиду не давал. Так вы говорите - похож? А в каком Он родстве Александру приходится? Внук, что-ли?
- От родного брата внук.
- Значит, так. Крови себя показывают. Такого и надо, чтобы не за плевок российского человека считали. Дальше как было?
30. Тutti quanti! - Вasta!
- Пссст! Псст! Бамбулетти! Карини! Пссст!..
Я оглядываюсь. Бамбулетти и Карини мои имена. Первое значит по-русски куколки, второе - хорошенькие. Мой боевой клич, звучащий на всех базарах от Салерно до Неаполя, прирос ко мне чем-то вроде родового имени. И прекрасно! Звучно! Эффектно! Чем, например, Бамбулетти хуже шекспировского Капулетти? Или Карини хуже героически-революционного Маццини? Даже красивее… Что же касается до значимости, так ведь и Медичи по-русски будет приблизительно Лекарев, князья Боргезе - Мещане.
Следовательно, опять не за что обижаться.
Но имя мое широко известно не только в апельсиновых рощах Пагани, Ночеро и Ангри, но и в пыльных (вековой пылью, конечно, не какой-нибудь обыкновенной) Помпеях и на пляжах Сорренто и Амальфи.
Что за чудное местечко мое родовое Пагани! Я ведь теперь, можно сказать, настоящим подлинным паганцем стал… Шутка ли, четвертый год сижу в этом богоспасаемом уголке, который мне отведен по неустанной ворожбе трудолюбивой бабушки Финика.
Я-то, дурак, в Аргентину лез! К счастью, список с моим именем в океане, говорят, потонул, в Чили сунулся - сантиметра роста не хватило, в Канаду - жена протанцевать перед врачем не сумела, в Австралию - лишние года оказались, так сказать, внеплановые… Теперь по инерции в США намереваюсь, но туда 20 кило веса недостает…
- Коли ты, паганец, со своих апельсинов разжиреть не смог, - сказал мне, насколько я сведущ в английском языке, врач-американец, - так и сиди в своем Пагани, наслаждайся… Вот тебе на первый раз три месяца сроку, а там увидим!
- Правильно, ол райт, мистер доктор, - ответил я, - у нас на Соловках тоже так: дадут тебе, примерно, три годешника, а там посмотрят - и еще пятерку добавят… Ай тенк ю, сэр! О'кей!
О'кей! - повторил я, вернувшись к моему другу - соседскому ослу "Интеллидженто". - Чем плохо, амико? Пожелаем о бренности мира поразмыслить - до Помпеи пешком дойдем. Захотим упиться блеском наших великих дней, - пожалуйста: до Амальфи в филобусе всего 50 лир стоит, т. е. две с половиной сигареты "Кэмель" в международной валюте.
А в Амальфи! В Сорренто! Все, чего душа пожелает! Хочешь, примерно, Черчилля посмотреть - вот он с дочкой и зятем. Риту Хайворд? - Пожалуйста! Бенгальско-Бомбейского Ага Хана, Кентерберийско-красного декана или еще какого экзотического монстра? Извольте! Бесплатно! Нужно лишь сесть на лавочку перед часом прогулок и ждать, как на тетеревином току. Обязательно какой-нибудь мировой тетерев налетит, а то и всемирный глухарь. Так ведь, мой друг "Интеллидженто"?
Но я отвлекся.
- Бамбулетти! Иди сюда! Переведи, что здесь написано, - зовет меня друг-галстучник. Дело происходит на базаре в Ночеро. Вокруг галстучника еще пяток приятелей. Тут и перечник, и хозяин осла "Интеллидженто", и Антонио, пролезающий по вечерам к нам в лагерь сквозь проволоку и скупающий на корню дипийское барахло. Наутро чех-полицейский заплетает прорезанную им дыру, вечером он снова прогрызает ее.
В руку мне суют несколько сброшюрованных листовок гектографической печати.
- Ступиды! - ругаюсь я, взглянув на текст, - что, читать по-итальянски вы разучились?
- Ты сам ступидо! - орет Антонио. - Сюда, в угол смотри, в кружок!
Я протираю глаза, и есть от чего. В кружке по-русски:
"За Веру, Царя и Отечество! Слушайте, слушайте, слушайте! Русские Революционные Силы".
- Да-а-а-а… - Я перевожу и бегло просматриваю текст. В нем просто и ясно изложено на итальянском языке то, что мы все, темные люди, прекрасно знаем, но, увы! - до сих пор еще не усвоили просвещенные мореплаватели, гуманные торговцы с людоедами и лица прочих демо-социалистических профессий. Я читаю вслух:
"Довольно! Это первое слово, которое кричат крестьяне, рабочие и казаки, вырвавшиеся из когтей проклятого Богом и людьми Кремля. Баста!"
- Это правда? - спрашивает галстучник.
- Хочешь я тебе буду сейчас два часа орать то же самое подтверждение? - отвечаю я.
- Так ты же не крестьянин и не казак.
- Ладно. Спроси у Антонио, он всех у нас в кампо знает, много ли там русских крестьян и что они орут?
