– Свободен. Да ты свободен всегда, как и весь твой род. Именно за этот внутренний дух свободы и выбрали тебя Боги. Иди.
Роберт встал, поклонился и, резко повернувшись, направился к коню. Потом вдруг громко хлопнул себя по лбу, и, также резко повернувшись, вернулся назад.
– Извини госпожа. Я был так занят мыслями, что забыл спросить, может ты хочешь отдохнуть с дороги. Если не ты…Я не знаю, отдыхают ли боги, то твоя свита. Может, хочешь сходить в баню…
– Боги отдыхают и парятся в бане. В хорошей парной бане. У тебя есть такая?
– Есть, – растерялся шотландец.
– Тогда веди. Я проскакала столько верст, что все тело у меня просит только одного. Легкого пара, можжевельникового веника, крепкого джина и жареного мяса. И не смотри на меня так. Боги приходят на землю в обличие людей, а люди имеют свойство уставать от трехнедельной скачки.
Именно эту баню и вспомнил Микулица. Она помотала головой, и наваждение пропало.
– Да я парилась у Брюса. И давала ему обещание, что если его роду будет угрожать опасность, я заберу их под свое крыло в Дом Богородицы. Ты это хотел узнать?
– Я хотел узнать, выполнила ли ты обещание? – Микулица уже все увидел вместе с ней и теперь хотел знать то, что спросил.
– Да, я выполнила свое обещание. Когда на землях туманного Альбиона головорезы Кромвеля вырезали остатки последних ордынских родов. И топор палача завис над шеей Великого Магистра ордена Андрей Первозванного и Шотландского чертополоха. Над шеей последнего храмовника Шотландии – Якова Брюса, потомка шотландских королей, тогда явилась я, – она опять закрыла глаза и вспомнила, как в грохоте, дыме, молниях явилась она на помост палача в окружении стрелков Артемиды, – Да, не чужды мне были театральные эффекты. Это все от Кристофера Марло и Шекспира, – она опять стряхнула воспоминания, – Я забрала его в Москву вместе с сыном Вилемом. Он служил у царя Алексея.
– Но ведь ты была в то время в Беловодье, – искренне удивился чернокнижник.
– Обещания надо выполнять! Или не давать! – отрезала Малка, – У Вилима сейчас растет сын Роман. Все. А теперь ответь ты. Зачем тебе это надо?
– Гуляй возвращается в Явь, в мир людей, и зовет меня с собой, – просто ответил Микулица, – Я хочу прийти в образе сына Брюса. Ты поможешь мне?
– Помогу, – немного подумав, согласилась Малка, – Вилем мне не откажет. Да к тому же он как Великий Магистр относится к Посвященным и понимает, что мы выполняем волю Богов. Удачи тебе и Гуляю.
– А ты? Не хочешь с нами?
– Нет! – резко ответила Малка, – Нет! Там мне места нет!
Глава 4
Вечный дьяк
Для кого даже честь пустяк, для того и все прочее ничтожно.
Аристотель
После осады и штурма крепости Граве на Маасе Вильгельм Оранский, тогда еще правитель Голландской республики, всех этих морских и лесных гезов, как называли теперь потомков ордынских казаков, сидевших по берегам каналов, за насыпанными дамбами и в предгорьях Арденских гор, на бывших землях Лотаря, сидя в придорожной таверне Амстердама, недосчитался одного из любимых и самых верных своих командиров. Тот приехал из Марселя, и хотя Вильгельм воевал против французов, тем не менее, он доверил ему командование самыми отчаянными головорезами, навербованными из морских гезов, и не ошибся. Сильный Франк или на французский манер Франц Лефорт, как называли его подопечные, даже не собиравшиеся узнавать как его настоящее имя, сделал из них сплоченную и боевую команду. Лучшую команду в войсках Вильгельма Оранского и его союзника герцога Курляндского. Благодаря этой команде они сегодня и праздновали победу, вырванную Лефортом во время штурма крепости прямо из рук французского знаменосца, вместе со стягом города. Однако герой пропал не в бою, а в схватке с дюжиной местных амстердамских красоток, окруживших героя в таверне. Они закрутили его в своей ведовской пляске и увели неведомо куда.
