Когда я встал с постели, по привычке взглянув на наручные часы, понимание, внезапно пришедшее ко мне за мгновение до того, как я заснул, частично вернулось. Сознание Джо сродни мышлению животных, сугубо эмоционально, поскольку он чувствует близость конца, знает, что скоро умрет. Травма мозга и объемистая история болезни, подтверждающая близость смерти, изменили его чувство времени или уничтожили чувство времени, необходимое для существования в контексте культуры, "цивилизации". У Джо чувство времени стало безнадежно цикличным, в то время как у нас оно линейно. Его время измеряется продолжительностью непосредственных реакций на впечатления, поставляемые органами восприятия. Так, песня птицы есть время, и дуновение ветра, и медленное движение отдельного облака, и смена одних деревьев другими, и постепенно возникающее чувство голода или жажды. Это не тикающие часы. Индивидуальная вселенная Джо абсолютно голографична: он движется в потоке времени, но совершенно с ним не связан. В его мире смерть - детская игра. Из полутора миллионов существующих видов животных (некоторые современные ученые называют цифру, близкую к восьми миллионам) все, что жило, умирает.
От этих размышлений голова у меня пошла кругом, и потому я приготовил самый незатейливый ужин, сандвич из итальянской колбасы, поджаренной с зеленым перцем и репчатым луком, откупорил бутылку "Коте-дю-Рон" и сел ужинать за стол во дворе, чтобы насладиться последними лучами заката и пронаблюдать за восходом луны. Как расстроились бы мои родители, увидь они такое! Они не позволяли себе ничего из ряда вон выходящего. Если только мы не жили здесь, в хижине, отец неизменно надевал галстук к обеду и, что самое главное, ни разу не пролил на него ни капли. После его смерти остался целый шкаф безукоризненно чистых галстуков, которые я подарил нашему дворнику в Виннетке, уроженцу Ямайки по имени Седрик, вместе с пятьюдесятью белыми рубашками и двадцатью костюмами. Я даже заплатил за то, чтобы все брюки укоротили на два дюйма. Этот весьма изысканный гардероб позволил Седрику стать начальником дворово-хозяйственной службы, хотя, когда много лет спустя мы с ним встретились пропустить стаканчик, он заметно обрюзг и жаловался на жизнь: мол, в прежние времена он трахался каждый день, а теперь, когда протирает штаны за столом и потерял былую форму, это случается раз в неделю. Зато выбился в люди.
Ночью я спал прерывистым сном в хижине, страшно расстроенный тем, что дождь не позволяет мне улечься на столе для пикников, в моем уютном гнездышке на открытом воздухе. В три часа пополуночи я встал и отыскал в чулане полотнище брезента, которое обернул вокруг спального мешка, закрепив английскими булавками. Голый, в одних только тапочках, я вышел под дождь и забрался в мешок, не успев сильно намокнуть. Бушевавшая к востоку от меня гроза ползла на север, где встретится с массами холодного воздуха над озером Верхним, будет отброшена назад, соберется с силами и предпримет еще одну попытку. На краткий миг меня посетило восхитительное видение: маленький дорожный указатель в небе, гласящий: "Впереди - безумие", и, как студент, который симулирует психическое расстройство, чтобы просто взять таймаут, я почувствовал готовность пойти по этому пути.
Умеренно тревожная мысль, связанная с занятиями Энн творчеством Тургенева, возникла в уме под шум дождя, и в первый момент я задался вопросом, не сотру ли я еще один зуб в порошок, когда засну. К сожалению, я слишком хорошо помнил тургеневский "Дневник лишнего человека" и его жалкого героя, Чулкатурина, озабоченного больше внешней стороной своей жизни, нежели содержанием. Эта горькая, исполненная безнадежности повесть написана в середине девятнадцатого века и знаменует литературное рождение отчужденного от мира человека, которых теперь, похоже, насчитываются миллионы. Энн, несомненно, хорошо знала эту повесть, и я предположил или, вернее, заподозрил, что она видела во мне постаревшего Чулкатурина, как видела его в своем отце.
Но конечно, порой я бываю эксцентричен, по выражению французов, брюзглив, ворчлив, апатичен, задавленный в раннем возрасте своими страшно бесчувственными родителями, в точности как Чулкатурин, но, с другой стороны, как я заметил выше, вероятно, миллионы людей становятся к старости раздражительными меланхоликами. Помимо всего прочего, я не добился особого успеха в жизни - по крайней мере, с точки зрения современного общества. Насколько я понимаю, я не могу сделать решительно ничего, чтобы возбудить в Энн интерес к своей особе.
