Анна за собой вины не чувствовала. На сына больной надеялась недолго, несколько дней, в истории болезни оставляла записи: "сыну пациентки передана просьба срочно привезти документы матери", в итоге съездила за паспортом и полисом сама, хоть и не было такого в ее должностных обязанностях. А если онкодиспансер так за больных радеет, то могли бы в порядке исключения и без документов принять. Так и Тамаре Семеновне объяснила, и главному врачу и какой-то шишке в департаменте здравоохранения. Итог ударил как обухом - строгий выговор с занесением. Кто из клинических ординаторов мог бы похвастаться чем-то подобным? Практически никто. Во-первых, большинство клинических ординаторов подчиняются не департаменту, а министерству (это у Анны была целевая городская ординатура, от департамента), а, во-вторых, как-то не принято делать виновными тех, кто пока еще учится. Клиническая ординатура есть не что иное, как высшая форма профессиональной подготовки врачей-специалистов, основанная на принципе индивидуального обучения, вот как.
Сказать, что Анна расстроилась, это не сказать ничего. Главное - грызла обида. "Ни за что ни про что, полна жопа огурцов" так говорила в подобных случаях кузина Вероника, непутевая, но удачливая дочь родной сестры Анниной матери, тети Оли. Заведующий отделением утешал: "Ничего страшного - через месяц все про это забудут, через год - снимут выговор, и будешь ты чиста и невинна, Андреевна. А еще знай, что жизнь она такая, сбалансированная, сейчас ни за что получила по полной программе, а в другой раз за что-то ничего тебе не будет". Заведующему тоже дали выговор, как непосредственно отвечающему за все происходящее в отделении, но он уже был к этим подаркам судьбы привычный и, в отличие от Анны, не расстраивался.
Первый из двух молодых юристов, экономя на офисе, забился в какую-то запредельную дыру примерно посередине между Волгоградским и Рязанским проспектами. Завод, автосервис, гаражи, склады, автосервис, снова гаражи, три автосервиса подряд, и вот он - четырехэтажный офисный центр "Караганове Плаза". Плазе вообще-то полагается быть торговой, но здесь кроме офисов ничего не было. Зато была огромная, с самым, что ни на есть оптимистичным прицелом на будущее, парковка и - совершенно пустая, если не считать двух автомобилей в дальнем углу.
И охранник в просторном псевдомраморном холле оказался не занудливым. Вместо обычного "вы к кому… Позвольте ваш паспорт… Возьмите пропуск и не забудьте отметить его на выходе", сказал, едва Анна успела войти:
- Адвокат Ушаков на втором этаже. Первая дверь.
- А как вы догадались, что мне нужен именно он? - удивилась Анна. - Или он у вас тут единственный арендатор?
- К нам все больше прорабы ездят, - ответил местный Шерлок. - У нас же одни стройматериалы. Если приезжает кто-то не похожий на прораба, значит - к Саше. Без вариантов.
Анне не очень понравилось, что адвоката запросто называет Сашей охранник. Что ни говори, а адвокатам не следует панибратствовать с окружающими. Надо держать марку, знамя своей профессии. "Будь проще - и к тебе потянутся люди" - это не про адвокатов. И не про врачей, и не про педагогов, и уж, тем более, не про тех, кто только начинает. Это корифеям можно иногда "быть проще", в эти моменты получаются очень трогательные, поистине незабываемые, фотографии.
Лестница поражала воображение расставленными по углам огромными пластиковыми вазами с пластиковыми же цветами.
- Ле жарден де Люксембург! - вслух "одобрила" Анна.
Сразу же вспомнилась одноименная песня Джо Дассена, не пропитанная лирической грустью, а прямо-таки вымоченная в ней. Прошел еще один день без любви, ля-ля, дождливый день ля-ля, жизнь без тебя мне не мила, успех это еще не самое главное… Сплошной декаданс, сопли-опли.
