- Сегодня мы можем лишь удивляться, почему вдруг Тестер Прин бродила по Бостону с большой буквой "А" на груди и жила в постоянном страхе перед угрозами пуритан отобрать у нее ребенка. Можно спросить: почему бы ей просто не схватить свою дочь и не сбежать? Но для нее неизменно встал бы вопрос: а куда мне бежать? Она не видела пути спасения от наказания, которое, собственно, и считала своей судьбой. То же самое и с Эммой. Она знает, что если сбежит в Париж, то для нее все кончится тем, что, в лучшем случае, она устроится швеей или на какую-то другую мелкобуржуазную работу, потому что в девятнадцатом веке общество было безжалостно к замужней женщине, пренебрегшей своими обязанностями.
- Твоя лекция еще надолго? - смеясь, спросила я. - А то мне в два часа надо быть в классе.
- Я как раз подхожу к сути, - улыбнулся отец. - А суть в том, что личное счастье ничего не значило в те времена. Флобер был первым великим романистом, который понял, что все мы должны бороться с той тюрьмой, которую для себя создаем.
- Даже ты, пап? - спросила я, с удивлением услышав от него такое признание.
Он печально улыбнулся и уставился в свою тарелку.
- Каждому человеку время от времени становится тошно, - сказал он. И тут же переменил тему.
Уже не в первый раз отец невольно намекал на то, что в отношениях с моей матерью не все так гладко. Я знала, что они часто ссорятся. Моя мама была той еще бруклинской горлопанкой и заводилась с пол-оборота, если ее что-то раздражало. Отец - верный своим бостонским корням - ненавидел конфронтацию (если только речь не шла о митингах протеста и угрозе ареста). Так что, если мама бывала не в духе, он предпочитал не попадаться ей на глаза.
Когда я была моложе, то очень переживала из-за этих скандалов. Но с возрастом стала понимать, что родители, в общем-то, уживаются; их взрывной союз все-таки был прочным, возможно, именно из-за фантастической несовместимости. И пусть мне хотелось чаще видеть их дома и вместе, наблюдая за их свободолюбивым браком, я твердо усвоила одно: двум людям необязательно мозолить друг другу глаза, чтобы сохранить отношения. Но когда отец намекнул на некоторую усталость от семейной жизни, я поняла и еще кое-что: никогда не знаешь, что происходит между мужчиной и женщиной… можно только догадываться.
Это такая же загадка, как и то, почему женщина вроде Эммы Бовари так верила, что любовь может решить все ее проблемы.
- Потому что женщины в массе своей идиотки, вот почему, - сказала моя мать, когда я по глупости спросила ее мнение о романе Флобера. - А знаешь, почему они идиотки? Потому что слепо доверяют мужчинам. Нельзя этого делать. Усвоила? Никогда.
- Я не дура, мам, - ответила я.
- Поживем - увидим.
Глава вторая
- Я никогда не выйду замуж, - объявила я матери перед самым началом первого семестра в колледже. Это заявление прозвучало после очередного скандала между родителями, который закончился тем, что отец заперся у себя в кабинете и врубил Моцарта на полную мощь, чтобы заглушить крики матери. Успокоившись - спасибо сигаретам и стакану виски "JB", - она зашла в кухню, где и застала меня, насупленную, за столом.
- Добро пожаловать замуж, - сказала она.
- Я никогда не выйду замуж, - объявила я.
- Еще как выйдешь. И будешь ругаться со своим парнем. Потому что так уж устроен брак. Таковы правила игры.
- Я не хочу такой игры.
- Готова поставить сто баксов на то, что ты пойдешь к алтарю еще до того, как тебе стукнет двадцать пять, - сказала мама.
- Можешь ставить сколько хочешь, - ответила я. - Потому что этого не будет никогда.
- Слыхали мы такие заявления.
- Почему ты так уверена, что я рано выйду замуж?
- Материнская интуиция.
