Миссис О'Тулл взвалила кресло-качалку на горбатую спину.
- Ну же, дорогой, - ласково позвала она. - Пора.
- Я не смогу пойти с тобой, - ответил Виргилий.
- Хорошо, дорогой, - отозвалась она. - Я пойду вперед, а ты догоняй, как всегда. Увидимся внизу.
- До свидания, Долорес, - попрощался он.
Прихрамывая, Долорес заковыляла к тропинке, ведущей вниз, на берег.
Взлетающий Орел дожидался мистера Джонса у колодца. Он по-индейски повязал голову платком и сзади воткнул за повязку перо.
- Сегодня у меня важный день, и поэтому я должен облачиться согласно обычаю предков, - пошутил он.
Виргилий Джонс даже не улыбнулся.
- Пошли, - сказал он.
Пустое кресло-качалка стояло на берегу, повернутое спинкой к морю. Рядом с качалкой на серебристо-сером песке сидела Долорес О'Тулл и пела свои печальные любовные песни. - О, Виргилий, - говорила она. - Я так счастлива.
Где-то на поросшем лесом склоне горы Каф, неслышный и невидимый, лежал, наблюдая за толстым неуклюжим человечком в котелке и его высоким стройным спутником с заткнутым за головной платок пером, и дожидался их прибытия горф.
Глава 18
Планета горфов, известная также под именем Тера, обращалась вокруг звезды Нус в галактике Йави Клим, в свою очередь расположенной в плоскости вселенной, обжитой горфами. Эту плоскость вселенной иногда называли Эндимионом Горфов.
Одержимость горфов в составлении анаграмм не знала границ: от забав с перестановкой букв в названиях до Священной Игры Всеобщего Порядка. Возможности Священной Игры простирались много дальше составления словесных головоломок; могучие мыслительные способности горфов позволяли им делать анаграммы не только из предметов окружающего мира, но и из самих себя - последнее считалось довольно сложным ввиду особой гротескности телесной оболочки горфов. Правила Игры назывались Анаграмматика; получить звание Магистра Анаграмматики было величайшей мечтой всех живых горфов.
Понятие "живой" вообще-то было применимо к горфам с большой натяжкой, поскольку горфы не походили ни на одну из известных нам форм жизни. Для поддержания своего существования горфам не требовались ни вода, ни пища, ни атмосфера. Все сведения о внешнем мире горфы черпали при помощи единственного, но очень мощного органа чувств, одновременно служащего для зрения, осязания, вкуса, восприятия звуковых волн, температуры и многого другого; их огромные, бесполезные и необыкновенно плотные тела окружала аура особого свечения.
Дадим теперь их словесный портрет: типичный горф похож на большую лягушку, с одним коренным отличием. Тело горфа целиком состоит из камня.
История происхождения горфов покрыта мраком. Виной их уродства могло быть излучение неведомой природы, опалившее когда-то бесплодную Теру и наделившее обыкновенные камни разумом удивительной силы вместе - по невероятной скорбной иронии - со способностью жить практически вечно в полной изоляции от остального разумного мира. Ибо такова была трагедия горфов: ни на Тере, ни на других планетах их эндимиона не было живых существ иных видов. Ни животных, ни растений. Не было даже ветра, который мог бы овевать каменные тела горфов.