Вильгельм непритворно сокрушался, осушая четвертую пинту черного крепкого пива, жалея, что неистовый франк пропал, как в воду канул, потому, как он имел его на него виды. Голландский правитель уже давно намеривался сковырнуть с трона своего тестя английского короля Якова, последнего из оставшихся Стюардов, и вместе со своей женой Марией занять опустевший трон. В этих его планах место, таким как Лефорт было всегда. Но, не сложилось, и искать его по портовым борделям над темными водами голландских каналов и на улицах с тусклым светом красных фонарей было делом зряшным и пустым.
Франц же улизнув от своры красоток висящих на его шее, а скорее на его кошельке, как гроздь винограда, нырнул в боковую улочку и выскочил к замшелой стене старого монастыря, нащупал ему только одному ведомый секретный камень и, сдвинув его, юркнул в щель, образовавшуюся в монолитной серой стене. Затем прошел в дальний угол заросшего акацией сада и нырнул в низкую дверь кельи. Там он привычным движением, нахлобучил широкополую шляпу на нос и, обмотавшись плащом, прошел по коридору в дальний конец здания, где жили смиренные сестры монастыря Святой Сусанны.
Вошел в покои матери настоятельницы, где еле освещая низкий стол мерцал светильник и, сняв с него нагар, так что пламя сразу ярко осветило комнату, сел на лавку. Настоятельница удивленно обернулась к незваному гостю, при свете вспыхнувшего пламени, оказавшись премиленькой дамочкой, и широко раскрыв глаза, вопросительно посмотрела на него. Незнакомец сбросил плащ и снял шляпу.
– Гуляй! – выдохнула она, – Гуляй!! – она, зажав рукой готовый вырваться визг, бросилась к нему.
– Тихо Анна, ты меня еще Дон Гуаном покричи, – он притворно нахмурился, но уже обнимал ее тонкую талию, притягивая к себе.
– Гуляй, Гуляй, – она щупала его, кажется, стараясь убедиться, что он не приведение, – Ты откуда здесь взялся? Ты ж в Нави, как говорят все. А меня туда не пускают из-за тебя! – монашка обиженно надула губки, – Из-за тебя. Того, что вам мужикам прощают, нам никогда. Даже Посвященные. Вот и томлюсь здесь в монастыре. Хорошо здесь в Голландии хоть ведьм не жгут и не топят. Нет у нас охоты на ведьм. Потому и сидим тут тихо. Гуляй. Надо ж Гуляй. Ты откуда взялся, – она прижалась к нему всем телом и уже развязывала шнурки его камзола.
– Тихо, Анна. Будет время. Теперь время будет воз. Угомонись. Не то не только тебя, но и меня сожгут добропорядочные голландцы. Обвинят, что я сатана или демон, что совратил смиренную игуменью и увлек в похоть. Стой! Стой ты!! – он схватил ее за руки, – Собирайся, – закрыл ей рот ладонью, вовремя поняв, что сейчас она криком радости разбудит все это сонное царство, – Тихо. Собирайся. На коне еще ездить не разучилась?
– Нет, – она уже кидала пожитки в узел.
– Выйдешь старым тайным ходом и ступай на постоялый двор, что у портовых складов. Там, на втором этаже в комнате с подковой на двери, найдешь мужское платье и оружие. Переоденься. Хозяин даст тебе коня и укажет троих бандитов. Это мои люди они приведут тебя ко мне. Все. Жду, – солдат обнял ее и поцеловал долгим многообещающим поцелуем, – Чего не спросишь, куда едем?
– С тобой хоть в преисподнюю, хоть на край света, хоть на костер, – горячо зашептала игуменья, – Погоди на пять минут, – она рванула ворот.
– Потом, – остановил ее, – А то и впрямь на костер угодим. На Русь подаемся. Жду. Торопись, – опять нахлобучил шляпу, накинул плащ и выскочил за дверь.
