Однако входные двери были заперты на засов от бури, а нижние окна забраны тяжелыми железными прутьями. Ничего не оставалось, как стучать; стук разбудил лакеев, которые начали ахать и охать по поводу того, в какую беду попали их молодые господа; тут из своего уютного салона появился сам сенатор Брагадин, дородный пожилой господин в непомерно большом парике, с обвислыми щеками, пухлым ртом и добрыми глазами; круглый животик сенатора обтягивал вышитый жилет с золотыми пуговицами, короткие ножки были обуты в туфли на красном каблуке, со сверкающими бриллиантовыми пряжками.
Сенатор в отчаянии вскинул пухлые белые, в кольцах руки, отчего манжеты из тонких кружев упали на сливовый бархат его камзола.
- Джакомо! Марко! Мальчики! - Он словно оплакивал их, что свойственно всем родителям и попечителям, которые рассчитывают видеть в своих потомках людей мудрее и лучше их самих. - Что случилось? Как вы попали в такую беду?
- Все из-за пари, - спокойно ответил Казанова, стараясь понять, сердится ли старик. - Двое гондольеров на traghetto поклялись, что пригребут к берегу быстрее нас, и вот мы…
- Пригребут быстрее вас?! - Сенатор опустил руки и хмыкнул. - Да вы себя видели? Такое впечатление, что вы взялись проплыть быстрее целого выводка водяных крыс…
- Это был вопрос чести, мы шли на веслах. Посмотрите на наши руки! - И Казанова протянул сенатору ладони в мозолях.
- Пф! Ручаюсь, какая-нибудь история с девицами, - отмахнулся сенатор, - я ведь вас знаю.
- Неужели нам именно сейчас надо признаваться в своих грехах, когда мы насквозь мокрые и умираем от холода и голода? - возмущенно спросил Казанова.
- Я лично не так уж и голоден, - вставил Марко. - Но я и не трудился так рьяно - и, несомненно, с таким удовольствием, - как Джакомо, все это время после обеда.
- Хо-хо, - издал сенатор, задумчиво поглядывая то на одного, то на другого. - Значит, я все-таки угадал? Ну-с, юноши, в дом. Дзордзе, Дзандзе! Высушите одежду синьоров! Тоньино, Феличе! Накормите синьоров! Холодную дичь, холодный язык, болонскую колбасу, холодную телятину и бутылку лучшего моего вина! И поторопитесь, паршивцы! А с вами, юноши, покончено.
Радуясь аппетиту, с каким утоляли голод молодые люди, сенатор наблюдал за ними и не преминул подметить, что Джакомо ел в два раза больше своего друга, а пил меньше. Ох, уж эти любители амурных похождений! Всегда воздержанны в вине. Выпивоха редко предается распутству - разве что погорланит непристойные песни да подмигнет девчонке, которая ему вовсе и не нужна… Что-то есть об этом у Ариосто - забыл, что именно…
- Насытились, юноши? - громко спросил он и, когда они кивнули и отодвинули стулья от стола, добавил, обращаясь к слугам: - Убери, Феличе. А ты принеси еще вина, Дзордзе. И оставь нас.
- Что-то я совсем сонный, - сказал Казанова, вставая, потягиваясь и зевая так, что сам почувствовал: переиграл. - Пойду лягу.
И он повернулся, чтобы выйти следом за Феличе, который уже уходил, откланиваясь на ночь, но сенатор задержал Казанову.
- Одну минуту, Джакомо, - сказал сенатор, как только слуга закрыл за собой дверь. - Расскажи мне все-таки, что на самом деле произошло?
- Я ведь уже сказал вам, ваше превосходительство, - дерзко ответил Казанова.
Сенатор покачал головой.