- Что ж, считай, что ты проиграла пари.
Спустя полгода я встретила Дэна. А еще через несколько недель, когда мы уже были парой, Марджи сказала мне:
- Прошу, сделай мне одолжение: не выходи за него сейчас.
- Да ладно, Марджи. Мне еще нужно время, чтобы узнать его поближе.
- Да, но я вижу, что ты уже все решила.
- Как ты можешь такое говорить? Неужели я настолько прозрачна?
- Хочешь, поспорим?
Черт бы побрал эту Марджи - она слишком хорошо меня знала. Дэн понравился мне с первого взгляда, но я никогда не говорила, что собираюсь за него замуж. Так почему же Марджи и моя мать были так уверены в этом?
- Просто ты традиционалист, - сказала мне мать.
- Как же ты ошибаешься, - возразила я.
- И вовсе незачем этого стыдиться, - продолжила она. - Кто-то рождается бунтарем, кто-то скромником, а кто-то просто… консерватором.
- Не знаю, зачем я вообще завела с тобой этот разговор, - сказала я.
Мама пожала плечами:
- Ну, тогда и не говори ничего. Между прочим, это ты пришла к нам сегодня на ланч и спросила моего совета насчет доктора Дэна…
- Ты действительно терпеть его не можешь?
- С чего ты взяла? Какой абсурд. Доктор Дэн - мечта любой матери.
- А он сказал, что ты очень милая.
- Я уверена, что у Дэна все милые.
В мире моей матери ни один нормальный или приличный человек не мог вызывать интереса. Эти добродетели подпадали под определение "скука". И как только она познакомилась с Дэном, я уже знала, что и его она поместила в эту категорию.
Только вот мне он вовсе не казался скучным. Он был просто… нормальным. В отличие от моих родителей, он никогда не подавлял меня, не пытался блистать своим интеллектом или хвалиться достижениями. Он хохотал над моими шутками, ценил мое мнение, поощрял все мои начинания. И ему нравилось, что я такая, какая есть. Неудивительно, что моя мама не прониклась к нему симпатией.
- Она хочет для тебя лучшего, но так, как это понимает она сама, - сказал мне Дэн после знакомства с ней.
- Это беда всех еврейских матерей.
- Ты должна посмотреть на это иначе - просто ее добрые намерения немного сбились с пути.
- Ты всегда пытаешься отыскать в людях лучшее?
И опять он как-то неуверенно пожал плечами.
- Разве это так плохо? - спросил он.
- Думаю, это одна из причин, почему я люблю тебя.
И как это вдруг вырвалось у меня? Я была знакома с этим парнем всего пару месяцев, но, оказывается, в глубине души уже все для себя решила.
В отличие от своих подруг по колледжу, которые каждый уик-энд меняли партнеров по постели, я не была готова к "свободной любви", как и к "открытым отношениям" с Дэном. С самого начала между нами было достигнуто негласное соглашение, что мы сохраним моногамию, потому что мы оба хотели этого.
В пасхальный уик-энд мы отправились на машине к его отцу в Гленз Фоллз. Хотя к тому времени мы уже несколько месяцев были вместе, я не была знакома с его отцом (мать Дэна умерла в возрасте сорока лет от аневризмы, это случилось в первый год его учебы в старшей школе). Уик-энд прошел просто замечательно. Джо Бакэн был американцем в первом поколении. Его родители приехали в Америку из Польши в начале 1920-х годов и сразу же поменяли фамилию Бакевски на типично американскую Бакэн. Отец Джо был электриком, так что парню ничего не оставалось, кроме как пойти по его стопам. И еще. Мистер Бакэн-старший был настоящим патриотом, и Джо в этом отношении также не отличался от него. В 1941 году, после нападения на Пёрл-Харбор, он поступил добровольцем в морскую пехоту.
- Так я оказался на Окинаве с четырьмя своими приятелями из Гленз Фоллз. Ты что-нибудь знаешь про Окинаву, Ханна?