Несколько миллиардов лет это обстоятельство, иначе говоря, отсутствие сравнительной шкалы, мешало горфам осознать, какая, по сути дела, они высокоразвитая раса. Результатом вынужденной изоляции стало распространение среди горфов некой философской паранойи. Верховный Гроссмейстер Игры, сам Дота, однажды задал согражданам вопрос, вошедший впоследствии в его знаменитые Вопросы: Неужели мы последняя разумная раса в нашем эндимионе? - вопрос, породивший философию отчаяния: горфы одиноки и в малом, и в великом. Наш горф, сейчас живо наблюдающий за медленным восхождением Взлетающего Орла и мистера Джонса на гору, некогда сумел внести особую Упорядоченность в последнюю и наиболее важную часть Вопросов. Ловко переставив буквы, он получил на языке горфов утверждение с совершенно иным смыслом, а именно: Взгляните, как велика роль мыслительной элиты; воспользуемся же нашими талантами и Мозговыми Долями. Перестановка была выполнена по всем правилам Анаграмматики; новая сентенция не только состояла исключительно из букв прежнего Вопроса, но более того, обогащала старое утверждение, привнося в него элементы элитности, желание действовать и определение роли, а также намечала возможные пути, следуя по которым, можно было получить ответ. "Талант" у горфов мог означать только одно: мастерство в Упорядочении. Мастерство, породившее Главнейший Вопрос, Мастерство, которое надлежало использовать при его разрешении - Мастерство и Мозговые Доли (так именовалось заключенное в теле каждого горфа бездонное и неизменное хранилище воспоминаний, где содержался точный отчет о каждом событии, с которым каменному существу пришлось в своей жизни столкнуться).
Получение звания Магистра Анаграмматики и скромное чествование, последовавшие за этим (горфы вообще очень сдержанная раса, во всем) заставили нашего горфа свернуть с пути истинного и, можно было бы даже сказать, вскружили ему голову, если бы у него имелась голова.
Здесь нужно отметить, что горфы так и не создали никакой общекультурной технологии; Священная Игра заменяла им все, и науки и искусство. Философия горфов, как можно понять из приведенного выше примера, предпочитала вопросы ответам на них; несмотря на то, что Упорядочение нашим горфом Вопроса Доты каким-то образом намекало на его решение, он отлично понимал, что продолжение Упорядочения способно сделать дальнейшие исследования невозможными. Тем не менее, наш горф, еще в сладостном тумане триумфа, решился таки сделать шаг в сторону ереси. Он положил начало особой разновидности Священной Игры, в конце концов поставившей под сомнение смысл самой Игры. Предложенное им давало наконец горфам шанс оценить уровень своей умудренности - или посредственности - сравнительно с другими цивилизациями.
Разновидность Игры назвали Концептуализмом. Вполне возможно, это было лучшее практическое воплощение одного из редчайших Высказываний Дота: "Я думаю об этом, следовательно это существует". Наш горф был первым, кто увидел замечательную возможность применить это утверждение в жизни. В понимании Дота смысл Высказывания сводился к следующему: в мире ничто не может существовать вне познающего интеллекта, осязающего мыслью этот предмет; правильно понимая идею Доты, наш горф продолжил рассуждения Магистра, предположив: все, что способен познать и осмыслить подобного рода интеллект, должно существовать. Оттолкнувшись от этой гипотезы, он первым делом осмыслил другие эндимионы: другие эндимионы с иными формами разумной и не обязательно разумной жизни. Горфы не знали, что им делать, то ли славить нежданного гения, то ли забросать его обломками неразумных камней. Внезапно их одиночество закончилось. Теперь они были в галактике не одни. Удобное, пусть и немного грустное, уединение если не закончилось совсем, то должно было закончиться скоро, через каких-нибудь несколько миллионов лет…
Дабы утешить и успокоить собратьев, наш горф измыслил тогда Предмет. Предмет должен был существовать в каждом созданном силой мысли эндимионе, и только посредством контакта с Предметом было возможно перемещение между эндимионами. Это должно было дать горфам средство контролировать последствия их новой Идеи.
Именно при помощи Предмета наш горф встретился и вступил в контакт с Гримусом. С помощью Предмета он попал на остров Каф. С тем чтобы следить за разворачивающимися на острове событиями, самому оставаясь невовлеченным в них, горф упорядочил свое не слишком симпатичное тело и сделался невидимым. После этого он мог спокойно наслаждаться зрелищем.
