Возможно, Марджи была права. Наверное, я слишком все преувеличивала. Тем более что Дэн не проявлял особого интереса к моей семье, а все свободное время, если оно было, посвящал мне. К тому же мои родители, казалось, нашли выход из этой грязной ситуации. В ту осень мы, можно сказать, избегали общения. Однажды они заехали посмотреть нашу квартиру (и мама отпустила предсказуемый едкий комментарий по поводу моего "инстинкта вить гнездо"). За несколько месяцев осеннего семестра нам с отцом удалось только три раза встретиться за ланчем (и он ни разу не обмолвился о маме). Но вот когда я одна пришла к ним на обед в честь Дня благодарения (Дэн был со своим отцом в Гленз Фоллз), то сразу же почувствовала перемену настроения. Они оба были слегка навеселе, смеялись шуткам друг друга и даже обменивались многозначительными взглядами. Мне было приятно видеть это, но я все мучилась вопросом, что же положило конец "холодной войне". Все открылось после обеда, когда мы приканчивали вторую бутылку вина, и меня тоже немного повело.
- У Дороти хорошие новости, - сообщил отец.
- Позволь, я сама расскажу, - вмешалась мама.
- Я вся внимание, - сказала я.
- У меня будет выставка в галерее Говарда Вайза на Манхэттене.
- Это одна из лучших галерей современного искусства, - добавил отец.
- Мои поздравления, - сказала я, - а как же Милтон Брауди?
Мама поджала губы, и у меня возникло ощущение, будто я сама ударила себя под дых.
- Милтону Брауди не понравилась моя новая коллекция, и мы расстались. Довольна теперь?
- Почему я должна быть довольна? - удивилась я.
- Ну, ты, кажется, всегда радуешься моим неудачам…
- Я этого не говорила.
- Ты спрашивала, не отказался ли от меня Милтон Брауди…
- Это был невинный вопрос, - сказал отец.
- Чушь… и прошу тебя, не влезай. Это касается только нас с ней.
- Ты все преувеличиваешь, - сказала я. - Как всегда.
- Как ты смеешь? Я никогда - повторяю, никогда - не цеплялась к твоим недостаткам…
Ее слова хлестнули меня пощечиной. Мой голос вдруг возвысился. Я начала произносить то, что никогда не сказала бы прежде.
- Ты никогда что? Да ты только и делаешь, что критикуешь меня… или отпускаешь свои глупые язвительные реплики о том, что я живу не по-твоему…
- Черт возьми, ты такая ранимая, Ханна, что воспринимаешь мои редкие замечания как личную обиду…
- Да потому что ты постоянно нападаешь на меня…
- Нет, я просто пытаюсь вытащить тебя из этой рутины…
- Дороти… - взмолился отец.
- Рутины?! - крикнула я. - Ты хочешь сказать, что я погрязла в рутине?
- Что ж, хочешь правду, так слушай: я никак не могу понять, почему ты, двадцатилетняя девчонка, превратилась в какую-то домашнюю клушу.
- Я не домашняя клуша.
- Ты даже выругаться не можешь. Почему бы тебе не ввернуть что-нибудь нецензурное, как это сделал бы…
- Кто? Какой-нибудь сдвинутый по фазе художник из Гринвич-Виллидж?..
- Вот так, уже теплее… покажи свой дурной нрав.
- В этом нет ничего дурного. А вот называть меня домашней клушей…
- …это всего лишь объективный взгляд со стороны. Но, послушай, если ты хочешь запереть себя в маленьком уютном гнездышке с доктором своей мечты…
- По крайней мере, я ему не изменяю, как…
Я вовремя остановилась. Отец закрыл лицо руками. Мать буравила меня суровым взглядом.
- Как кто? - Голос ее вдруг стал тихим, но в нем звучала угроза.
- Оставь это, Дороти, - сказал отец.
- Почему? Потому что ты ей все рассказал?
- Отец ничего мне не говорил, - сказала я. - Голоса доносятся… особенно твой голос.
- Что ж, продолжай, сплетница, - взвилась мать. - Спрашивай. Или ты хочешь, чтобы я сразу ответила на все твои вопросы и рассказала, скольких женщин перетрахал твой отец за все эти годы или сколько любовников было у меня…
- Довольно! - закричал отец.
Я встала из-за стола и бросилась к двери.
- Все правильно, беги от этой грязи, - крикнула мне вслед мама.
- Тебе недостаточно того, что ты уже наговорила? - одернул ее отец.
Я хлопнула за собой дверью и выбежала на улицу вся в слезах. Я продолжала бежать. Было холодно, а я оставила свое пальто у родителей, но не могло быть и речи о том, чтобы вернуться за ним. Я больше не хотела иметь ничего общего с этой женщиной.