Я покачала головой.
- Ну, чем меньше знаешь, тем лучше, - сказал он.
- Отец был единственным из этой четверки, кто вернулся домой живым, - пояснил Дэн.
- Да, мне просто повезло, - кивнул Джо. - На войне ты можешь сколько угодно пытаться ускользнуть от смерти, но если на пуле написано твое имя…
Он сделал паузу, глотнул пива из бутылки.
- А твой отец воевал, Ханна?
- Да. Он служил в Вашингтоне и какое-то время в Лондоне - что-то связанное с разведкой.
- Значит, он никогда не видел настоящего боя? - спросил Джо.
- Отец… - осадил его Дэн.
- Послушай, я всего лишь задал вопрос, - не унимался Джо. - Просто мне интересно, бывал ли отец Ханны под огнем, вот и все. Я знаю, что он какой-то известный "мирник"…
- Отец… - снова прервал его Дэн. - Но я ведь не говорю ничего плохого про этого парня, - возмутился Джо. - Я хочу сказать, что не знаком с ним, но при всей моей ненависти к этим демонстрациям "мирников", должен признаться, Ханна, что я уважаю твоего отца, который выступает…
- Отец, может, ты уже наконец слезешь со своей ораторской трибуны?
- Послушай, я не пытаюсь никого оскорбить.
- Вы меня не оскорбили, - сказала я.
Джо сжал мою руку. У меня возникло ощущение, будто ее стянули жгутом.
- Умница, - произнес он, потом обернулся к своему сыну и добавил: - Вот видишь, мы просто обмениваемся мнениями.
Я чувствовала себя как дома в этой атмосфере доброго юмора… хотя их дом был так не похож на мой собственный. У Джо Бакэна было совсем немного книг, и свое свободное время он в основном проводил в комнате отдыха в подвале, перед цветным телевизором "Зенит" с большим экраном, болея за любимую команду "Баффало Биллз", которая каждый уик-энд с треском проигрывала.
- Надеюсь, он не считает меня какой-нибудь соплячкой? - спросила я Дэна на обратном пути в Вермонт.
- Он сказал, что влюбился в тебя.
- Лгунишка, - улыбнулась я.
- Нет, это правда. Ты просто покорила его. И надеюсь, ты не в обиде за весь этот треп о твоем отце…
- Нисколько. На самом деле мне показалось, что это была хитроумная уловка - ему ведь так хотелось разузнать о моем отце…
- Послушай, он ведь электрик. И насколько я разбираюсь в электриках, у них просто мания выведывать все, что им необходимо знать. Поэтому он и прицепился к твоему отцу.
- Он кажется мне нормальным и практичным человеком, - сказала я.
- Абсолютно нормальных родителей не бывает.
- Ты мне будешь рассказывать!
- Но у твоих родителей довольно прочный союз.
- Да уж, насколько прочный, настолько и непредсказуемый.
- Мы никогда не будем непредсказуемы, - рассмеялся он.
- Ловлю тебя на слове.
Мы никогда не будем непредсказуемы. Я знала, что тем самым Дэн хотел сказать мне, что видит нас вместе на долгие годы. Того же хотелось и мне, несмотря на то что внутренний голос настойчиво шептал: не торопись… ты еще только первокурсница… вся жизнь впереди… не запирай себя так рано.
Прошло еще полгода, прежде чем Дэн решился сказать мне "Я люблю тебя". Было лето, и Дэн выиграл место в программе стажировки студентов-медиков в Массачусетском общем госпитале в Бостоне. Когда он узнал, что его, единственного из студентов Вермонтского университета, отобрали в эту программу, он спросил: "Не возражаешь провести со мной лето в Бостоне?" Мне хватило пары секунд, чтобы сказать "да". За неделю я подыскала для нас дешевую квартиру в Кембридже, которую сдавали в субаренду за 85 долларов в месяц. Я навела справки и узнала, что в Роксбери квакеры набирают учителей-добровольцев в классы коррективного курса по чтению, причем без привязки к религиозной конфессии. Я подала заявку, и меня приняли - без жалованья, если не считать 25 долларов в неделю на проезд и ланчи, зато с возможностью делать доброе дело.