- Кроме Карини и еще одного старика, все русские там контадины. Мне ли не знать?
- И что они говорят?
- Ругают Баффоне всеми словами, какими Сан Антонио, мой патрон, угощал дьявола.
- Это крепко!
Но меня в данный момент мало интересует лексика диалога святого Антония с искушавшим его сатаной. Такую листовку я вижу в первый раз, но подпись - цифры и буквы Р.Р.С. пробуждают какие-то воспоминания.
Да… года два тому назад один очень известный и честный к тому же русский "прогрессивный" журналист полил грязью в одной очень ходкой русской газете организацию как раз этого имени. Признаюсь, я тогда ему поверил. Журналист, безусловно, честный. "Блеф, подумал я, кто-то забивает баки, может быть и не без Лубянки дело". Поэтому, несколько спустя, я встретил очень холодно двух парней, прибывших в наш лагерь из Греции. Они говорили мне о ней же, но совсем в другом освещении. Так почему же ошельмовал эту организацию честный "прогрессивный" русский журналист?
- "Брут ведь честный человек, хотя и всадил нож в спину выпестовавшего его Цезаря", отвечает мне опыт страны, куда занесла меня судьба, а традиции Брута неотъемлемы от русского "прогрессиста", как хрен от разварного поросенка.
Один из этих ребят был в прошлом рабкором-комсомольцем, в дальнейшем власовцем, а в те дни - убежденным монархистом, отстаивавшим всею силою своей комсомольской диалектики основы монархического порядка против атак старых "прогрессистов" и неизвестного возраста самостийников.
Силою своей комсомольской подковки в диалектическом методе он крепко бил оторванных от российского сегодня "прогрессистов", но самостийники крепко побили его. Не доводами, конечно, а поленьями в темноте апельсиновых рощ лагеря. Монархического мышления у него, однако, не вышибли, и с ним он уплыл в Австралию.
- И казаки так говорят? - спрашивает перечник.
- Еще крепче ругают, - безапелляционно консультирует Антонио.
Слово казак по всей Италии произносится со страхом и уважением, а на юге еще с поднятым кверху указательным пальцем.
Север - от Болоньи и Флоренции до Милана и Турина - коммунистичен и богат. Юг - от Чивитта Веккия до синеющего за Сицилией моря - беден, католичен, монархичен и отчасти самостиен. Королевство Обеих Сицилий еще живет в его памяти. Его язык и быт резко отличны от севера.
- Для какой грязной свиньи нам римские болтуны? Мы - неаполитанцы и сами умеем говорить по-своему.
Это верно. Совсем по-своему, так что мне в начале паганского житья приходилось при помощи пальцев изъяснять торговкам самые скромные арифметические вычисления.
- Тре лире - уно лимоно! Дуе лимони - сей литре! Капито? Что ты, дура, по-итальянски не понимаешь, что ли? Давай сдачу с десятки!..
В ответ я слышал шипение, присвист и мяукание, очень далекие от октав Данте, но причитающихся мне четырех лир так и не получал.
Север наделяет южан кличкой: африканцы.
В начале прошлого века африканцы под предводительством характерного для них сочетания вождей - кардинала Руффо и легендарного бандита Фра Дьяволо (бывшего монастырского послушника) угнали за Рим французских и своих доморощенных якобинцев. Правда, впереди них тогда шел дессант моряков русской эскадры, но о такой пустячной детали умалчивают даже учебники наших "прогрессивных" гимназий.
При плебисците 1947 г. округа Неаполя и Салерно голосовали почти на 100 % за короля.
- А ты не врешь, что у вас в Пагани настоящие казаки, а не пропаганда?
- Чтоб меня убило громом! Желаете убедиться? Вон в той остерии двое сейчас сидят, третий литр доливают. Там же и Альфонсо, что привез сегодня эти листовки из Рима…
Неудержимая страсть к бесплатным зрелищам - единственная традиция, унаследованная внучкой Италией от дедушки Рима. Настоящие живые казаки не каждый день попадаются в округе Салерно. К тому же бесплатно. Для такой фесты можно и торговлю прервать.
- Andiamo! Avanti, signori!
Все шестеро шагают под командой Антонио. Я тоже. Мне хочется порасспросить приехавшего из Рима Альфонсо. Но его нет. На столе лишь его дорожный мешок. Казак тоже лишь один. Это Селиверстыч из сравненной с землей и перепаханной большевиками станицы Полтавской, наш лагерный повар, застрявший, как и я, но по другим причинам. Весу в нем шесть пудов с гаком и столько же он поднимает каждой рукой, все зубное наличие в полном комплекте, росту сверх меры, но при освидетельствовании его таинственным инспектором американской комиссии он оказался колхозником и, следовательно, по мудрым утверждениям знатоков России и г-жи Кусковой, - коммунистом.
Баста! И добытый с огромным трудом ашшуренс и месяц беспрерывной толчеи по всем контрольным комиссиям пошли насмарку.