Дождь восхитительным образом усилился, омывая мое лицо, словно океанические "lacrimae Christus". Я невольно рассмеялся при мысли о банальности своей ситуации. Январь влюблен в Май, которого, естественно, влечет к раненому Июлю. Забавы ради я попытался вспомнить подробности истории с другим чикагским парнем, на старости лет влюбившимся в молодую женщину. Любовь Хемингуэя к Адриане Иванчич была чистой воды безумием, что ни на миг не остановило замечательного старого дурака. Как и все мы, он воспитывался родителями в строгости, чтобы стать хорошим мальчиком, хорошим мужчиной, хорошим стариком, но явно не преуспел по части добродетели. Вместо этого он стал отважным дураком, хотя есть свидетельства, что с двадцати лет и до конца своих дней он слишком много пил и, вероятно, не вполне сознавал, в какого несуразного дурака превратился. В любом случае нам не за что его прощать. К счастью, молодая женщина ускользнула от его дрожащих старческих рук, хотя кто-то говорил мне, что в конце концов она покончила с собой и заслужила некролог в "Нью-Йорк таймс" - свидетельство успеха в жизни. Но с другой стороны, чистоплюйская буржуазия (отношусь ли я к ней?) всегда воротит нос от тех немногих, кто надрывается на пограничной территории жизни, хотя, чтобы испытывать чувство нравственного превосходства, заживо гния в ворохе своих ценных бумаг, тоже нужно изрядно напрягаться. Помню, как-то в детстве мы с отцом проезжали мимо дома Хемингуэя в Оук-парке, и я почувствовал особую атмосферу обреченности, которая окружала и наш дом тоже. Все разлито в воздухе, отсюда наши головокружения.
Я смотрел в ночь, не в силах разглядеть крохотные дождевые капли, сыпавшиеся на лицо. Подобие слепоты. Я вяло размышлял о том, что в начальной школе, в средней школе, в университете нам прививают довольно идеалистические взгляды, но при всем своем идеализме мы годимся лишь на то, чтобы стать трутнями, добропорядочными гражданами, разбогатеть и умереть. Это показалось мне комичным. Должно быть, миллионы людей вроде меня думают так же, по крайней мере изредка. Я вспомнил одного английского профессора, элегантного, но уродливого болвана с Северо-Запада, который любил цитировать уордсвортовское "накопляя и проматывая, мы бездарно тратим свои силы" или что-то в таком духе. Мы все знали, что он женился по расчету и коллекционировал редкие сорта хереса и портвейна, и он выпускал манжеты рубашки из-под рукавов пиджака, чтобы мы видели запонки, сделанные из елизаветинских золотых монет.
Я немного повернул голову и различил в темноте неясные, но умиротворяющие очертания своей хижины. Мой кров, что ни говори. Бродит ли Джо где-нибудь в радиусе пятидесяти миль под этим моросящим дождичком? Возможно, он прав, сам того не ведая. Понятия "дома" и "вне дома" несколько расплывчаты. Полагаю, с точки зрения антропологии дом есть место, куда ты возвращаешься, когда "покончил" с охотой, собирательством, пахотой и любыми другими занятиями вне дома. Значительную часть жизни я провел, понятное дело, в четырех стенах, добывая средства к существованию. Когда ты оказываешься под открытым небом в какой-нибудь относительно безлюдной местности, твоя клаустрофобия моментально ослабевает, хотя чудес не бывает, поскольку цивилизация у тебя в голове. Полагаю, если ты проводишь всю свою жизнь в четырех стенах, как делают многие, ты просто плутаешь в лабиринте, откуда нет выхода. Но с другой стороны, я помню, как однажды целый день гулял по лесу со своим племянником, типичным представителем множащихся полчищ борцов за сохранение окружающей среды, и он всю дорогу плаксиво жаловался на своего отца, моего зятя, который был поистине отвратным типом. Я хочу сказать, что мой племянник находился вне дома физически, но не мысленно. К счастью, его отец скоропостижно скончался на поле для гольфа, и сейчас молодой человек спокойно занимается поисками окаменелостей в Южной Дакоте.
О господи, наши мысли несутся с такой скоростью, что эмоции не поспевают за ними. Много лет назад я познакомился в Париже с француженкой, которая утверждала, что в Париже ты остаешься наедине с собой, только когда сидишь в сортире; но однажды в конце мая, под моросящим дождем, я бродил по садам Багатель в Булонском лесу, рассматривая двенадцать сотен разных сортов роз, и ощущал полное одиночество. На днях я слышал по радио, что, поскольку атмосферные условия "меняются ежечасно", предсказать погоду трудно. На ум мгновенно пришел Джо.