- И все же лучше расскажи мне, - спокойно сказал он. - Ты бы не вернулся в таком виде домой, не случись какой-то неприятности. Сколько раз тебе повторять, что в этом городе все - буквально все - становится известно полиции? Так что расскажи мне правду, сын мой. Мне ведь, может быть, придется рассказывать эту историю Совету десяти… а то и Триумвирату и самому мессеру гранде. Ну кто поверит, Джакомо, твоей сказке про пари? В жизни не слыхал более неправдоподобной лжи, а я за свою жизнь слыхал немало лгунов, да простит их всех Пресвятая Дева!
- Ее зовут Мариетта, - сразу перестав прикидываться, торжественно произнес Казанова.
- Ах-ха! - издал сенатор, кивая, довольный своей проницательностью. - Которая же Мариетта? Я знаю двух, удостоившихся любезного внимания вашей светлости.
- Как будет угодно вашему превосходительству, - вставил Марко, - эта девушка - неаполитанка!
- Что?! - недоверчиво воскликнул сенатор. - Еще одна Мариетта? И к тому же неаполитанка? Клянусь Вакхом, разве такое возможно? Все неаполитанки говорят ведь на диалекте, и от них пахнет чесноком!
- Как будет угодно вашему превосходительству, - сказал Казанова, - но у меня есть достовернейшее доказательство, что она не прикасается к чесноку. А что до диалекта, то она восприняла от меня куда больше венецианского, чем я от нее - неаполитанского…
- Вот в этом я не сомневаюсь, мастер Аретино, - заметил сенатор. - Но скажи, ты привез ее сюда из Неаполя? Ты с ней там познакомился?
- Да я ее в жизни не видел, пока не столкнулся с ней и ее друзьями на Пьяцце в субботу, неделю назад.
Сенатор от восхищения слегка ругнулся:
- Вот чума! Быстро же ты работаешь, аббат. Ну а потом? Да ну же, Джакомо, - правду. Триумвират безжалостен к плутам.
Казанова с безразличным видом передернул плечами, однако повел свой рассказ, как надеялся сенатор, не без легкого стыда.
- Эта победа была совсем нетрудной, - сказал Казанова. - Я с первого взгляда увидел, что она… что я ей нравлюсь. Рот ее молил о поцелуях, а груди…
- Хватит об этом! - воскликнул сенатор. - Ты что, принимаешь нас за сводников? Продолжай.
- Ну, я сумел познакомиться с ее дядей… Оказалось, он так плохо играет в "фараона", что мне пришлось сплутовать, чтобы проиграть ему несколько дукатов. Затем последовало приглашение в дом. Я украдкой поцеловал Мариетту под лестницей, а от дядюшки услышал, что он приехал в Венецию судиться…
Марко, расхохотавшись, прервал его:
- Так вот почему ты не давал мне покоя, пока я не представил тебя моему старому родственнику-судье?
Сенатор и Марко обменялись взглядами и невольно подняли глаза к потолку, словно прося Всевышнего наставить их, как быть с этим человеком.
- Ну и, милостивые государи, - продолжал Казанова, словно не заметив этой молчаливой сценки, - что-то, по-моему, было сказано насчет этого малоприятного предмета - брака. Тут я отыграл свои дукаты и… м-м… прихватил еще немного. Сегодня вечером мне предстояло вкусить прелестей дамы, пока Марко дежурил в гондоле. Итак, я уже не один раз успел выказать Мариетте свою преданность, как внезапно послышался отчаянный стук в дверь. И в комнату ворвался дядюшка со свечой и с пистолетом…
- Так, прекрасно, - заметил сенатор, внимательно слушавший Казанову. - И что же ты сделал?
- Задул свечу, - бесстыдно объявил Казанова. - Выскочил в окно и побежал к гондоле, где и нашел преданного Марко, спавшего в фельце…
- А ты что же, черт побери, - возмутился Марко, - ожидал, что я буду стоять на улице под дождем?..
- И наш славный Марко не проснулся, - продолжал Казанова, - пока у этого старого идиота-дядюшки не хватило наглости пальнуть из пистолета…
Сенатор, до сих пор от души веселившийся и похмыкивавший, внезапно стал очень серьезным.