Это случилось неделю назад и, не имея возможности обрести истину в офисах великой демократии, Селиверстыч начал по испытанному способу искать ее на дне бутылок, для чего потребовалось вступить в бой с их содержимым. Эта битва идет уже седьмой день и, сопоставив размер месячной получки повара ИРО, стоимость литра вина и боевой пыл Селиверстыча, баталия, видимо, подходит к концу, с большими потерями для обеих сторон. Но…
- Есть еще порох в пороховницах, крепка еще, казачья сила!..
Селиверстыч за столом один, но бутылок перед ним не три, а пять. Четыре пустых.
Антонио устремляется к мешку Альфонсо и с милой неаполитанской непринужденностью роется в нем.
- Вот еще листы! Даже портрет чей-то!
- Кто это? - суют портрет мне. - Подпись под ним английская… Ты прочтешь? А что за проволока нарисована внизу? Почему из-за нее тянутся руки в кандалах?
Этот портрет я знаю. Все мы, русские, в Пагани знаем его. Отчаяние, надежда и мольба протянутых из-за проволоки рук мне тоже понятны, но я не успеваю объяснить их приятелям.
Огромная волосатая рука, протянутая из-за моего плеча, выхватывает у меня портрет.
- Во! Он, как есть! - гремит по таверне бас казака Селиверстыча, и итальянские горластые бутылки вторят ему жалобным дребезжанием. - Знаешь, кто это? - поворачивается казак к галстучнику, уперши в портрет палец не тоньше хорошего зеленчукского огурца. - Это наш царь! Капито! Ностро ре! Тутти России! Владимир! Капито? У вас, чертей, и имени такого нет… А эти руки чьи? Наши руки - казачьи! Во!
Для лучшего усвоения итальянцами этой истины Селиверстыч бережно кладет на стол портрет Наследника Престола и засучивает рукав.
- Моя рука! Вот эта!
Зеленчукские огурцы неожиданно превращаются в хороший арбуз кулака, который медленно проплывает мимо шести неаполитанских носов.
- Он царь, а мы - казаки! Тутти кванти!
Скажи нам царь одно лишь слово:
- А ну-ка, дети - казаки!
И все казачество готово.
Содвинуть в бой свои полки!..
За раскатами баса следует столь же громовой удар по столу. Пять бутылок и шесть итальянцев подпрыгивают.
- Думаешь, не стало нас, казаков, распропаганская душа твоя с тебя вон! Кончились, думаешь?
Арбуз вдруг превращается в точное подобие тех клещевых крючьев, которыми дьяволы тянут в котлы грешников на древней фреске в притворе Ночерского собора… Неприятные обязанности грешников на этот раз приходится выполнять галстучнику и перечнику. Селиверстыч встряхивает ими в воздухе, осторожно ставит их на свои места и вновь забирает обеими руками портрет, вздыхая, как орган в том же соборе.
- Душа из вас паганская вон! Он - царь! Мы - казаки! Одно слово… уна пароле - и баста! Тутти кванти.
Я и шесть неаполитанцев выходим из остерии в невероятной для них тишине. Выйдя, мы останавливаемся, и шесть пальцев поднимаются вверх:
- Lo Zar!
Пальцы опускаются на мгновение и снова взлетают к синему небу Ночеро.
- Kosacki! Tutti quanti! Basta!
31. ООН в миниатюре
- Господжа Васильев Ольга код капитана Тьене! Господжа Васильев Ольга код капитана Тьене!
Диктор лагеря Баньоли, хрипя, кашляя и отплевываясь, по два раза на каждом из трех языков надрывается в призыве госпожи Васильевой. Он орет по-итальянски, по-немецки, по-сербски, но, конечно, не по-русски, хотя в населении транзитного лагеря русские составляют зачастую большинство.
На этот раз прибыть немедленно код капитана Тьене, коменданта лагеря, приглашены одновременно три русских женщины.
Это уже сенсация, подлежащая широкому обсуждению на центральной площади кампа, где с утра до ночи толчется его праздношатающееся, томящееся от скуки, чающее узреть туманные контуры своего будущего, население.
- Почему разом трех? Отправка в Канаду? Персональная?
- Да нет. Какая там Канада! Разве вы не слыхали?
- Насчет Бразилии?
- В Бразилью зовут Инезилью, а нашу Матрешку - на картошку… Подрались они, эти три грации сегодня утром. Скандал на весь блок. Заработают суток по десять картошки Дездемоны эти!
- Из-за чего же?
- Не чего-же, а кого-же… Вон он, этот "чего", казус белли идет!
Казусом оказывается мой старый знакомец по Чине-Читта и прочим этапам скитаний - "князь" с неопределенно громкозвучными фамилиями и рукавом, залепленным столь-же неопределенными эмблемами, верноподданный краля Петра Второго. Он гордо и надменно шествуют по плацу, видимо, очень довольный сказываемым ему вниманием.
- Чем же он, собственно говоря, мог прельстить разом три сердца? - с сомнением спрашиваю я. - Если титул, так кому он теперь нужен?