И хотя не слишком веселый разговор вели эти люди, лежавшие на траве, солнце сияло столь ослепительно, лучи его проливались столь щедро, что беды, о которых тут шла речь, казались легкопреодолимыми. Это была словно улыбка земли, настолько чистая, открытая и доброжелательная, что благодать как бы призывала не к рассуждению, а к созерцанию. Алексей ни о чем не думал, а ощущал себя просто частью этой земли, без возраста, без фамилии, и хотелось, чтобы так было всегда. Большего братства, чем то, которое ощущалось сейчас между этими тремя людьми, нельзя было себе представить, большей свободы, чем испытывал в эти минуты Алексей, ему было не нужно, и был он по этим ощущениям как-то равен в чем-то главном и сам себе, и этим людям, только слова для обозначения этого главного совсем не находилось. Алексею захотелось поделиться с ними чем-то самым сокровенным, но сокровенное на ум не шло, и он сказал:
- Скоро наука так сделает, что, может, и умирать никто не будет. До двухсот лет можно жить будет.
И они оба внимательно посмотрели на него и согласно, степенно кивнули, хотя едва ли даже поняли, о чем он им сказал, просто признавая за ним право на высказывание.
- А на что оно - до двухсот? - как-то неуверенно, но деликатно, чтобы не обидеть Алексея, спросил Николай. - Тут с полетами своими что делать не знаш.
* * *
Вернулись они с Антоном в Москву почти одновременно: Антон - двенадцатого августа, а Алексей четырнадцатого. Надо было звонить Кире и Юле из компании "Cloudwatcher", в мероприятии которой он согласился поучаствовать с легкой руки Антона, но Антон уже вознаграждал себя за перенесенные труды своим традиционным способом, и Алексею поневоле пришлось на некоторое время отложить встречу с ними. Это оказалось и кстати, потому что Алексею требовалось какое-то время, чтобы как-то уложить в голове свои впечатления.
Антон сидел на кухне за столом, опершись на локти, и загар его под влиянием уже выпитого как-то позеленел. У стены аккуратно стоял целый выводок пустых пивных бутылок. Алексей присел к столу, повертел в руках погнутую пробку. Антон наблюдал за ним не то чтобы настороженно, а несколько презрительно. На кухне, несмотря на настежь открытые окна, держался кислый запах пива.
- Каждое похмелье - это переоценка ценностей, - заметил он, предваряя этим замечанием ненужные ему вопросы и не желая, по-видимому, вдаваться в обсуждение своих бурных отношений с алкоголем.
- А одной кружкой ограничиться нельзя? - все же поинтересовался Алексей. - Или ты не сможешь тогда остановиться?
- Да я смогу остановиться, - усмехнулся Антон, - я просто не захочу тогда останавливаться. Прецедент-то уже есть.
- Разве ты не можешь выпить один бокал? Ради вкуса.
- Нет, - Антон рассмеялся. - Ради вкуса не могу. Я считаю, что это оскорбление алкоголя, если ты пьешь ради вкуса.
Алексей подумал, что сегодня, в сущности, он готов разделить этот благородный взгляд.
- Кстати, пиво там пил? - поинтересовался Антон.
- Да так, - сказал Алексей. - Этикеток много, названия разные, а вкус один. Дрянь, одним словом. Все "Балтика" эта делает.
- Да уж, - подтвердил Антон. - Куда "Балтика" приходит, там хорошее пиво исчезает. Глобализация. А нормальное пиво было "Балтика", а? Году так в тысяча девятьсот девяносто восьмом?
Прокляв "Балтику", Антон стал рассказывать про свои съемки: каждый год в конце лета на реке Урал в окрестностях Оренбурга наблюдается уникальное природное явление. В последних числах июля из речного ила начинают вылетать бабочки ephemeraptera. С наступлением темноты бабочки взлетают над водой, спариваются и погибают. Столь краткое время их жизни породило одно из их названий - поденки, то есть "живущие один день". Местные жители ставят на берегу прожекторы, и бабочки сотнями тысяч устремляются к источнику света. Собранных таким образом бабочек жители сушат на степном солнце и получившейся биомассой кормят домашнюю птицу.
- А у меня тут, старик, заморочка, - сокрушенно признался Антон, закончив про бабочек. - Связался тут с одной.
Алексей понимающе покивал головой.
