* * *
Казалось, о чём ещё мечтать-то?
Везучий любовник Алексей Алексеевич Домашнев жёг в райской эйфории золотые дни осени, наивно и самоуверенно полагая, что уж счастливее, наверное, никогда ему не бывать. Как вдруг…
Вот именно - вдруг.
Ему нежданно предложили перейти в его альма-матер - гуманитарный университет - и возглавить там кафедру истории русской литературы. Алексей Алексеевич ни секунды не раздумывая согласился. Ему давно уже было тесновато среди технарей, к тому же на филфаке БГУ у него имелись вполне добрые приятели и единомышленники.
Вскоре после того, как Алексей Алексеевич огляделся-освоился на новом месте работы, и заглянул к нему как-то один из таких приятелей-единомышленников - преподаватель с отделения журналистики Опанас Тарасович Минутко.
- Алексей Алексеевич, - предложил он, - а давай-ка интервью с тобой в новогодний номер нашей факультетской газеты сварганим? Я к тебе дивчину прямо сейчас пришлю, Алину Латункину: она с третьего курса. Пишет, я тебе гарантирую, лучше всех. И стихи, между прочим. А - красавица!
Хохол Минутко так при этом закатил глаза и причмокнул губами, что стало ясно: несмотря на свои шестьдесят с лишним и лысину - он ещё о-го-го как неравнодушен к слабому полу.
Через пять минут эта расхваленная Алина, постучав робко, предстала перед Домашневым. Он вспомнил, что видел-встречал её в коридорах, да и на лекциях обратил на неё внимание: девушка запомнилась тем, что как-то странно настойчиво засматривала прямо ему в глаза - даже до неловкости.
Сразу тут надо пояснить один парадокс, который Алексей Алексеевич ни раньше, ни впоследствии, когда пришла пора анализа и размышлений, осознать не мог. Эта 20‑летняя Алина Латункина хотя и была довольно привлекательна, но не совсем в его вкусе: ростом почти с него (а ему нравились маленькие, миниатюрные), высветленные под солому прямые волосы (а ему милы были шатенки и рыжие), круглое лицо, довольно пухлые румяные щёки (а он искал в женских лицах анемичной аристократичности), тонковатые губы… А вот что бесспорно ему сразу понравилось - карие (как у него самого!) глаза: не очень распахнутые, но живые, умные, с искринкой; да ещё - руки с тонкими музыкальными пальцами и безупречным маникюром. Домашнев, оглядывая-оценивая, как ему казалось, беспристрастно внешность юной журналистки, совсем забыл в тот момент, что помимо отдельных черт и вообще внешности существует личность, суть человека и, наконец, его аура, аромат - именно то, что и определяет привлекательность-непривлекательность его, этого самого человека, тем более женщины, девушки. А тут ещё Алина эта произнесла первые слова: голос у неё оказался колдовским, тревожащим мужской слух - каким-то детским и в то же время бархатисто-призывным. Правда, уже тогда он подумал (или ему позже стало казаться, что он уже при первой встрече это подумал), что тем людям, кому Алина Латункина не нравится, в голосе её, вероятно, слышится нахальная гнусавость…
Алексей Алексеевич пригласил Алину в кресло у журнального столика, сам устроился в другом, создавая непринуждённость обстановки, предложил минералки, начал отвечать на вопросы. Девушка поначалу явно робела, говорила еле слышно, но смотрела на него, распахнув глаза, с какой-то, даже можно сказать, поволокой. Домашнев вдруг понял, что и сам чувствует себя не совсем ловко. Что бы это значило? Ха, уж не коленки ли этой Алины тому причиной? Она была в тонком белом свитерке и клетчатой расклешённой юбке, которая ну очень открывала взгляду её чёрные колготки… У Алексея Алексеевича мысль шальная в голову впорхнула: протянуть бы сейчас руку через столик да как бы невзначай положить на аппетитную коленку-то… Он даже с разговора сбился и, вероятно, покраснел.