III
Наше ожидание в приемной невролога в Маркетте затянулось. Меня раздражало еще и то, что ни Джо, ни Дик Рэтбоун не выказывали никаких признаков раздражения. Дик просматривал толстенную подшивку "Нэшнл джиографик", а Джо развернул свое кресло к окну и глазел на улицу внизу, словно зачарованный слабым дорожным движением в этом районе города. Спустя полчаса в приемную вошла безвкусно одетая женщина среднего возраста, а с ней - девочка лет тринадцати-четырнадцати с наложенной на голову шлемообразной повязкой телесного цвета. Джо развернул кресло в прежнее положение, и они с девочкой уставились друг на друга, явно признав друг в друге пациентов. Девочка начала немного кокетничать, и я страшно занервничал, учитывая ее малый возраст. Дик вообще не заметил происходящего, а мать, похоже, ничего не имела против. Левая рука девочки затряслась, как в параличе, и она схватила ее другой рукой, словно сконфузившись. Чтобы успокоиться, я взял журнал "Харперс", но тут Джо подошел к девочке и сел рядом, взяв и крепко сжав ее трясущуюся руку. Она оба рассмеялись, а мать счастливо посмотрела на меня. Девочка чмокнула Джо в щеку, и он чмокнул ее в ответ. Меня прямо заколотило от тревоги, но я совершенно не представлял, что делать в такой ситуации, и потому пялился в страницу "Харперса", пока у меня не начало двоиться в глазах. Дик Рэтбоун с женщиной завязали разговор на непринужденный манер жителей Верхнего полуострова, для начала выяснив, кто где живет. Она была из местечка между Тренари и Гатамом. Ее муж водил трейлер-лесовоз. Я посмотрел на ноги женщины, немного отекшие, в туфлях с распущенной шнуровкой. Я не поднял взгляда выше ее ног или ног Джо и девочки.
- Они говорят нам, что Присси не выкарабкается. Ее зовут Присцилла. Она мой шестой ребенок. Последний. Опухоль глубоко в мозгу.
- Мама, я не нуждаюсь в сочувствии.
Присцилла объявила, что хочет показать Джо свою собаку, которая осталась в пикапе, и, когда они вышли, женщина залилась слезами. Дик Рэтбоун подошел к ней, сел рядом и попытался успокоить. Вся сцена была настолько диккенсовской или в духе нашего Стейнбека, что я разозлился, хотя горло мне перехватило от тоски. В отличие от матери, девочка была довольно хорошенькой. Я встал с кресла и увидел в окно, как Джо с девочкой ласкают дворнягу, сидевшую в кузове старого пикапа со ржавыми крыльями.
Охваченный безотчетным отчаянием, я в третий раз спросил регистратора, где доктор, и получил прежний ответ, напоминающий сообщение автоответчика и сводящийся к тому, что доктор на операции и придет сразу, как только освободится. Конечно, совершенно бессмысленно злиться на докторов, которые подобны маленьким вздорным богам, изводившим греческое крестьянство. Я испытал мимолетное желание придушить регистратора, но усомнился, что у меня хватит сил. По крайней мере, Дик успокоил женщину, и они теперь увлеченно разговаривали о "старых добрых временах". Я вернулся к окну и обнаружил, что Джо с девочкой теперь сидят в обнимку на траве, а собака носится вокруг них кругами. Я похолодел от страха при мысли, что Джо вполне может "заключить сделку" прямо там, на лужайке перед офисом. К счастью, тут подкатил наш непредсказуемый невролог на шикарном "БМВ", и, когда он вышел поприветствовать своих обнимающихся пациентов, одет он был как для гольфа. На операции, ну как же. Да от него за сотню футов несло средством против загара. Но в следующий миг я проникся к нему легкой симпатией, поскольку он, ну надо же, уселся на траву рядом с Джо и девочкой. Я дважды встречался с ним раньше, и он действительно был неплохим парнем. На мгновение голова у меня пошла кругом при мысли о работе врача - каково это, прощаться с живыми людьми; владельцу похоронного бюро, по крайней мере, не приходится выслушивать ответы.
По дороге домой из Маркетта мы заглянули в "Браунстоун" съесть по гамбургеру. Джо на заднем сиденье спал с открытыми глазами - способность, нервирующая окружающих, главным образом меня, поскольку Дик Рэтбоун с упоением слушал моцартовского "Юпитера", которого я крутил на магнитофоне. Немногим раньше вместо меня в раздражении пребывал именно Дик Рэтбоун. Доктор - я полагаю, совершенно справедливо - отказался вшить телеметрический прибор Джо под кожу, предварительно сообщив нам, что любое увеличение дозы лекарств только выведет Джо из строя до такой степени, что он не сможет ходить без посторонней помощи и вообще держаться на ногах. Он подчеркнул, что то, о чем просит Дик Рэтбоун, безусловно, не является "санкционированной процедурой". Когда мы сели обратно в машину, Дик трясся от злости и сказал мне, что знает одного запойного ветеринара на пенсии, живущего под Сени, которому раз плюнуть сделать такую операцию. Джо тем временем изучал нарисованную от руки карту, полученную от девочки, где она обозначила место своего жительства. Дик этого еще не заметил, но у меня захолонуло сердце при мысли о примерно восьмидесяти милях, отделяющих наш городок от деревеньки между Гатамом и Тренари.