- И что теперь делать? - Антон задумался. - Как-то очень она решительно настроена. Хотел напугать ее: говорю, пью я.
- А это их пугает, - с интересом спросил Алексей, - поденок твоих?
- А то, - оживился Антон. - В разные стороны просто разлетаются. - Но тут же голос его обрел унылое страдание:
- А она мне говорит: странно так, да я тебя даже пьяным представить не могу. "Ну, говорю, этой беде легко помочь. Кельнер, ну-ка пару светленького!" Так вот она мне и говорит: ты не показывай, ты просто расскажи. - Антон удивленно обвел взглядом свою кухню, себя самого, насколько это было доступно взгляду, даже попытался заглянуть себе за плечи. - Ну, Леха, как это расскажешь? Ну, говорю, раскованным становлюсь в речах. А она: "И в жестах, наверное, тоже?" Это на что она намекала? В общем, не вставляет мой главный порок девчонку, вот ты ну ты.
- Не вставляет? - сочувственно произнес Алексей.
- Не-а, - покачал головой Антон. - Она мне, слышь, говорит: "Да я сама в Хургаде два часа пьяная у бассейна спала!" Ну как ей разницу объяснить?! - горестно воскликнул Антон. - Это же просто эксцентричный, неумелый да и вообще случайный вызов общественному мнению исламского Востока, а у нас, - Антон воздел перст, - порок! Как говаривал генерал Деникин про генерала Май-Маевского - позорный недуг запоя! Одного только не рассказал, - замялся Антон.
- Кому?
- Да ей, девчонке этой. - В глазах Антона изобразилось веселое страдание.
Алексей терпеливо ждал, пока его друг соберется с силами открыть некую тайну, обещавшую быть несколько постыдной.
- Как в обоссанных штанах в магазин за пивом ходил, - наконец сказал Антон. - Вот поскупился я на эту подробность, - скромно опустив глаза, признался он.
Алексей цокнул языком и с досады хлопнул себя по колену.
- Это ты зря, - горестно молвил он.
- Чего зря? - испуганно спросил Антон.
- Поскупился зря. Сильная деталь. Произвела бы впечатление.
- Да вот поскупился я на эту деталь, - еще раз сокрушенно сказал Антон.
- Ну и чего теперь?
- Теперь встречаемся, - как-то кисло произнес Антон и вздохом послал привет своей свободе. Вид он имел мелкого князька, на владения которого была наложена более могучая феодальная длань, черты лица хмурились нездешней думой, а вот глаза говорили, что, несмотря ни на что, все это ему чертовски нравится.
* * *
Кира наконец призналась себе, что не знает, как теперь вести ей себя с Алексеем. Она привыкла относиться к нему как к мальчишке, ну, положим, как к не желавшему взрослеть юноше, с которым дружила в школе, была влюблена в него, да и кто не влюбляется в школьные годы, а теперь столкнулась с мужчиной, который повидал свет, многого достиг, возможно, познал тайну женщины и, вероятней всего, не одной. Несмотря на все свое ухищренное внимание, в последнюю встречу с Алексеем Кира так и не смогла определенно ответить на главный для нее вопрос: одинок он или нет. То ли он изменился и стал скрытен, то ли действительно скрывать было нечего, но в это последнее ей верилось с трудом. Но, наверное, большинство женщин считают свою тайну самой сокровенной и свой дар самым чистым, искренним и непорочным, так что в этом смысле кое-какое оружие Кира еще крепко держала в руках. Правда, он все-таки дал ей подсказку: уже в самом конце их встречи, когда говорил о своей науке. "Знаешь, - сказал он, - когда не с кем разделить горе, то это более-менее понятно. Кому до кого есть дело? Это понятно. Одинокими приходим в этот мир, в одиночестве его и покидаем, и так далее, - это ясно все. Но когда не с кем радость разделить, это уже слишком".
И она унесла эти слова с собой.
Сразу после его возвращения из лагеря экологического протеста они довольно долго говорили по телефону, и он живописал ей абсолютно безопасное, с его точки зрения, и даже полезное времяпровождение ее сына. Но, конечно, такой отчет предполагал и очную встречу, и только осторожность Алексея несколько отложила ее. Первый шаг был сделан, был сделан с ее стороны, после поездки Алексея между ними образовалось какое-никакое дело, которое впоследствии могло потребовать новых усилий, обсуждений, деяний. Что из этого всего могло выйти, Кира не задумывалась: это было нужно ей здесь и сейчас.