После интервью Алексей Алексеевич проводил девчушку до дверей и - забыл. Но в понедельник она принесла показать то, что у неё там получилось. Алексей Алексеевич, сидя за своим громадным столом, чиркал изредка по распечатке интервью карандашиком (правки было немного) и раза два вынужден был оторваться, глянуть на сидевшую в том же кресле Алину. Она была на этот раз в джинсах, так что и непонятно, зачем надо отрываться-взглядывать (тем более, что накануне Домашнев встречался-свиданился с Олей, чувствовал себя сыто и блаженно). Может, из-за того, что уставилась опять на него в упор своими карими блестящими глазами и так странно смотрела?..
Когда Алексей Алексеевич вернул Латункиной листки с интервью, похвалил и собрался окончательно расстаться-распрощаться, та вместо того, чтобы уйти, начала мяться, розоветь и спросила наконец, мол, не согласится ли он взглянуть на её курсовую работу по Достоевскому?
- По Достоевскому?! - удивился он.
- Да, по Достоевскому!
Домашнев взглянул на Латункину уже с неподдельным интересом: он сам был достоевсковедом, да и не каждый день даже в университете встретишь двадцатилетнюю девчонку, пишущую об авторе "Бесов".
На следующий день она принесла свою статью-исследование под названием "Достоевский-редактор: концепция журнала "Время" в контексте времени". Что ж, оказалось весьма любопытно. Само собой, были и наивности, и просто ошибки, Алексей Алексеевич добросовестно прошёлся карандашиком по тексту, Алина исправила-доработала и опять принесла… Короче, студентка 3‑го курса Алина Латункина стала периодически, если не сказать - довольно часто, заглядывать в рабочий кабинет завкафедрой истории русской литературы профессора Алексея Алексеевича Домашнева. Достоевский Фёдор Михайлович сближал их всё больше и больше. Выяснилось, что Латункина только-только начала его изучать, ещё даже не все романы прочитала. Всё было невинно и пристойно. Тем более, что Алина постоянно скромно упаковывалась-пряталась в свитера и джинсы. Один раз их застукала Ольга Львовна (заскочила на свидание), но и та лишь вскользь потом пошутила: дескать, что это за молодые да длинноногие девочки к тебе в гости захаживают? Домашнев тоже отшутился. Но про молодых и длинноногих шуточка в сердце запала - понравилась.
А 29 декабря всё и началось-случилось…
Алина заявилась в таком платье, что Алексей Алексеевич поначалу и смотреть на неё не мог - натурально стеснялся. Ещё бы! Руки-плечи полностью обнажены, ложбинка глубоко открывается в невозможном вырезе, явно видно, что лифчика и в помине нет, а ноги в прозрачных колготках до того выставлены, что и понять невозможно: там, под мини-подолом, что-нибудь ещё осталось? "Уж наверняка она в стрингах!", - мелькнуло несуразное в сразу воспалившемся мозгу Домашнева. Он до того взбудоражился, что и про завтрашнее настоящее свидание с Олей, о котором только что неотрывно и с жаром думал - тут же напрочь позабыл.
Алина свой нескромный наряд объяснила тем, что сразу после занятий идёт на вечеринку к друзьям (она, бравируя, сказала - "пьянку-гулянку"), ведь уже новогодние праздники начались. Алексей Алексеевич и сам не мог потом себе объяснить и даже вспомнить подробности - как так получилось, что уже вскоре он держал в своих руках левую ручку Алины и, кося под хироманта, якобы разбирался в её линиях жизни и судьбы, чувствуя, как гулко колотится его сердце, и стараясь краем стола прикрывать встопорщенные брюки. Несмотря на сумятицу в мыслях, он понимал-чувствовал, что катится не туда, что надвигается нечто невероятное, фантастическое, страшное своей запретностью и в то же время притягательное, пьянящее и неостановимое. Он, не выпуская горячей руки Алины из своих ладоней, заглянул её в глаза, да что там в глаза - в самоё душу, и неожиданно для самого себя сказал-простонал:
- Господи, между нами тридцать лет разницы! Это не-воз-мож-но!..