Наблюдая за медленно бредущими в гору мистером Джонсом и Взлетающим Орлом, горф чувствовал нарастающее возбуждение. Его аура трепетала от накапливающейся позитивной энергии. И было от чего: с самой первой минуты прибытия на остров он чувствовал нехватку важного звена, отсутствие ключевого ингредиента, который должен был уравновесить структуру этого места. Любой горф заметил бы это: всякий практикующий Священную Игру уже на ранней стадии должен обладать чувством меры и уметь определять полноту набора компонентов. У мастера это чувство меры перерастало в чутье; едва заметив Орла, наш горф сразу же понял, что именно этот человек и есть то самое недостающее звено. Окончание Пути этого человека, знал горф, должно привести к завершению Упорядочения и острова, и горы. Горфу не терпелось узнать, каков будет результат этого Упорядочения.
У нашего горфа был единственный недостаток - он везде любил совать свой нос (в переносном, по известным причинам, смысле). Занимаясь бесчисленные годы Упорядочением, он уже не мыслил без этого своего существования. Обнаружив здесь, на острове Каф, незавершенность, он с трудом удерживался от того, чтобы взяться за дело самому; теперь, когда великая развязка, которой остров дожидался так долго, была близка, он мог бы и успокоиться, ожидая естественного развития событий.
Но вот как горф рассуждал:
Знать, что происходит с островом, можно только будучи Гримусом.
Конечно, если вы не горф.
Однако полноценное понимание условий самоперемещения (означающее, что вы можете осознанно выбирать для себя действие или бездействие, причем даже решение не вмешиваться может быть расценено как участие) вменяет разумному созданию в обязанность, можно даже сказать в почетную, совершить должный поступок и попытаться изменить течение собственного бытия.
Из чего горф острова Каф, отлично понимая свое место и свою роль, немедленно сделал вывод о том, что, имея представление о перспективе, он вполне может поступать так, как считает нужным в данной ситуации.
Высказав это самому себе, горф удовлетворенно кивнул. Перед завершением Упорядочения он надеялся на одно особое, редкостное удовольствие; Взлетающий Орел должен был подпасть под действие Лихорадки Перемещения, последствия которой бывали ужасными и зачастую фатальными.
Конечно, участвуя в этом, добавил горф про себя, придется быть очень и очень осторожным.
Глава 19
Они брели сквозь чащу леса, темную как могила, оставив позади истерзанный, ушедший в себя разум Долорес О'Тулл, которую покинул возлюбленный, едва она позволила чувствам овладеть собою; впереди их ожидал К. и его обитатели. Меж этими двумя точками лежали недружелюбные, поросшие Лесом склоны горы Каф. Единственное, что заставляло Взлетающего Орла двигаться вперед, была воображаемая картина: прямо перед ним рука об руку с безликим мистером Сиспи шагает сестра Птицепес. О том, что заставляло идти вперед мистера Джонса, Взлетающий Орел мог только догадываться.
Где-то в закоулках его сознания вдруг возник и остался там тонкий, едва уловимый вой. По мере их продвижения вверх по склону горы этот вой, как казалось Взлетающему Орлу, постепенно звучал все громче. Виргилий Джонс шел совершенно спокойно и никакого воя, похоже, не слышал; у него был углубленный сосредоточенный вид человека, впервые за много лет оказавшегося в лесу и теперь с усилием припоминающего старые тропинки.
- Да, да, вот сюда, - бормотал себе под нос мистер Джонс и внезапно принимался грузно проламываться сквозь кусты. - Вот черт, - тихо приговаривал он и прятал лицо в ладонях, видимо, напряженно вспоминая что-то, - потом снова вскидывал голову, срывался с места и бросался вперед как раненый бык. Взлетающий Орел, страдая от странного звука в голове, покорно шел следом; так, иногда прямо сквозь бурелом, они поднимались по склону Горы к ее вершине.
Вой в голове Взлетающего Орла становился все более настойчивым; возможно, у него звенит в ушах от перепада высот? Или, может быть, нужно перестать думать об этом вое, и тот исчезнет? Уже вне себя, Взлетающий Орел сильно хлопнул себя по лбу. Несколько секунд после этого лес стоял у него перед глазами плотной непроницаемой стеной, нависающей, давящей. Взлетающий Орел крепко зажмурился и открыл глаза - наваждение прошло; заросшая тропинка под ногами вернулась на место.