Анна тряхнула головой, прогоняя грустные мысли. Вот она, зашпонированная под дуб дверь со скромной табличкой "Адвокат Александр Оскарович Ушаков". Табличка была скромна не только по содержанию, но и по исполнению - лист формата A4, приклеенный четырьмя полосочками тонкого скотча, одна из которых уже успела отклеиться и некрасиво топорщилась.
Анна открыла дверь только благодаря привычке доводить начатое до конца. Ясное дело - молодой, на старте, но уж пятьсот рублей на табличку наскрести по-любому можно. Театр начинается с вешалки, а контора - с вывески. Если провести аналогию с врачами, то можно сказать, что молодой врач может приезжать на работу на метро или на велосипеде, одеваться "с рынка", но вот халат у него просто обязан быть не только опрятным, но и не заношенным и руки ухоженными, без траурной каймы под ногтями. Хоть бы бумажку поаккуратнее на дверь наклеил, Александр Оскарович! Интересно, какая у него мебель?
Мебель была обычной, икеевской. Стол, кресло, два шкафа, пять стульев. Больше ничего в маленькой комнатке и не поместилось бы. Щуплый, лопоухий, очкастый и местами прыщавый Александр Оскарович ("мужчинка минус третьей категории", по классификации кузины Вероники) оказался явным неврастеником, потому что во время разговора постоянно вертел что-нибудь в руках. Если не вертел, то теребил, а то начинал разминать свои длинные, уставшие от постоянной работы, пальцы и делал это очень усердно, до хруста в суставах. Хрустели суставы звучно, казалось, что сейчас Александр Оскарович переломает себе все пальцы. Анну все это почти не напрягало, потому что ей было важно не то, что делал руками адвокат, а что он при этом говорил. А говорил Александр Оскарович дельно и совершенно не "грузил", то есть - не пугал. Даже наоборот - успокаивал.
- Давайте подумаем, какую выгоду могла извлечь для себя бывшая жена вашего пациента даже при условии получения исчерпывающей на тот момент информации… А какой ущерб пациенту могла она нанести, используя эту информацию… Диагноз еще не был установлен, я вас правильно понял, Анна Андреевна?
- Диагноз уточнялся. Предварительный уже был. Нельзя лежать в стационаре без диагноза.
- Да, конечно, - кивнул Александр Оскарович. - Без диагноза непонятно, в какое отделение класть и надо ли класть вообще. То есть - толком вы ничего разгласить не могли?
- Дело не в том, что я могла или не могла, а в том, что я ничего не разглашала! - немного раздраженно ответила Анна, утомленная долгой поездкой по юристам.
На часах было без двадцати семь, а начала она свой "вояж" в два часа, бессовестно удрав с работы много раньше положенного.
- Врачебную тайну составляют… - Александр Оскарович сдернул с хрящеватого носа очки, завертел их, закрутил, а сам уставился в потолок, словно вспоминая. - Информация о факте обращения за медицинской помощью… Это вы уже не могли разгласить, опоздали. Информация о диагнозе заболевания… Эту информацию разглашать было рано, раз не было диагноза…
- Диагноз был, - поправила Анна. - я же уже говорила…
- Да-да, - спохватился невнимательный адвокат, не отводя взора от потолка. - Далее идет информация о состоянии здоровья гражданина, но это должна быть информация, а не короткие отговорки. Тем более что фразы типа: "все о’кей" или "все будет хорошо", трактовать как разглашение врачебной тайны… Нет, это абсурд. Ну и последнее - это прочие сведения, полученные при обследовании и лечении гражданина. Сюда на первый взгляд можно отнести все… Скажите, Анна Андреевна, а эта ваша собеседница была адекватна, вменяема? Вот вы, как врач, не могли заподозрить?
- Я не психиатр! Я - иммунолог, - свою специальность Анна тоже уже называла. - Но даже психиатр не смог бы поставить диагноз, даже предварительный, на основании минутной беседы.