Мой отец пришел в восторг, когда я рассказала ему, как собираюсь провести каникулы. Мама тоже выразила одобрение - хотя не обошлось и без оговорок, иначе это была бы не моя мама.
- Обещай мне, что будешь выбираться из Роксбери до наступления темноты. И обещай, что попытаешься найти какого-нибудь приличного местного парня, чтобы провожал тебя каждый вечер до метро и сажал на поезд.
- Под местным парнем ты понимаешь черного? - спросила я.
- Я не расистка, - сказала она. - Но хотя мы с отцом и одобряем твой вариант летних каникул, там, в Роксбери, тебя вполне могут принять за белую либералку, вторгшуюся на чужую территорию…
- Спасибо, мамочка.
- Я просто говорю правду.
На самом деле Роксбери оказался вовсе не таким зловещим, как я представляла. Да, это были форменные трущобы, и социальное неблагополучие кричало о себе на каждом шагу. Но программу "Дадли-стрит проджект" вели профессионалы от образования и работники местной социальной службы, которые не отличались либеральными взглядами. Меня определили наставницей к десятилетним детишкам с отставанием в развитии навыков чтения. Им были не под силу даже простейшие предложения. Не могу сказать, что за семь недель я сделала из них книгочеев, но к концу лета четверо из моей группы уже осваивали повесть "Мальчишки Харди", а я поняла, что нашла для себя любимое дело. Все говорят о том, насколько благодарна профессия учителя, как это ценно - видеть результат своего труда. Но к этому можно добавить и совершенно неповторимое ощущение ответственности, когда ты чувствуешь себя главным. И когда у одного мальчика из моей группы произошел прорыв, я испытала настоящий кайф… пусть даже ребенок сам и не осознал, чего достиг.
- Ты хочешь сказать, - подытожила Марджи, позвонившая мне из Нью-Йорка, - что это примерно как у Сиднея Пуатье, когда все дети поначалу тупоголовые, но в конце подходят к тебе со слезами на глазах и признаются: "Мисс Ханна, вы изменили мою жизнь"?
- Нет, дорогая, - ответила я. - Мои ученики ненавидят эту летнюю школу, а на меня смотрят как на тюремного надзирателя. Но, по крайней мере, они учатся.
- Что ж, во всяком случае, пользы больше, чем в том, чем занимаюсь я.
Благодаря маминым связям Марджи устроилась на летнюю практику в журнал "Севентин".
- Я всегда считала, что глянцевые журналы сплошь гламурные.
- Только не этот. К тому же эти надменные практикантки из "Лиги плюща" и "Семи сестер" смотрят на меня свысока, потому что я учусь в Вермонте.
- Готова спорить, что пива ты можешь выпить больше, чем все они, вместе взятые.
- А я готова спорить, что не выйду замуж за какого-нибудь Тодда, как все они. Кстати, раз уж зашел разговор, как твоя la vie domestique?
- Знаешь, мне не хочется говорить, но…
- Что такое?
- У нас все замечательно.
- Господи, какая ты зануда.
- Признаюсь, виновата.
Я не лукавила. Мама была права: мне действительно нравилось вести домашнее хозяйство. Да и Дэн прекрасно справлялся с нудной домашней работой. Более того, мы совсем не мешали друг другу, и лучшим открытием того лета для меня стала компания Дэна. Нам всегда было о чем поговорить, и он так живо интересовался всем, что происходило в мире. Я безнадежно отставала в политике, и мне было никак не уследить за тем, что творилось во Вьетнаме, в то время как Дэн знал о каждом шаге в наступлении американской армии, о каждом ответном ударе вьетконговцев. И еще он заставил меня читать Филипа Рота - чтобы, как он выразился, научиться понимать "пунктики еврейских матерей".