Алина молча и напряжённо смотрела на него, встала, как бы потянула-пригласила к себе, он тоже вскочил, сделал два шага, огибая стол, приблизился, положил потные ладони на её открытые плечи, коротко вздохнул, как перед прыжком с вышки, и прижался пересохшим ртом к её губам…
* * *
На первом же свидании (а случилось-произошло оно уже вскоре, на Рождество) Алина поразила, да что там поразила - просто шокировала Домашнева своей откровенностью, распахнутостью. Сыграла свою роль, разумеется, и бутылка полусладкого "Букета Молдавии" (опыт с Олей не пропал даром!) - Алина с удовольствием прикладывалась к бокалу, который Алексей Алексеевич не забывал наполнять. Сам он остужал жар тела апельсиновым соком. Впрочем, остудить не мог. И, боясь перегореть, рискуя тут же напрочь всё испортить, уже через полчаса и без всякой подготовки (они даже не поцеловались!) предложил: может, им раздеться и забраться в постель? Проговорил он это гнусное, с точки зрения морали, предложение, несмотря на внешнюю браваду, дрожащим голосом, сам готовясь первым же развязно рассмеяться.
- А что, есть постель? - как-то наивно спросила Алина, окидывая взглядом диван, и жадно опять глотнула из бокала.
Алексей Алексеевич вскочил, молча с грохотом разложил диван, кинулся к шкафу за постельным бельём, с сожалением подумал, что надо было свежие простыни-наволочки купить, а то эти Олей пахнут, застелил, обернулся. Алина уже стояла обнажённая, в одном лифчике, с заведёнными к лопаткам руками. Освободилась-выскользнула плечами из бретелек, смущённо прикрыла груди ладошками и нырнула в постель, укрылась одеялом до подбородка, закрыла глаза. Домашнев очнулся от столбняка, начал рвать с себя одежду, путаться в подтяжках и пуговицах, еле-еле разоблачился, скользнул под одеяло…
Не всё, конечно, было поначалу о’кей - суеты много, смущения, неловкости, боязни опарафиниться… Потом они лежали, чуть успокоенные, накрывшись одеялом, вот на Алину в это время и накатила-нахлынула волна откровенности. Всё без утайки рассказала-исповедалась: и как в 12 лет с каким-то мальчишкой-одноклассником в ванне мылась - просто так, из любопытства; и как совсем недавно они целой студенческой группой вместе ходили в сауну - опять же для прикола: поглазели друг на друга, под душем голышом поплескались; и как подружилась в 14 лет с Тимой, Тимофеем Чашкиным, своей первой любовью, как через год стала женщиной (тоже больше из любопытства, да и Тимка очень настаивал), как ездили они вместе к морю после десятого класса и жили там десять дней по-настоящему супружеской жизнью, но со временем она, Алина, поняла-осознала, что больше не любит Тиму, и вот уже целый месяц, как дала ему от ворот поворот, но он до сих пор не даёт ей прохода, а она ждала-верила, что встретит-таки настоящую любовь. И тут же добавила нечто совсем уж неожиданное и офигенное: мол, анальный секс ей в принципе не очень по душе и оральный она предпочитает не до конца - это, по её убеждению, можно позволить только с очень и очень сильно любимым человеком… Алексей Алексеевич только хмыкнул про себя: спасибо, что предупредила!
Потом Алина ещё поведала, как впервые узнала-услышала фамилию Алексея Алексеевича - дома ещё лет в десять: отец её, оказывается, купил книжку Домашнева (первую - сборник исторических рассказов "Осада крепости") и читал по вечерам вслух своим детям. И она помнит, как папик уважительно сказал-подчеркнул тогда, мол, писатель этот замечательный живёт в одном с ними городе - родимом Баранове. Через пять лет предок Алинин и вторую книжку Домашнева купил-притащил - повесть "Любовь Достоевского". Эту уж сама она взахлёб прочитала, перечитала и чуть ли не под подушкой хранила-берегла. И вот она узнала, что он, этот замечательный, перешёл работать в их универ из технического и стал - живым, реальным и таким симпатичным, милым. Одним словом, она всё думала, думала о нём, смотрела, смотрела ему в глаза на лекциях, специально в коридорах сталкивалась…
Далее в речах Алины не всё можно было однозначно понять ("Букет Молдавии" явно сказывался), Домашнев, правда, один очень для него существенный момент выяснил: кроме этого часто пьяного и туповатого, по её словам, Тимы, в её жизни мужчин не было. Тут к месту или не к месту вспомнился Домашневу анекдот, что, мол, когда женщина уверяет, будто вы у неё второй… Хотя какие тут к чёрту анекдоты! В любом случае - это сказка, это фантастика! Он, Алексей Алексеевич Домашнев, лежит в постели с двадцатилетней красивой девчонкой, и она явно с восхищением на него смотрит, и уже сама тянется к нему с поцелуем, и уже божественные её груди встопорщенными от страсти сосками томят-волнуют его ещё о-го-го какое крепкое подтянутое тело!..