- Так, так, так… - Адвокат обернулся к Анне, нацепил очки, вытащил из стоявшего на столе органайзера ручку и начал забавляться с ней. - Знаете, я пытаюсь уловить смысл и суть и никак не могу это сделать. Вы уверены, что вас действительно хотят привлечь в качестве ответчика?
- Конечно же, нет! Но мне озвучили такую возможность!
- Раньше бандитами пугали, сейчас - судом. Ваше дело, если его можно назвать "делом", не стоит и выеденного яйца! Скорее всего, вас просто запугивают, действуют вам на нервы. Не исключено, что ваши противники могут оказывать давление на потенциального истца, он же их пациент. Но одного желания судиться мало, судья должен принять исковое заявление… А все то, что вы мне рассказали, это, извините, не повод, далеко не повод, совсем не повод. Для того чтобы потрепать нервы угрозами, эта история вполне годится, для суда - нет. Если, конечно… Вы меня простите великодушно, Анна Андреевна, но я должен это сказать. Если, конечно, все было именно так, как вы мне рассказали.
- Ну, может, какое-то словцо я забыла, но суть передала точно.
- Хорошо, это хорошо. Угроза подачи иска - это очень распространенный способ выбить из человека энную сумму денег. И довольно безопасный. Люди платят, чтобы их оставили в покое. Вы не исключаете, что вас хотят запугать, чтобы вы раскошелились?
- Навряд ли, - подобного варианта Анна и в мыслях не допускала. - Нервы потрепать, подавить, это - да, но вряд ли кто-то мог допустить, что я раскошелюсь.
- Жаль, - неожиданно огорчился Александр Оскарович. - Очень жаль.
- Почему?
- Потому что тогда бы мы могли бы обратиться в ОБЭП. Вымогательство доказывается элементарно.
Аудиозапись, видеозапись, изъятие в присутствии понятых… Там любят такие дела. Но если вам намекнут насчет денег…
- То я сразу же дам знать вам, - Анна достала из сумки кошелек. - Сколько я должна вам за консультацию, Александр Оскарович?
Александр Оскарович заслуживал платы. Он вникал, рассуждал, делал выводы, а не просто декларировал, что готов взяться за дело и называл стоимость своих услуг, как другие. О деньгах он вообще не заикнулся. Удивительный альтруизм.
- За такие консультации я денег не беру, - Александр Оскарович улыбнулся, демонстрируя щербатые зубы. - Вы же не берете денег за диагностику?
- Я как раз за диагностику и беру, - улыбнулась в ответ Анна. - Так сколько же?
- Нисколько. Я привел неудачный пример, у вас принципиально иная диагностика. Вот если дело дойдет до суда или хотя бы до переговоров, тогда мы обсудим денежный вопрос. Могу сразу сказать, что мои услуги обойдутся вам недорого. По самому крупному счету не больше пятнадцати тысяч…
"Табличкой нормальной не обзавелся, а запрашивает больше других!" - подумала Анна, мысленно вычеркивая жадного адвоката из списка людей, с которыми можно иметь дело. Но, чисто из природной дотошности, уточнила:
- В евро или в долларах?
- Исключительно в рублях. Можно наличными, можно перевести на счет. Как вам удобнее. Постойте… Анна Андреевна, вы что решили, что я вам сумму в баксах или евро назвал? То-то я смотрю у вас выражение лица изменилось. В рублях. За первое судебное заседание я беру пятнадцать тысяч рублей, сюда же входит и знакомство с делом, а за последующие - по семь. Но ваше дело, если оно, конечно, станет делом, "отсудится" за один раз, я уверен. Переговоры стоят дешевле. У меня в офисе - пять тысяч за встречу, с выездом - семь. Тут тоже долго рассусоливать не придется. Как только я упомяну о привлечении к ответственности за клевету, претензии сразу же сдуются… Можно узнать, почему вы улыбаетесь?
- Вы какой-то странный адвокат, Александр Оскарович, - сказала Анна, убирая кошелек обратно. - Вам, наоборот, надо внушать мне, что дело архисложное, дорогое…
- Так вы же в это не поверите, сразу же поймете, что вас пытаются раскрутить.