Моцарт успокоил Дика, но потом мои тревожные мысли потекли в другом направлении. Роберто все продолжал слать мне книги, несмотря на мои просьбы остановиться. А я все продолжал просматривать книги, не в силах остановиться. Все дело в моей неспособности сопротивляться желанию открыть новую книгу, с этим специфическим запахом новой книги. Сегодня утром это оказалась "Простота и сложность игр интеллекта" Слободкина. И покоя меня лишило единственное предложение, смысл которого сводился к тому, что ни один организм не реагирует в полной мере на все сложное многообразие окружающей среды. За недожаренными оладьями с черникой я задавался вопросом: а что, если бы какой-нибудь великий естествоиспытатель вроде Э. О. Уилсона, чью "Биофилию" я высоко ценил, так же глубоко понимал человеческое поведение, как Фрейд, Юнг или Достоевский?
Дик отвлек меня от размышлений вопросом:
- Как Моцарт сочинил такое?
Простой вопрос, на который, сказал я, у меня нет ответа. Он перемотал пленку назад и запустил по второму разу. Я же тем временем вернулся к своему гениальному естествоиспытателю, которого дополнительно наделил на манер доктора Франкенштейна равноценной способностью анализировать человеческое поведение. Можно присовокупить музыкальный и другие художественные таланты. Караваджо, Йейтс, Гарсиа Маркес. Разумеется, обыденное, на мой взгляд, испокон веков являлось западней. Моему вымышленному гению придется ходить на собрания, соблазнять женщин, воспитывать непослушных детей, пить вино и, возможно, мартини, зарабатывать на жизнь. Его собственный характер будет слишком разносторонним, чтобы успешно развиваться.
Я вздрогнул, когда Джо заявил, что голоден. Ну вот. Нашему гению придется стряпать, есть, испражняться, принимать душ и, возможно, заниматься любовью. Любая человеческая деятельность будет отвлекать от дела. Или в конечном счете служить поддержкой?
Безусловно, было самое время для моего ежегодного гамбургера, который оказался таким вкусным, что я подумал, не пойти ли на компромисс и не съесть ли еще один в этом году. Официантка в "Браунстоун" пыталась заигрывать с Джо, но он, подумать только, все обнюхивал нарисованную Присциллой карту, выискивая следы феромонов; а когда мы вернулись к машине, Дику Рэтбоуну пришлось объяснять Джо, где какая сторона света, поскольку он был без компаса. Озеро Верхнее через дорогу находится на севере. Запад и восток можно определить по транспортному движению на трассе 28. Машины на ближней стороне дороги направляются на восток. Джо снова посмотрел на карту Присциллы и принялся поворачиваться кругом, пока не встал лицом к югу. Он явно чувствовал себя голым без своей грязно-коричневой рубашки с десятками кармашков, без компаса, складного карманного ножа, лесы и крючков, репеллента и карт. В тот момент мне пришло в голову, что нам лучше поскорее затолкать его в машину, пока он не сбежал.
Что он и сделал часом позже на стоянке у Дриггз-ривер, когда мы остановились отлить. У Дика проблемы с простатой, а я с интересом прислушивался к ссоре семейства туристов за столом для пикников (мне с раннего возраста казалось, что я могу узнать некую важную тайну из случайно подслушанных разговоров).
Так или иначе, Джо пересек трассу 28 и скрылся в заповеднике Сени, прежде чем я принялся тщетно звать его. Дик услышал мой несколько жалобный голос и выскочил из туалета, на ходу застегивая ширинку.
- Черт побери, - сказал он.
Я посмотрел на карту в машине, прикидывая, сколько времени потребуется Джо, чтобы пройти через заповедник, за которым тянулась широкая полоса государственного леса Гайавата - самое малое шестьдесят миль по прямой отсюда до Тренари и Гатама. Конечно, вы движетесь не по прямой, когда на вашем пути встречаются ручьи, широкие болота, озера, непроходимые топи, реки. Дик тут же встревожился насчет того, что у Джо нет с собой обычного скромного комплекта средств жизнеобеспечения. Разумеется, мы даже не стали обсуждать, что у Джо "на уме", помимо, естественно, Присциллы.