Часа через три от постоялого двора с первыми лучами солнца кони понесли четырех всадников в дорожных плащах. На окраине города их встретил пятый, он щедро расплатился с тремя бандитского вида громилами и дальше поскакали двое. В дальнем порту их ждал небольшой, но крепкий баркас. На таких поморы ходят в дальние плаванья даже по северным морям. Он принял путников, оставив коней на берегу, и ходко побежал по волне на восток. Спустя какое-то время в поморском городке Архангельске, даже не в самом городке, а на стрелке, что выходила далеко в море сошли на берег двое, судя по платьям, иноземцы. Один из них расплатился с корабельщиками. Затем оба нырнули в густую зелень дремучего леса. Там в самой чащобе они нашли избушку старой колдуньи. Старший из них пошептался с ней, и она указала им тропу, которая вывела их к зимовью, похоже, ждавшему их давно, потому как полному припасов и протопленному заранее. Там оба они скинули дорожные плащи и игуменья с визгом, более никого не таясь, бросилась на шею дьяку Гуляю. Она знала его с незапамятных времен, когда он еще звался благородным идальго Доном Гуаном де Тенорио …, а она смиреной монашкой Эльвирой в миру – донной Анной. Тогда она бросила ради него все, отдала ему душу, тело, честь. Не напрасно. Он взял ее с собой и ввел в сонм бессмертных. Правда ее не пустили к Посвященным, но кого там уболтал этот пройдоха, она не знала, и к Жрицам Артемиды ее причислили. Она его теперь ждала вечно, надеясь на такие вот короткие встречи. Монашеского смирения в Анне давно уже не осталось, и на утро Гуляй долго умывался в ледяном ручье, журчащем рядом с избушкой, приходя в себя. Обернулся, на крыльце стояла Анна готовая продолжить начатое вчера. Гуляй возвращался в Явь из Беловодья.
На Москве в доме датского посланника появился новый секретарь Франц Лефорт. Франтоватый и изысканный. Вскорости получивший чин капитана у самого всесильного Голицына и руку сестры жены полковника Патрика Гордона, состоявшего на службе у самого царя Федора Алексеевича.
Лефорт был человеком светским, с хорошими манерами, необыкновенно живой, ловкий, веселый, откровенный, симпатичный. Собою был очень хорош, в обществе умел всех оживить, развеселить, никто не мог лучше его устраивать праздники или пиршества. Никто лучше Лефорта не владел ружьём и топором, из кости и из дерева он с необыкновенным искусством точил тонкие вещи. Он правил рулем и парусом, как самый опытный боец, метко бросал гранаты, наводил оружие. В общем, он обаял всех. Новый любимец общества поселился в Кукуе, в Немецкой слободе, что за Яузой. В походах Голицына в Крым он отличился уже как лихой рубака и прекрасный следопыт, непревзойденный конник и лучший, наверное, на все войско пушкарь и знаток мушкетов, пищалей и единорогов. По возвращению в Москву, герой малороссийских походов попросил отпуск. Надобно, мол, в Женеву до батьки съездить, пояснил он командирам, да родню проведать, как они там без старшего братца. Возражать не стал никто, и покоритель дамских сердец и любимец солдат и офицеров, взнуздав своего боевого коня, направил его в сторону Архангельска, собираясь плыть морем до Амстердама, а оттуда уже конно в Женеву.
Дремучие северные леса опять огласил женский визг, от которого поморщились лешие и кикиморы, и не зло заворчала старая колдунья. А через пяток дней отвалил от стрелки крепкий просмоленный баркас и направился в студеные воды, унося двоих мореходов, туда за Урал-камень, куда и поморы не хаживали.
Малка сидела в своей беседке на скале, слушая эолову арфу. У нее уже стало привычным сидеть здесь в одиночестве и размышлять. Она погрузилась в себя так глубоко, что почувствовала подходящих почти в последний момент. Это был дядька Гуляй, как всегда щегольски одетый и в странном напудренном парике. Рядом с ним шла какая-то белобрысая жрица, в мужском платье.
– Здравствуй крестница. Долгие тебе лета, – улыбался дядька.
– Здравствуй дядька. Твои бы речи да богам в уши, – принимая его шутку, пошла ему навстречу Малка.
– Дай-ка я тебя расцелую затворницу, – он обнял и троекратно расцеловал девушку. Она звонко ответила ему тем же, краем глаза подметив, как напряглась жрица.
– Вот представлю тебе, – Гуляй, как маленькую подтолкнул пониже спины белобрысое создание, – Анна. Помнишь Малка, меня когда-то из-за монашки Эльвиры иезуиты в сыск отдали? Так вот это она.