- Знаете, до вас я посетила троих ваших коллег, и все они пытались внушить мне, насколько сильно я влипла.
- И в итоге вы приехали ко мне, Анна Андреевна, - не без удовлетворения констатировал адвокат. - Надеюсь, я сделал все для того, чтобы вы сейчас не поехали к пятому по счету…
- Я бы в любом случае не поехала бы, - Анна посмотрела в окно, а потом - на часы. - Уже поздно. Но вы единственный, кому удалось произвести на меня хорошее впечатление, что правда, то правда. Хотя ваша вывеска поначалу меня чуть не оттолкнула…
- Я понимаю, - закивал адвокат. - Вы ожидали увидеть нечто медное, тяжелое…
- Хотя бы пластиковое, - улыбнулась Анна, - но не бумажку…
- Эх, - Александр Оскарович вздохнул, словно собираясь с духом. - Так уж и быть, Анна Андреевна, открою вам тайну. Я нарочно не заказываю вывеску и не слишком обживаю свой офис, чтобы арендодатель не поднял мне плату. Здешний хозяин такой жучила - любит набавлять чуть ли не ежемесячно. Вот я и декларирую, что я здесь временно и могу съехать в любой момент. Снести в машину комп, принтер и папки - минутное дело.
- Помогает?
- Седьмой месяц здесь сижу, а плата пока ни разу не повышалась. Могу представить, как арендодатель меня ненавидит…
- Вам знакомо выражение: "Oderint dummetuant"?
Анна не была уверена в том, что в юридических вузах изучают латынь, но не исключала такой возможности.
- Пусть ненавидят, лишь бы боялись, - тут же перевел Александр Оскарович. - Любимое изречение императора Калигулы, между прочим. Возьмите мою визитку и, как только получите повестку или вам позвонят, короче говоря - как только будут новости, сразу же сообщайте мне. А звонящих можете просто перенаправлять. "Свяжитесь с моим адвокатом!" - любимая фраза в Голливуде.
При чем тут Голливуд, Анна не поняла, но с удовольствием посмеялась вместе с Александром Оскаровичем, представив, как кто-нибудь из ее противников будет ожидать встречи с каким-нибудь важным Адвокатом с большой буквы, а нарвется на Оскарыча.
Почти всех симпатичных ей людей Анна про себя называла только по отчеству, да и то не по полному, а фамильярно сокращенному. Выходило по свойски, по-родственному.
Виноградово-Южное
Карточная игра под названием ломбер канула в Лету, оставив свое имя небольшому столу для игры в карты. Классический ломберный стол должен быть складным и прямоугольным. Анне достался овальный, колченогий и не складывающийся. Уму непостижимо, но такую драгоценность выкинули на помойку. Что называется - и ума не хватило, и рука поднялась. Хорошо еще, что не зашвырнули далеко в бункер, где его сразу же засыпало бы мусором, а оставили сбоку - берите, люди добрые, пользуйтесь, нам не жалко. Все четыре гнутые ножки, хоть и шатались, хоть и имели разную длину (две как будто обкусили снизу), хоть и были ободраны, но были, были, имелись в наличии! Это ли не счастье? Самое настоящее.
В машину столик не влезал, ни боком, ни таком. Припарковаться возле подъезда и вернуться к помойке за находкой было рискованно - а ну кто уведет прямо из-под носа? Анна оставила машину у бункера (машину-то увести немного труднее) и потащила столик домой. Дома не утерпела - рассмотрела попристальнее и обрадовалась тому, что ножки легко и без ущерба можно было отделить от столешницы. Руки сладко зачесались в предвкушении работы.