- Из пистолета?! - воскликнул он. - Вот чума! Да это же могли услышать даже при боре.
- А кроме того, - продолжал Казанова, - этот идиот мог пристрелить меня.
- Да при чем тут ты! - воскликнул сенатор. - Ты же не аристократ, а вот имя Марко занесено в Золотую книгу. Когда умрет Даниэль Вальери, он станет сенатором…
- Но дядюшка ведь понятия не имел о существовании Марко, - возразил Казанова. - Я же сказал вам: Марко спал в фельце…
- Какое это имеет значение, - совершенно серьезно заявил сенатор. - Он же мог ранить или убить будущего сенатора. Он - чужеземец, плебей! Вот чума! Джакомо, могу ручаться: донесение об этом будет у Триумвирата еще до зари, и - кто знает? - шпион может так изложить всю историю, что обвинит тебя. Ты не должен вовлекать Марко в подобные передряги. Ты ведь знаешь, как серьезно относятся наши правители к малейшей опасности, грозящей кому-либо из аристократов. Полиция не может тронуть Марко за нарушение спокойствия - иначе какой был бы прок от благородной крови? А у тебя, Джакомо, ты же знаешь, положение иное: ты привилегиями не пользуешься. Ну хорошо, хорошо, я встану до зари и выгорожу тебя перед Советом… Войдите, войдите! - произнес сенатор в ответ на неожиданно раздавшийся стук в дверь.
- Ваше превосходительство, - сказал Феличе, стоя в дверях и кланяясь, - посланец от Триумвирата…
- Клянусь богом, быстро сработано! - не без восхищения произнес Казанова.
- Сидите спокойно, юноши, - сказал Брага-Дин, поднимаясь с кресла настолько быстро, насколько позволяли его подагрические ноги, - и ждите меня. А я позабочусь о том, чтобы справедливость восторжествовала.
С полчаса Казанова сидел и зевал, тогда как Марко пытался заинтересовать его предстоящим карнавалом на воде, где будут и музыка, и мороженое, и достойные молодые дамы… Наконец появился сенатор, избавив Казанову от необходимости и дальше уклоняться от прямого ответа об участии в карнавале. Брагадин вкатился в комнату, похмыкивая и потирая руки.
- Ну-с, юноши, - многозначительно объявил он, - песенка этого мерзавца спета. Он будет арестован на заре и выслан с территории Венеции…
- Что?! - прервал его Марко. - Арестован? Выслан? Лишь за то, что пуля из его пистолета просвистела мимо человека, о существовании которого он понятия не имел и который - я краснею, произнося это, - просто помог нанести ему урон…
- Урон?! - воскликнул Казанова. - Спроси Мариетту.
- Урон?! - возмущенно повторил сенатор, не обращая внимания на Джакомо. - И ты, Марко, ты - патриций, говоришь такое? Ведь свобода нашей республики зиждется на том, что безопасность государства - иными словами, патрициев - обеспечивает безопасность народа.
И он с таким решительным видом поджал губы, что у Марко язык не повернулся даже намеком высказать какую-либо политическую или социальную ересь.
- Кстати, - небрежным тоном прервал молчание Казанова, - а как насчет меня?
- Ты, дорогой Джакомо, - с большой теплотой сказал старик, - ты дорог мне, как единственный сын, даже больше того, поскольку божественные духи открыли тебе свои тайны. Но ты ко всему этому не имеешь никакого отношения - ты же не аристократ…
- Я не о том, - нетерпеливо прервал его Казанова, который, как и многие, терпеть не мог, когда ему напоминали, что он не благородных кровей. - Как насчет девицы? Мариетты?
- Вот чума! - воскликнул сенатор с недоуменным видом. - Мы же совсем забыли о ней! Я полагаю, она отправится вместе с дядюшкой. Если, конечно, не хочет, чтобы ее имя значилось в списке публичных женщин.