Когда через пятнадцать минут я добралась до дому, меня трясло от холода и ярости. Но теперь к ярости примешивалась невыносимая грусть. Мы с мамой часто ссорились - но с таким остервенением ни разу. И жестокость - хотя и присутствовавшая в ней всегда, но умело скрываемая - не изливалась потоком брани. Она хотела ударить меня побольнее, и ей это удалось.
Нужно было позвонить Дэну в Гленз Фоллз, но я не хотела портить ему День благодарения слезами по телефону. Я еще слабо надеялась на звонок от отца. Но так и не дождалась. Так что часов в одиннадцать вечера я позвонила Марджи в Манхэттен.
Ответила ее мать, сначала полусонная, потом явно раздраженная.
- Марджи гуляет с друзьями, - резко произнесла она.
- Вы не могли бы передать ей, что звонила Ханна?
- А вы не могли бы не звонить в столь неподходящее время?
И она повесила трубку.
После этого я забралась в постель, решив, что на сегодня с меня довольно.
Марджи так и не перезвонила мне - наверное, ее мама не передала мое сообщение. Но на следующее утро я все-таки позвонила Дэну.
- Голос у тебя нерадостный, - сказал он.
- Довольно омерзительный вечер с родителями.
- Насколько омерзительный?
- Расскажу при встрече.
- Что, все настолько плохо?
- Просто приезжай домой, Дэн.
Он не стал выпытывать у меня подробности (это было не в его стиле). Но я и не хотела утомительного пересказа событий, потому что все пыталась сообразить, как объяснить ему эту ссору, не сказав при этом, что все лето скрывала от него проблемы в нашей семье и что именно он - главный раздражитель для моей матери.
Однако на выручку мне пришел отец, который подсказал, как представить Дэну серьезные разногласия между мной и матерью.
Он появился в то утро, минут через десять после моего телефонного разговора с Дэном. Выглядел он усталым - глаза воспаленные, движения нервные и напряженные. В руке он держал мое пальто.
- Ты забыла, - сказал папа, с порога вручая мне пальто. - Должно быть, тебе было холодно возвращаться домой.
- Я не заметила.
- Я действительно очень виноват перед тобой, Ханна.
- Почему? Ты не сказал ничего плохого.
Он посмотрел мне в глаза:
- Ты знаешь, что я имею в виду.
Пауза.
- Может, зайдешь на чашку кофе? - предложила я.
Он кивнул.
Мы поднялись в квартиру и расположились на кухне. Пока варился кофе, отец оглядывался по сторонам.
- Квартира действительно замечательная. Это все твоя заслуга.
Я улыбнулась про себя. Мой отец - тайный англофил, наверное, он был единственным человеком в Вермонте, кто называл апартаменты "квартирой".
- Я рада, что ты одобряешь. Маме не понравилось.
- Да нет же, все понравилось. Она говорила мне, что просто в восторге. Но, разумеется, тебе она ничего подобного не скажет - потому что в этом она вся, какая уж есть, и мы говорили об этом прежде, да ты и сама знаешь, что ничего не изменится, так что…
- Спасибо, что пытался защитить меня вчера.
- Твоя мать явно перегнула палку. И в этом только моя вина.
- Нет, я сама спровоцировала ссору. Если бы я держала язык за зубами…
- Тебе не в чем себя винить. Просто Дороти все неправильно истолковала и решила, что ты рада ее конфликту с Милтоном Брауди.
- Ты же знаешь, что это бред. Я просто задала ей вопрос…
- Ты права. Совершенно права. Но твоя мать - очень гордая женщина, и теперь она убедила себя в том, что ты ее оскорбила и намеренно повела себя жестоко. И я знаю - поверь мне, я знаю, - что ее вчерашняя выходка возмутительна. Но хотя я и пытался объяснить ей это, она не слышит меня.
Я напряглась:
- Что ты имеешь в виду?
Он забарабанил пальцами по столу, и было видно, что ему не хочется говорить.
- Продолжай, папа…
- Я сказал ей, что не хочу быть передаточным звеном… что если она собирается исполнить свою угрозу, то должна сама сказать тебе об этом…
- Что за угроза?
- …но она твердо стояла на своем… мол, если я не передам ее слова, она просто ничего не станет объяснять…
- Объяснять что?
Он закрыл лицо ладонью:
- Что она отказывается разговаривать с тобой, пока ты не извинишься.
Я в ужасе уставилась на него:
- Она, наверное, шутит.
- Думаю, что как раз сейчас она серьезна, как никогда. Впрочем, это она сказала утром. Всю ночь она почти не сомкнула глаз, и мне хочется верить, что ее угрозы - это всего лишь чрезмерная реакция на семейную ссору, которая зашла слишком далеко. Так что давай подождем денек-другой…
- Папа, я извиняться не собираюсь. Так ей и передай: не может быть и речи о том, чтобы я просила у нее прощения.