Значит, не придется просить кого-то из знакомых обладателей вместительных автомобилей отвезти ценную находку на дачу и долго ждать оказии. Значит, уже в эти выходные можно будет заняться столиком вплотную. Знакомые, кроме того, что их надо просить, плохи своими шуточками. Пока везут какой-нибудь комодик до Виноградова, сто раз пошутят насчет того, что такой рухляди место только на свалке. Ага, на свалке… Это они просто не поднимались на второй этаж и не видели, что можно сделать из этой самой "рухляди". Но второй этаж был своим, интимным, не для всех. Сейчас, например, туда допускалась только двоюродная сестра Виктория. Виктории красота отреставрированной и расписанной мебели была недоступна. Все красивое и восхитительное в ее понимании должно было быть выставлено в респектабельных антикварных магазинах, желательно - лондонских ("Только в Англии можно найти настоящую старину!") и иметь ценник с умопомрачительным количеством нолей. Тогда можно ходить вокруг, цокать языком, охать, ахать, восхищенно заламывать руки, а потом капризно топнуть ножкой и сказать своему мужу: "Гарусинский, если не можешь купить, то хотя бы сфотографируй нас вместе! Хоть какая-то память останется…". Реставрация - это хобби, давнее, душевное, в смысле - для души, но иногда так хочется, чтобы кто-то понимающий восхитился, оценил, похвалил. Можно было, конечно, завести себе блог и выкладывать туда фотографии, но такой вариант Анне не нравился - слишком уж он публичный. Похвастаться коллегам? Анна однажды принесла из дома маленькую шкатулочку, которую собрала буквально из щепок и очень долго расписывала в стиле шинуазри, европейской стилизации под Китай. Шинуазри привлекало Анну своей вольностью, можно было экспериментировать, отступать от классических и очень строгих китайских канонов, идти на поводу у своего вдохновения, то есть, образно говоря, творить не в узких, а в широких рамках.
- Какая прелесть! - восхитилась Долгуновская, увидев шкатулку. - Обожаю такой жопанистический китч! С Измайловского вернисажа штучка?
- Жопанистический? - машинально переспросила Анна.
- Ну да, под Японию. - Долгуновская удивленно посмотрела на Анну: "Доцент, а таких простых вещей не знаешь!".
Следующим, кто заметил шкатулку, был Виньков.
- И почем такие в Коптево? - спросил он.
- Почему в Коптево?
Этот район Москвы у Анны ассоциировался только со стадионом "Наука". Но оказалось, что там еще есть вьетнамский рынок.
Анна вполуха выслушала сравнительный анализ выгод и преимуществ различных московских рынков и, как только Виньков ушел, спрятала шкатулку в ящик стола, а вечером унесла домой. Ничего особенного, подумаешь - спросили не в тему несведущие люди, но неприятный осадок остался надолго. Как тут не вспомнить общеизвестное: "Не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими".
Но когда-нибудь (ах, сколько хорошего тонет в этом стремном водовороте под названием "когда-нибудь"!) можно будет устроить выставку. Во всяком случае, Анна лелеяла эту мысль где-то в потаенных глубинах своей души. Для узкого круга. Не в какой-то там галерее, а прямо здесь, на даче. Совместить с шашлыками или барбекю, сделать такой веселый междусобойчик, гибрид пикника с вернисажем…
В Московской области есть два Виноградова, на севере и на юге. Недалеко от Долгопрудного и в Воскресенском районе. Виноград что там, что здесь растет, если посадить, но до нужной спелости не вызревает, остается мелким и зеленым. В Вологодской области, кстати, тоже есть свое Виноградово и тоже без винограда.
"Свое" Виноградово Анна, верная привычке к ясности и точности, называла Виноградовом-Южным. Дача у нее была наследственная, доставшаяся от деда-профессора, очень авторитетного специалиста в области термической обработки металлов. Дед работал в каком-то "почтовом ящике", то есть - засекреченном учреждении, у которого вместо адреса указывался только номер почтового ящика. Мать Анны выросла, встречаясь со своим отцом лишь изредка, по большим праздникам, потому что дед не неделями, а целыми месяцами пропадал на работе. Авралы, испытания, заседания… Дед жил послезавтрашним днем, оттого и умер рано - в шестьдесят два года.