Виргилий Джонс с тревогой смотрел на него.
- Вы кричали, - спросил он. - Что случилось?
- Я не кричал, - возразил Взлетающий Орел.
- Вы что, не слышали свой крик?
- Я ничего не слышал, точно ничего, - обеспокоенно ответил Взлетающий Орел. - Вы что, шутите?
- Нет, нет, уверяю вас, - ответил мистер Джонс. - Скажите, вы не слышите какие-нибудь странные звуки? Такой очень высокий и тонкий свист или вой?
- Слышу… - прошептал Взлетающий Орел, чье беспокойство быстро росло.
- Да, все верно, - проговорил мистер Виргилий Джонс. - А то я уже забеспокоился, решил, что уши начали подводить меня, как и глаза. Шум в верхнем слуховом регистре - все верно. Видите ли, это связано с тем, что по сути дела мы уже вошли в зону Эффекта. Теперь мы будем все время разговаривать друг с другом - здесь это особенно важно.
- Что это за Эффект, о котором вы все время толкуете? - спросил мистера Джонса Взлетающий Орел. - И почему теперь нам обязательно нужно разговаривать друг с другом?
- Разговаривать можно обо всем, за исключением самого Эффекта, - уклончиво ответил мистер Виргилий Джонс. - Сейчас нет времени объяснять. Пожалуйста, делайте так, как я велю. Тишина сейчас особенно опасна, я убеждался в этом множество раз.
Сраженный серьезностью тона своего проводника, Взлетающий Орел решил оставить вопросы и делать как просят.
- Как вы считаете, - спросил он, - Долорес поправится?
- Надеюсь, что да, - немедленно откликнулся мистер Джонс. - Надеюсь от всей души.
Наступила короткая пауза; затем мистер Джонс разразился речью:
- Вы слышали историю о том, как в вашей стране проститутка развязала гражданскую войну? Ее звали Полли Адамс…
Взлетающий Орел не мог думать об этом. Его голова была занята совсем другими мыслями. Он думал о сестре Птицепес, о мотивах мистера Джонса, о дремучей чаще, в которой они, похоже, уже заблудились, о непрекращающемся вое в ушах, который становился все громче и громче…
Виргилий Джонс уже кричал ему в ухо:
- Вот послушайте загадку, мистер Орел. Как по-вашему, почему ирландцы всегда надевают по три презерватива сразу?
Головокружение, слабость. Совершенно незнакомые Взлетающему Орлу прежде, теперь они прочно завладели им, с той самой первой минуты, когда он очнулся в прибрежной хижине. К ним добавилось другое, уже вовсе неописуемое ощущение, однажды уже испытанное им в Средиземном море, перед тем как удар волны выбросил его за борт яхты. Его ноги задрожали; продвижение вперед давалось непросто, а подъем в гору - и того хуже.
- Не беспокойтесь, - кричал ему Виргилий. - Бояться нечего, это всего лишь легкий приступ Болезни Измерений. Скоро все пройдет… - Крики могильщика постепенно совсем затихли.
Болезнь Измерений : что это такое? Взлетающий Орел разозлился - опять его держат в неведении, - туман перед глазами на несколько секунд рассеялся, и он увидел над собой озабоченное лицо Виргилия Джонса.
- Здесь под деревьями темно, - кричал Виргилий. - Нужно добраться до поляны, я помогу. Соберитесь с силами и сосредоточьтесь на моем голосе. Я буду все время что-нибудь говорить. Дневной свет помогает: он прогоняет чудовищ.
- Чудовищ… - слабо повторил Взлетающий Орел.
- Они обитают внутри вас, - объяснил Виргилий Джонс. - Внутри…
(Голос мистера Джонса снова ослаб и стал пропадать.)
У Взлетающего Орла опять закружилась голова, и глаза начала застилать пелена.
- Я не могу вам этого объяснить, - орал ему из дальнего конца длинного тоннеля Виргилий Джонс. - Чтобы понять, нужно самому испытать. Слушайте мой голос. Слушайте только мой голос.