- И таким образом избавит моралистов от необходимости краснеть… - иронически добавил Марко.
- Кстати, о морали, - заметил сенатор, не желая держаться темы, затронутой Марко. - Если, аббат, ты будешь и дальше так себя вести, как же ты рассчитываешь стать епископом?
- О, я буду епископом in partibus infidelium, - небрежным тоном ответил Казанова, - и стану поступать так, как поступает моя паства.
- Но будем же наконец серьезны, - сказал сенатор, придавая лицу выражение, какое появляется у людей официальных, когда они хотят казаться мудрыми. - Ты сейчас в сане дьякона. И если намерен идти этим путем, то вскоре должен стать священником. А если ты и тогда будешь вести себя так, как сейчас, - пусть даже на одну десятую, как сейчас, - произойдет скандал, тебя лишат сана, посадят в тюрьму, отлучат от церкви, да отвратит все это Пресвятая Дева! Право же, я должен знать, Джакомо, какого черта ты, с твоим темпераментом и образом мыслей, вообще надумал пойти в церковники?!
Казанова так стремительно повернулся к нему, что старик инстинктивно сжался.
- Я вам скажу, - сказал он. - И хорошо, что вы спросили, какого черта я так решил. Имя черта - нужда.
- И какая же нужда заставляет тебя быть лицемером? - не без вызова спросил Марко.
- Джакомо не это имел в виду, - поспешил вмешаться сенатор, увидев, как запылало от гнева лицо Казановы. - Объяснись, сын мой.
- Я сказал "нужда" и подразумевал именно нужду, - несколько мрачно произнес Казанова. - Смотрите. Вы - патриции. Умные или неумные, вы наследуете землю и наслаждаетесь плодами ее. А теперь посмотрите на меня: у меня есть ум, но нет денег, есть образование, но нет положения, есть честолюбие, но нет возможностей. Как же мне чего-то достичь? Может быть, продавать сосиски и анчоусы? Или всю жизнь довольствоваться крохами со стола богатых господ? Или стать грабителем? Церковь, церковь - единственный для меня путь…
- И неплохой, не так ли? - заметил Марко. - Когда один обладатель тучной синекуры имеет сорок бенефиций и…
- К тому же, - прервал его сенатор, - достаточно, чтобы рассказы про карты, попойки и девиц - особенно про девиц - достигли ушей архиепископа, и уж он даст тебе бенефиций. Посадит в темницу на хлеб и воду.
- Почему бы тебе все-таки не плюнуть на это? - сказал Марко. - Люди у нас добродушные, но подобное бесстыдство они не любят. И если над солдатом только посмеются, то от церковника отвернутся с отвращением. Республике ведь нужна армия…
Казанова снова зевнул и поднялся.
- Пора в постельку, - небрежным тоном произнес он.
- Но ты все же подумай о том, что мы тебе говорили, - воззвал к нему сенатор. - Марко прав. С твоей внешностью и… м-м… твоей моралью тебе бы следовало быть солдатом.
- Вы что же, думаете, я отказался от карьеры грабителя, чтобы стать головорезом? - с горечью спросил Казанова. - А кроме того, сутана и репутация священника весьма полезны игроку. Людей не удивит, если солдат знает толк в картах, а вот аббат, по их мнению, не способен отличить пики от бубен… Но не будем об этом. Я…
То, что собирался сказать синьор Казанова, так и осталось неизвестным его друзьям. Сквозь грохот бури с канала донесся приглушенный треск, разгневанные мужские голоса, затем крик о помощи и женский вопль. Трое мужчин посмотрели друг на друга, вдруг впав в то особое дурацкое оцепенение, какое охватывает людей в момент нежданно случившейся и еще непонятной беды.