В прекрасном расположении духа ехал Алексей на встречу с Кирой. Они договорились встретиться на площадке при выходе из метро "Филевский парк". Кира намеренно оставила автомобиль - так, ей казалось, им будет проще понимать друг друга, а на предстоящий вечер она строила кое-какие планы.
- Что это потянуло в родные места? - усмехнулся Алексей, хотя Кира с Митей жили совсем недалеко - на "Студенческой".
- Решила сегодня заехать к маме, - осторожно и выразительно сказала она, имея в виду дом на улице Барклая, - да там, наверное, сегодня и останусь.
Они перешли Малую Филевскую напротив музыкальной школы имени Гнесиных, которую несколько лет сослали сюда с Поварской, и пошли по одной из дорожек в полупрозрачную глубину осеннего леса. Здесь стояли старинные, вековые деревья с могучими стволами, и, несмотря на то что земля была уже довольно плотно устлана пока еще желтыми листьями, эти великаны цепко держали свои кроны, почти нетронутые наступившим сентябрем.
- У вас хороший сын, - нарушил он наконец молчание.
Его уверенность, какое-то самообладание, которое, как ей чувствовалось, защищает его от нее как от женщины, раздражала ее и где-то внутри медленно закипала в ней злость.
- Ты хочешь сказать, что удивлен, - усмехнулась она, - как у таких дряней, как мы с Митей, мог получиться такой хороший сын?
- Сказал что сказал, - ответил Алексей, мрачнея в предчувствии неприятного разговора.
Кира посмотрела на него внимательно, но ничего не сказала, хотя он был убежден, что ее проницательность в эту минуту сделала вывод, который он сам не облек еще ни в мысль, ни в слова.
- А что, - усмехнулся Алексей, подумав, - так и сказал. Потому что, в общем, я разделяю его взгляды.
- Ты пошутил, - утвердительно произнесла она.
- Да ну? Разве ты меня не знаешь? Неужели я похож на шутника, зануда проклятый? Не-ет, я не пошутил. Но пошучу. Мы с этими ребятами скоро вместе пошутим. Заварим на хуй еще какую-нибудь гнусную харчевню, где подают бобров и лосятину.
На этот внезапный мат она не отреагировала.
- Прекрати! - крикнула она. - Неудачник!
- Что-о? - Он надвинулся на нее, словно бы собирался ударить.
Левой рукой она потянулась к затылку, выхватила заколку, и рыжеватые, немного кудрявые волосы свободно упали ей на плечи.
- Да, я неудачник, я чертов неудачник, потому что я остался тем, кем был, потому что я занимаюсь тем, чем хотел. Потому что я и вправду верю, что люди не родятся лишь для того, чтобы обжираться трюфелями и шашлыками, что вершина человеческой мысли - это не та хренова каракатица, на которой ты сюда приехала. Потому что вы все согласились жить по их правилам…
- Да я на метро приехала, - невпопад сказала она.
- Потому что от вас уходят ваши дети, - сказал он уже тише и расстегнул рубашку еще на одну пуговицу.
- У нас они по крайней мере есть. У некоторых нет.
- А вот это подло, - заметил он, почти уже успокаиваясь.
- Не суди людей, скотина! - снова сорвалась она на крик.
- Прекрати орать! - сам заорал он. - Прекрати, а то…
- А то что? - Раскрасневшаяся, с заколкой в руке, как с кинжалом, по-рысьи сощурившись, она являла собой и решимость к дальнейшему спору, и задор, из которого понемногу начала уходить злоба и место которого предательски занимала податливая беспомощность.
- А то я тебя поцелую, - глянув в ее неуловимые глаза, спокойно сказал он.
* * *
Поцелуй неминуемо состоялся бы, если бы такая бурная подготовка к нему не была нарушена появлением двух существ, вышедших на тропинку откуда-то из-за стволов прямо к тому месту, где стояли Алексей с Кирой. Оба эти существа, как грибники, передвигались крайне медленно и внимательно смотрели себе под ноги. Корзинок, правда, у них с собой не было, зато у девочки лет десяти на плече на тонких плетеных шнурках висела плоская серая нотная папка.