- Я больше не хочу быть курьером.
- Но ты же согласился сделать это для нее… так что теперь сделай для меня. Хотя бы эту малость ты мне должен.
Отец отвернулся. Мне тут же стало стыдно.
- Извини, - сказала я. - Я не то имела в виду.
- Я правильно тебя понял, и я этого заслуживаю.
- Ты уйдешь от нее?
Он пожал плечами.
- Как ее зовут? - спросила я.
- Кого?
- Ту женщину, с которой я тебя видела в Бостоне…
Теперь уже отец был в шоке.
- Ты видела меня с…
- С женщиной лет тридцати, с длинными темными волосами, очень изящной, очень симпатичной, она говорила с тобой после митинга, стояла очень близко, а потом взяла тебя за руку. Я как раз заходила в зал, где должна была состояться пресс-конференция. Ты не видел меня. Так что я оказалась невольным свидетелем этой сцены.
- О, черт… - полушепотом выругался он.
- Так как ее зовут?
- Молли… Молли Стивенсон. Она член литературного общества Гарварда. Регулярно пишет для "Нейшн".
- Ну, я и не думала, что ты станешь изменять маме с парикмахершей. У вас с ней серьезно?
- Было… какое-то время.
- А сейчас?
- Я положил конец этим отношениям. Хотя и с неохотой.
- Ты любил ее?
Он посмотрел мне в глаза:
- Это был флирт… но со временем он перерос в нечто более серьезное, чего никто из нас не ожидал.
- И ты порвал с ней… чтобы остаться с мамой?
Он снова кивнул.
- А как же ее маленькие приключения? - спросила я.
- Все это ерунда.
- Тебя это не задевало?
- Трудно морализировать на эту тему, когда у тебя самого… - Он запнулся. - Я действительно виноват, Ханна.
- Ты это уже говорил.
- Я не сержусь на тебя за то, что ты разозлилась, - сказал он.
- Я вовсе не злюсь на тебя. Да, мне все это неприятно, но… кажется, я понимаю тебя. Мама чертовски невыносима.
Отец был искренне удивлен. Впервые я чертыхнулась в его присутствии.
- Я тоже не подарок, - сказал он.
- Я так не считаю.
- Мне повезло с тобой.
- Да уж, это точно.
Мы обменялись улыбками, и он поднялся:
- Пожалуй, мне пора.
- Кофе готов.
- Мне еще нужно разобрать кучу бумаг к понедельнику. Перекусим вместе на неделе, как всегда?
- Как всегда.
- И я передам матери то, что ты сказала, хотя…
- Что?
- Знаешь, если честно, я думаю, от этого станет только хуже.
- Пусть будет, как будет, - сказала я.
Он надел пальто.
- И последнее, - сказала я. - Как ты думаешь, что мне следует рассказать Дэну?
- Все, что ты сочтешь нужным, - ответил он.
Так что, когда следующим вечером Дэн вернулся, я представила ему отредактированную версию Дня благодарения у родителей. Мне было не по себе оттого, что я приоткрываю лишь часть правды и вычеркиваю все, что связано с адюльтером. Но если ты выбираешь полуправду, разве можно избежать обвинений во лжи… пусть даже ты скрыл шокирующие подробности? Поэтому я решила просто смягчить удар, объяснив, что мимолетной репликой о художественном агенте матери спровоцировала ссору, в которой мама обозвала меня Мисс Безупречность… и недоделанной домохозяйкой.
- Она винит во всем меня?
- Нет, думаю, только я у нее виновата.
- Ты не должна приукрашивать ситуацию ради меня. Я знаю, что она не одобряет твой выбор… меня то есть.
- Моя мама никого не одобряет.
- Она считает меня деревенщиной.
- Она никогда такого не говорила.
- Ты просто щадишь мои чувства… что совершенно необязательно. Твоя мама прозрачна, как "саран-рап".
- Мне плевать, что она там думает. И если она больше не хочет со мной общаться, меня это вполне устраивает.
- Она будет с тобой общаться.
- Почему ты так думаешь?
- Ты - ее единственный ребенок. В ней взыграет разум.
Но прошла неделя, а от матери не было ни слуху ни духу. Во время ланча в среду отец ни словом не обмолвился о ней, а я тоже не стала спрашивать. Когда прошла вторая неделя, я упомянула о ее молчании, когда сидела с отцом в закусочной, где мы обычно встречались по средам.
- В прошлый раз ты ничего не сказал мне, передал ли ты маме мой ответ на ее ультиматум.
- Просто ты не спрашивала.
- Ну так что, передал?
- Конечно.
- И какова реакция?
- Тихая ярость.
- Что-нибудь еще?
- Да. Она сказала: "Если она так хочет, я не возражаю".
- И как долго, по-твоему, это будет продолжаться?