– А как ты ее сюда протащил? – изумилась ведунья.
– По воле Богов, – серьезно ответил Гуляй, – у нее ноне Доля. И у меня к тебе просьба, – он замялся, что с ним почти не бывало, – Надоть ее …ну…это… научить…всему,… чему Жриц Забвения учат, – закончил, как ношу с горба свалил.
– А ты что сам не смог за столько лет? – не удержалась и подковырнула ведунья.
– Так то…не так…это…не могу я так научить…тут тайны…весталок этих… Артемидовы тайны, – он совсем запутался и замолчал.
– Так ты к Сибилле. Она у нас Богиня Любви. Афродита Киприда. Кто кроме нее обучит всему такому? – опять подковырнула Малка и в ее синих глазах заискрились хитринки.
– Оттаяла, – про себя отметил Гуляй, – Так мне это. Не это надо. Мне надо, что бы от нее оторваться было нельзя. А она голову холодную всегда имела.
– Ты ж тогда пропадешь! Оторваться не сможешь, а она тебя с холодной головой вообще ручным сделает! – ведунья уже открыто смеялась над смущенным франтом.
– Что ты мучаешь его?! Злая какая!!! – выскочила будущая Жрица Забвения, и в глазах ее горел нешуточный огонь.
– Ишь, какая! Охолонь! Буду учить. Сама буду. Такая мне нравится. Порвет за своего! Как зовут-то, говоришь? Анна! Ну что, Анна! Первый тебе урок, если будешь у меня учиться! Все мужчины теперь для тебя единственные. На кого укажут, тот для тебя в этот момент и самый желанный. Любить можешь хоть этого, – она со смехом, уже не скрываясь, кивнула на дядьку, – А ублажать будешь нужного. Притом так ублажать, что б он все забыл и видел и чувствовал только тебя. За тебя душу, и жизнь готов был бы отдать. Себя забыть. Потому ты и Жрица Забвения. Завтра придешь к озерку, что в Храме Артемиды, найдешь меня и начнем учебу. А сегодня, ваш день и ваша ночь. Идите. С тобой дядька потом поговорим, – Малка отвернулась и стала смотреть в далекие синие дали.
Анна оказалась ученицей хоть куда. Оборотистой. Схватывающей все на лету. Видно не пропало даром время, что провела с Гуляем. Малка научила ее с достоинством носить себя. И из простой обаяшки через короткий срок выросла просто принцесса. Догадываясь, что Боги задумали большую игру, Малка дала ей знания, которые она не давала никому и которые сама получила от Мараны. Не все, но чуть-чуть, как пряной приправы в парадное блюдо, как чуточку горчицы к хорошему мясу. Она дала ей знания ночи, знания тьмы. Знания полной луны, когда даже волки садятся и начинают выть, когда оборотни теряют контроль над собой. Той луны, которая помогла ей когда-то победить самого Дракулу.
– Обещай мне только одно, – взяла с нее слово Малка прежде, чем открыть ей тайну, – Обещай мне, что в имени твоем теперь всегда будет звучать имя луны.
– Зачем? – удивилась Анна.
– Чтобы каждый Посвященный знал, с кем имеет дело, – резко ответила Малка, – Я даю тебе оружие, против которого ни у кого нет брони!
– Даю клятву, – подумав, ответила новая жрица.
– Клянись!
– Клянусь всем, что мне дорого в этой и во всех моих жизнях! – подумала еще, – Клянусь Гуляем, клянусь всеми моими не рожденными детьми, клянусь!
– Еще клянись, что корысти ради не применишь знания эти никогда!
– Клянусь! – тихо сказала Анна.
– Тогда пошли учиться, – поманила ее любимица Артемиды.
Малка вернула дядьке уже не бывшую монашку, сбежавшую из монастыря к первому подмигнувшему ей франту, и ждущую его веками сидя у окошка. Перед Гуляем предстала вроде бы простушка в платьице простой городской торговки, с заплетенными в две косички ржаными волосами и со взглядом светло-голубых наивных глазенок. Однако чутьем светского льва, знающего толк в женщинах и умеющего отличить драгоценный алмаз от дешевого поддельного страза, он различил, что пред ним хищник, загоняющий жертву до последнего вздоха. Притом последнего вздоха жертвы. Какой-то неуловимый отблеск, то ли бледной луны, то ли мерцающих звезд, появился в ее взгляде. Отблеск этот манил и околдовывал, звал за собой и заставлял терять над собой контроль. Он тянул, как лунатика тянет полная луна, вырывал из груди волчий вой, и выворачивал наружу все звериное нутро, сидящее в самой глубине души человека.