Первым пришел в себя, конечно, смекалистый Казанова. Со страшным криком, которым он лишь дал выход своей нервной энергии, Казанова кинулся из комнаты и сбежал вниз по большой парадной лестнице; рванув двери, он остановился на причальных ступенях, вглядываясь в темноту, исхлестанную дождем и ветром. От стремительного перехода из освещенной комнаты во тьму сначала он ничего не увидел, но потом в полосе света, падавшего из открытой двери, разглядел перевернутую гондолу и человеческие фигуры, старавшиеся удержаться в подгоняемой ветром воде. Тут он снова услышал женский голос, увидел мелькнувшую белую одежду и, не раздумывая, бросился в канал.
Ледяная вода вызвала шок у Казановы - у него перехватило дыхание, и какое-то время он лишь старался вновь обрести его и удержаться на поверхности бурлящих вод. Затем, призвав на помощь всю свою недюжинную силу, сумел схватить фигуру в белом в тот момент, когда она уже уходила под воду. Женщина тотчас вцепилась в него с губительным инстинктом утопающего и, не будь у Казановы такой силы и самообладания, утянула бы его вместе с собой на дно. Каким-то образом ему удалось высвободиться, с большим трудом добраться до последнего из причальных столбов у замка Брагадина и в отчаянии ухватиться за него одной рукой, держа в другой мертвую или лишившуюся сознания женщину. Казанова закричал, призывая на помощь людей, смутно видневшихся на причальных ступенях.
Марко с сенатором - а затем и слуги - выскочили из замка вслед за Казановой и сумели вытащить троих мужчин. Двое оказались гондольерами, а третий - нанявшим их человеком, который выглядел сейчас крайне нелепо: бритоголовый, без парика, в насквозь промокшем шелковом костюме. Среди поднявшегося гомона и сумятицы отчетливо звучали голоса гондольеров, громко утверждавших, что на них намеренно наехало какое-то судно.
- Да замолчите вы, идиоты! - высокомерно прикрикнул на них наниматель. - Нечего оправдывать собственную неуклюжесть… Да, но где же наша дама?
- Это ваша супруга? - осведомился Марко.
- Я отвечаю за ее жизнь… - начал было мужчина.
- Стойте! - прервал его Брагадин. - Я что-то слышу.
- Это Джакомо! - в волнении воскликнул Марко. - Держись, старина, мы идем!
- Мой сын! Он мне как сын! - запричитал старик сенатор, теряя самообладание. - Спаси его. Марко! Феличе, Дзордзе, десять дукатов, если спасете его!
Это оказалось не так-то просто. До столба, за который уцепился Казанова, со ступеней было не дотянуться, а над столбом возвышалась гладкая мраморная стена с окнами, забранными толстой решеткой. Из-за ветра и течения Казанова не мог подплыть к ступеням; сенатор и слуги, казалось, совсем потеряли голову и только восклицали и размахивали руками, а незнакомец с презрением смотрел на них.
В моменты паники либо кто-то утверждает свою власть и берет в руки ситуацию, либо все погрязают в малодушии и эгоизме. В данном случае Марко, отстранив сенатора, взял на себя руководство слугами. По его приказу они принесли веревки и факелы, которые дымили и шипели на ветру и под дождем, отбрасывая призрачный красный свет на воду и мраморный фронтон дворца. После нескольких неудачных попыток Марко все-таки удалось бросить Казанове веревку, тот вцепился в нее, и слуги стали осторожно вытягивать его из воды.
Как часто бывает с безрассудными итальянцами, действующими под влиянием эмоций, Казанова был изжелта-бледен от чрезмерных усилий и волнения. Однако, когда его втащили на ступени, он продолжал бессознательно прижимать к себе тело молодой женщины, держа его, как казалось Марко, с такой легкостью, словно это был ребенок. Ее длинные черные волосы висели мокрыми прядями - несколько прядей прилипло к плечу и белой рубашке Казановы; глаза женщины были закрыты.
- Она мертва? - спросил незнакомец и, не дожидаясь ответа, добавил: - Дайте ее мне.