- Думаю, это зависит от того, захочешь ли ты снова разговаривать с ней.
- Папа, если я извинюсь, это будет означать, что она может и дальше унижать меня.
- Тогда не извиняйся. Только ты пойми: она закусит удила и будет бойкотировать тебя еще очень долго.
- Тебе часто приходилось испытывать это на себе?
Он грустно улыбнулся:
- А ты как думаешь?
И в этот момент я увидела своего отца другим: не энергичного, уверенного в себе профессора и не высокоуважаемого, харизматичного общественного деятеля. Передо мной сидел грустный немолодой мужчина, зажатый в тисках очень сложного брака. И мне вдруг стало ясно то, в чем я никогда не осмеливалась признаться самой себе: моя мать была чудовищем. Интеллектуальным, талантливым, остроумным… но все-таки чудовищем.
И с осознанием этого пришла еще одна мысль… а может, это был страх: что, если она больше никогда не заговорит со мной?
- Мне действительно пора, - сказал отец. - Нужно успеть просмотреть еще сорок эссе. Кстати, я не смогу встретиться с тобой за ланчем в среду. Уезжаю в Бостон на несколько дней.
Я заглянула ему в глаза:
- Бизнес?
Он выдержал мой взгляд и улыбнулся:
- Нет. Удовольствие.
Как только за ним закрылась дверь, до меня вдруг дошло: отец доверяет мне. Он ведь еще ни разу не обмолвился о том, что продолжает встречаться с Молли Стивенсон, хотя за последнее время уже три раза мотался в Бостон. Он никогда не говорил, по каким делам туда ездит, а я и не спрашивала. Ни разу - надо отдать ему должное - он не отменил ни один из наших традиционных ланчей, выкраивая для них время в своем плотном расписании лекций и командировок. Однажды я сказала ему, что совсем не обязательно встречаться со мной каждую среду, так он страшно возмутился:
- Не видеться с тобой? Да для меня наши встречи - это как глоток воздуха.
Но что меня больше всего интриговало и восхищало, так это то, что после фиаско Дня благодарения наши разговоры с отцом перестали крутиться вокруг мамы и домашней вражды. Теперь отец, казалось, хотел говорить о чем угодно, только не об этом.
- Ты еще не думала о стажировке за границей? Смотри, осталось не так много времени.
- Конечно, я думала…
- Каждый должен пожить хотя бы немного в Париже.
В Вермонтском университете действительно была программа обучения во Франции, и мы с Марджи уже наводили справки, но…
- Сейчас меня не это беспокоит.
Отец поджал губы и кивнул. Вот и всплыло то самое, больное и мрачное, чего мы оба старательно избегали в разговоре.
- От нее по-прежнему ничего не слышно, пап… а до Рождества всего две недели.
Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
- Я еще раз поговорю с ней.
Когда прошла очередная неделя, а от отца не было известий, Дэн посоветовал мне самой позвонить матери и посмотреть, возможно ли примирение (без принесения извинений).
- По крайней мере, ты сможешь утешить себя мыслью, что попыталась помириться, - сказал Дэн.
Конечно, он был прав, и хотя идея телефонного звонка вселяла в меня ужас, я все-таки набралась храбрости и наутро позвонила ей.
- Алло?
Меня поразил ее голос - громкий, твердый. Мой собственный голос был тихим и дрожащим.
- Мама, это Ханна.
- Да?
И больше ничего. Только пустой, равнодушный, односложный ответ, пропитанный презрением. Телефонная трубка задрожала в моих руках. Я заставила себя говорить:
- Я просто хотела узнать, можем ли мы побеседовать?
- Нет, - бросила она, и на линии воцарилось молчание.
Спустя полчаса я уже была в комнате Марджи с воспаленными от слез глазами, потому что ревела всю дорогу от дома до кампуса.
- Пошла она к черту, - сказала Марджи.
- Тебе легко говорить.
- Ты права - мне легко говорить. Но я повторю это снова: пошла она к черту. Она не имеет никакого права так относиться к тебе.
- Почему у нас такие чокнутые родители? - спросила я.
- Думаю, это как-то связано с несбывшимися ожиданиями, - ответила Марджи. - К тому же ты учти, что в Америке мы все просто обречены иметь идеальные семьи. Все эти примеры для подражания вроде Оззи и Харриет, будь они неладны хотя, скажу тебе, история Лиззи Борден куда ближе к правде. Знаешь, я никогда не стану рожать детей…
- Ты не можешь этого знать.
- Еще как могу. Точно так же, как могу прямо заявить о то что ненавижу свою мать.
- Не говори так.
- Почему нет? Это же правда. А ненавижу я ее потому, что за все эти годы она сумела доказать мне, что ненавидит меня. Разве ты не испытываешь такого же чувства к своей матери за то, что она отчебучила?
- Ненависть - это ужасно.