- Да вот же, здесь мы играли, говорю же тебе. - Она говорила, проглатывая окончания, скорым подростковым наметом, и скорее не проговаривала слова целиком, а только обозначала их. Поминутно у нее на глазах возникали лукавые слезы, которыми она управляла, словно Зевс своими ветрами.
- Антон, - констатировал Алексей, и они все четверо уставились друг на друга.
- Что вы здесь делаете? - спросил Антон, пораженный не меньше него.
- Вы телефончика такого раскладного красненького не находили? - одновременно с ним спросила Настя.
- Вот, опять потеряла телефон, - сообщил Антон, оправившись от первого впечатления внезапной встречи. - Приехал забирать ее из музыкальной школы, а мне тут сюрприз. И все одно и то же. Никакой фантазии. - Он бросил на Настю взгляд, преисполненный праведного гнева.
- Где-то здесь, наверное, выронила? - участливо спросила Кира, и девочка согласно кивнула.
- Мы найдем, пап, - заверила она, мгновенно оживившись. - Ну куда он мог деться, сам подумай?
- Да его уже на Савеловском за триста рублей продали, - пошутил Антон.
- Папа, но он же звонить должен, он не выключен, - возразила Настя.
- Он-то должен, только нам звонить не с чего, - вздохнул Антон и пояснил Алексею: - Я-то свой дома забыл. Вот и ищем вручную. А недешев был подарок отца ко дню 8 марта, - погрозил он Насте указательным пальцем.
Настя потупилась, как бы скорбя о своей рассеянности и невнимательности к подарку отца.
- Ну что ж, давайте поищем вместе, - весело предложила Кира. - Какой номер?
Настя продиктовала номер, и Кира с Алексеем занесли этот набор цифр в свои трубки.
- А мы подумали, вы грибники, - улыбнулась Кира, и Настя хитренько, украдкой улыбнулась ей в ответ.
- Еще раз покажи место, - приказал Антон, и Настя, размахивая руками, стала обегать территорию.
- Дальше того дерева не заходили, говоришь? - Антон показал на старинную, накренившуюся липу, состоявшую из двух стволов. Настя отрицательно помотала головой.
Несколько раз Кира вызывала Настин номер и слышала гудки, но сам телефон никак себя не обнаруживал.
- Только я звук убавила во время урока, - призналась наконец Настя, и Антон снова смерил ее негодующим взглядом.
Они разошлись с тропинки, на которой повстречались, в разные стороны и стали медленно бродить в указанном пространстве, взбивая носками обуви уже изрядно нападавшие листья.
Кира была так обескуражена словами и намерениями Алексея, что даже и не знала, радоваться ли ей столь неожиданной встрече с его друзьями или досадовать на их неуместное появление. Бродили они минут пять. В какой-то момент они с Алексеем удалились и от Антона, и от Насти и оказались в нескольких шагах друг от друга. Кира остановилась и молча смотрела на подходившего к ней Алексея. Толстый, как ствол, ломоть заходящего солнца осветил ее лицо и часть груди манящим золотистым светом. Невольно сощурившиеся ее глаза как бы говорили: "Ну же, давай!" Он приблизился вплотную, положил ей руки на плечи и дотронулся своими губами до ее губ. Такая благодарность, такая мука зажглась в ее вызолоченных глазах, что у него перехватило дыхание.
- А ну-ка, - сказал он и нажал вызов Настиного телефона. Через секунду из-под желто-зеленого кленового листа раздались едва слышные звуки популярной песни Вики Дайнеки "Девочка, которая хотела счастья".
- Ура! Ура! - восклицала Настя и беспрестанно подпрыгивала, подбрасывая в ладонях розовый овально-девчачий аппарат. На радостях пошли к метро и там в торговом центре зашли в "Шоколадницу". Настя не выпускала свое гламурненькое обретение из рук и пестовала его, как младенца.
- Я все теряю, - сообщила она Алексею и Кире измазанными шоколадом губами с неким даже вызовом, а Антон подтвердил это вздохом деланой горечи. Его напускная суровость давно миновала, и он осторожно любезничал с Кирой.
Если другие родители гордятся своими детьми за их необыкновенные таланты в искусствах или их спортивными достижениями, то Антон, похоже, был доволен и тем, что у него такая рассеянная дочка. Ее бесконечные потери оба они воспринимали как признак яркой семейной индивидуальности, хотя сам Антон ничего никогда не терял, а, напротив, обладал каким-то сверхъестественным даром находить любую пропажу.