Гуляй с опаской посмотрел на свою воспитанницу, и перевел взгляд на Малку. Та стояла чуть в стороне, с удовлетворением смотря на свое произведение.
– Спасибо Сиятельная, – он назвал ее старым титулом, которым давно не звал ее никто, – Ты сделала больше, чем я ожидал. Ты превратила ее в загадку, в тайну, – щелкнул пальцами, подыскивая определение. Нашел, – Ты превратила ее в тайну ночи. В луну скрытую облаками, но все равно стоящую на небе, о чем знают все и ожидают, когда облака откроют ее лик. Ты великолепна Малка. А детище твое достойно восхищения, – дьяк преклонил колено пред ведуньей и поцеловал ей руку, затем повернулся и поцеловал руку Анне, не вставая с колена.
– Анна, – чуть приседая по новой моде, представилась ему его воспитанница. Задумалась и, вспомнив что-то, добавила, – Анна Монс.
– Монс! – Гуляй вздрогнул. В имени ее звучала имя луны, – Так ты открыла ей тайну Мараны? – он повернулся к Малке.
– Чуть-чуть, – улыбнулась ведунья, – Но лучше будет domicella Monsiana. Домичелла Монсиана, – как бы катая имя на языке, сказала она, – Или Моэнс де ла Кроа. – и менее понятно.
– Ведьма! – восхищенно выдохнул он.
– Это страшное оружие. Пользуйся им с осторожностью. Она страшнее мушкета и пистоля. Она опаснее любого яда. От нее нет защиты, а разит она наповал. Я сделала то, что ты просил. Бери. Носи, – в глазах ее опять засветились хитринки.
– А может ты с нами? – в голосе Гуляя слышалась надежда.
– Нет, дядька, эту игру вы будете играть без меня, – Гуляй различил едва заметную печаль в ее голосе, и это предало ему силы.
– Вот Микулица тоже собирается, – бросил он еще один аргумент.
– Знаю, сама ему помочь вызвалась.
– И Жанна с Сибиллой не сегодня-завтра согласятся, – последний довод по разумению хитрого дьяка должен быть сломить сопротивление Малки.
– Нет! – как о чем-то давно и окончательно решенном, уверенно отрезала она, – Нет! В этот раз без меня. Я тут с Раймоном и Старцем подожду вас. Погляжу с высоты своей скалы на ваши игры в Яви. Полюбуюсь. Как там ты учил-то? Весть мир – театр и люди в нем актеры. Так что ли?
– Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры, у них свои выходы, уходы, и каждый не одну играет роль. Смотри ты, помнишь все, – искренне изумился он, – А ты в этом спектакле, значит, роли своей не видишь?
– Не вижу! Моя роль в этом, – она сделал ударение на слове "этом", – Спектакле не написана и не расписана. Поэтому и выходов с уходами у меня не будет!
– Зарекалась коза не подпускать козла! – неожиданно грубо пошутил Гуляй. Малка поняла, что за грубостью добрый старый дядька пытается скрыть свое сожаление, потому что она не с ними.
– Как знать, как знать. Все в руках Богов, – успокоила она его, – А мы лишь их инструменты в мире людей. Инструменты, которые звучат, чтобы лучше оттенить их божественный голос, выводящий торжественную песнь жизни! – и вдруг заливисто рассмеялась, глядя на вытянувшееся от удивление лицо дьяка, – Вот так вот дядька, как мы умеем изъясняться. А ты. Театр! Актеры! Не было у тебя еще такой актрисы. И вряд ли будет. Ступайте. Ступайте оба. Приду, провожу. Не мешайте мне тишину слушать, – она отвернулась и стала смотреть на синие дали. Только в глазах ее мелькнули прозрачные чистые слезинки. Но Гуляй их не заметил.