Моя мама прочитала "Случай портного", когда его впервые опубликовали в 1969 году. Когда я обмолвилась, что наконец-то осилила его этим летом, мамина реакция меня удивила.
- Только не смей думать, что я такая же, как миссис Портной!
- О, я вовсе так не думаю.
- Представляю, что ты плетешь обо мне своему доктору Дэну.
- И кто из нас параноик?
- Только не я…
В ее голосе вдруг появились странные интонации - как будто ее что-то встревожило.
- Что такое, мам? - спросила я.
- Я говорю как-то странно?
- Есть немного. Что-то случилось?
- Ничего, ничего, - сказала она и быстро переменила тему, напомнив мне, что в пятницу вечером в Кембридж приезжает отец, чтобы выступить в Бостоне на митинге против вторжения в Камбоджу. - Он позвонит тебе по приезде, - сказала она и повесила трубку.
В пятницу утром, во время урока, я получила сообщение от отца, в котором он просил встретиться с ним после митинга в отеле "Копли Плаза", где будет проходить пресс-конференция. Митинг был назначен на пять вечера у входа в Бостонскую публичную библиотеку.
Я опоздала, и на Копли-сквер было такое столпотворение, что мне пришлось остановиться на Бойлстон-стрит и слушать усиленный динамиками голос отца, который разносился по городским улицам. Сам он находился так далеко от меня, что казался пятнышком на трибуне, возведенной на площади. Голос, который я слышала, был совсем не похож на тот, что читал мне сказки на ночь или успокаивал после очередной материнской тирады. Это был голос великого общественного деятеля - смелый, зычный, уверенный. Но вместо того чтобы проникнуться дочерней гордостью за отца, блестящего оратора, народного трибуна, я испытала некоторую грусть от того, что он больше не принадлежит мне… если вообще когда-либо принадлежал.
Кошмаром обернулись и мои попытки прорваться после митинга к "Копли Плаза". Хотя до отеля было всего четверть мили, толпа была настолько плотной и так медленно рассасывалась, что у меня ушло около часа на то, чтобы добраться до входа. Но и тут меня ожидало разочарование: копы окружили здание кордоном безопасности и никого не пропускали, разве что прессу. К счастью, в этот момент к баррикадам подошел репортер "Берлингтон Игл" Джеймс Сондерс и сунул под нос копу свое удостоверение. Я встречалась с Сондерсом - он брал интервью у отца у нас дома - и неожиданно для себя выкрикнула его имя. Слава богу, он сразу вспомнил меня, замолвил словечко перед дежурным офицером, и мы благополучно проскользнули в дверь.
"Копли Плаза" представлял собой неказистого вида отель с большим конференц-залом на втором этаже. Там уже было не протолкнуться от журналистов, которых импровизированная пресс-конференция, похоже, интересовала куда меньше, чем бесплатные закуски и пиво, сервированные в другом конце зала. Было очень накурено, и в облаках сигаретного дыма отчетливо угадывался сладкий аромат марихуаны. Со сцены молодой парень вещал о необходимости конфронтации с "ястребами из военно-промышленного комплекса". Из репортеров его слушали человека три.
- О нет, только не он, - сказал Джеймс Сондерс.
Я перестала искать глазами своего отца и переключилась на оратора. Парню было лет двадцать с небольшим - волосы длиной до плеч, густые "моржовые" усы, очень худой, в потертых джинсах и неотглаженной голубой рубашке с пристегнутым воротничком, которая выдавала в нем студента-мажора, а вовсе не отвязного хиппи. Марджи сказала бы: "Вот то, что я называю красавчиком радикалом".
- Кто это?
- Тобиас Джадсон.
- Мне это имя откуда-то знакомо, - сказала я.