Страх обуял Взлетающего Орла, страх здравомыслящего человека перед неведомым недугом. Он почувствовал, как уверенность оставляет его; что он делает здесь, как он здесь оказался? Что за бесовские силы обуяли его? И почему только он не убил себя, а ведь совсем уже было собрался? Хотя, возможно, он уже умер. Да, конечно умер. Упал за борт яхты, утонул и вот теперь в пекле, и Виргилий Джонс самый натуральный черт, а то, что сейчас происходит с ним, это первый круг адовых мук. Да, все сходится - он умер.
Ах да, я вспомнил, вспомнил: я был Взлетающим Орлом. Неведомое коснулось меня крылом, и я не смог этого вынести, сошел с ума. Поначалу были только галлюцинации, но постепенно видения приобрели четкие очертания абсолютной реальности, и сейчас до меня сквозь сон доносится призрачный голос так называемого Виргилия Джонса. Мир перевернулся; взбираясь на гору, я спускался в глубины преисподней, забираясь в собственную душу.
Картина, виденная мной, застыла в своих очертаниях, но претерпела мириады мгновенных превращений: в ней поменялись краски, деревья превратились в движущихся существ, твердь стала водою, а небо твердью, трава заговорила, цветы принялись наигрывать чудесную музыку. Во время одних трансформаций Виргилий Джонс бесследно исчезал, в других принимал деятельное участие в обличье огромного гноящегося монстра. В двух или трех эпизодах он был мертв. Иногда я слышал его далекий голос: он говорил со мной, произносил слова утешения и совета. О да, то было крещение огнем.
Виргилий Джонс и я; странная пара соратников. Он, выжженный человек, пустая оболочка прошлого, спокойное знание неминуемости великой катастрофы; я, человек незавершенный, увлеченный поиском гибельного знания, которое должно покончить со мной, - в глазах смерти я ищу и не нахожу свое лицо. До недавнего времени я совершенно ничего не понимал, но он любил меня как сына, как последнего из своих живых сыновей; едва я оправлюсь от этой лихорадки, от этой болезни, я тоже буду любить его, ибо я любил его раньше, хотя и недостаточно сильно. Он не бросил меня, заботился обо мне, оттащил меня, совершенно беспомощного и безвольного, к поляне, и все время говорил, говорил, говорил, силясь вырвать мой рассудок из когтей опустошающего разум Эффекта. Но мы не успели добраться до поляны, и наступила тьма, и я потерял его след. Но на поляне солнечный свет вновь придал мне сил. И так было, и я боролся до тех пор, пока не пришел он и не взял меня.
Виргилий Джонс: душа без надежды на будущее, он оставил свою подругу Долорес, свою любовь и печаль, решил помочь мне только ради меня самого, а теперь возвращается туда, откуда когда-то столь поспешно бежал. Храбрый человек.
Для того чтобы пройти через Болезнь и остаться в живых, нужно отбросить все "почему?". Я молчал, забыв о вопросах, но перед самой развязкой несколько моих мысленных, безмолвных "почему?" все-таки удостоились ответа - а сверх того и несколько "почему?", о которых я и не задумывался.
Волоча Взлетающего Орла по траве и веткам к поляне и отдуваясь, Виргилий Джонс говорил:
- Ох, дорогой мой друг. Больно видеть вас в такой беде. Жаль, что все это приключилось именно с вами. Гримус говаривал, что в этом лесу человек либо находит, либо теряет себя. Есть большая разница между мной и вами. Я могу только терять.
И ничего-то вы, дорогой мой мистер Орел, не понимаете. У вас есть цель, но серьезности ее вы не осознаете. В этом ваша сила и ваша слабость. Неведающие истины идут вперед с оптимизмом невежд. Иногда это даже спасает им жизнь. Стоит только что-то понять, как ужас знания начинает овладевать вами, вы видите себя на фоне космоса… однако лишь человек знающий несет мудрость в мир; на его плечи ложится бремя последствий и вины, что также…