Финал этого стрёмного вечера оказался чуть смазанным. Алексей Алексеевич обнаружил, что по часам давно уже вечер, начал торопливо одеваться. Ссоры-скандала с Дарьей своей Николаевной ему совсем даже не хотелось, а она терпеть не могла, когда он возвращался домой поздно. Алина вдруг взбунтовалась. Она сбросила с себя одеяло, раскинула совершенно неприлично согнутые в коленях ноги, начала ласкать-оглаживать свою "Маню" и капризным тоном просить:
- Ну не хочу я домой! Давай ещё полежим! Ну дава-а-ай! Я праздника хочу!..
Домашнева даже покоробило. Девчонка явно опьянела.
- Алина, будь благоразумной, - кротко попросил он. - Уже поздно. Нам надо идти. Одевайся.
Ни в какую! Не пойду никуда, заявила, и всё! Алексей Алексеевич даже раздражаться начал и про себя подумал: "Ну-у-у, милая, мне такие фокусы совсем ни к чему! Больше никаких свиданий!.." В довершение Алина, когда всё же поддалась на уговоры, выбралась из постели и начала одеваться, то присела зачем-то на стол и сломала-раздавила очки Алексея Алексеевича. Но и на этом приколы не кончились: уже на остановке, где тусовалась довольно приличная толпа, девчонка взялась теребить Алексея Алексеевича за отвороты куртки и чуть не в полный голос признаваться в любви и канючить-требовать:
- Я люблю тебя! Слышишь? Ну скажи, что ты меня любишь! Ну скажи! Мне это важно!..
Ни хрена себе! Еле-еле усадил её в троллейбус, довёз-довёл до дома…
Да кто бы мог убедить-уверить в тот вечер Алексея Алексеевича, что уже через день они опять встретятся с Алиной, причём хотя инициативу (по телефону) проявит и она, но он согласится в момент, ни секунды не ломаясь. Они чинно погуляют по зимнему пригородному лесу, затем опять уединятся в квартире, но будут, опять же, чинно и даже чопорно пить чай-кофе, беседуя о литературе, ибо Алина сразу же откровенно созналась-предупредила, что у неё, как она это мило именовала, "открылся крантик", а в такие критические дни она категорически секс не приемлет… Но как-то так вскоре получилось, что они устроились на диване, брюки у профессора Домашнева оказались расстёгнутыми и спущенными до колен, сам он тут же впал в полубессознательное состояние, стараясь из последних сил решить дилемму: самому прервать блаженство в последний момент или она сама это проконтролирует-сделает?..
Именно с этого вечера Алексей Алексеевич начал погружаться в то наркотическое состояние духа, в каковом пребывал-плавал последующие полгода, совершенно почти потеряв чёткое представление о реальности. На него словно морок наслали. В первые дни он даже встревожился. Попытался сопротивляться. По крайней мере хотел претворить в жизнь свой довольно циничный план под условным названием "Гарем", то есть попеременно встречаться и с Олей, и с Алиной. И ему даже удалось ещё разок пообщаться с Олей на квартире, устроить свидание, но это было до того натужно, натянуто, лишне, что даже бедная Ольга Львовна это почувствовала и была грустна, молчалива, обидчива. Когда в следующий раз она позвонила Домашневу и радостно сообщила, что на завтра отпросилась у мужа к родственникам в деревню и они с Алексеем Алексеевичем утречком на пару часов могут встретиться, он, давясь и мучаясь, сообщил с огорчением, будто хозяин квартиры потребовал срочно её освободить и уже ключи забрал. С этого момента Оля из жизни Домашнева исчезла, словно её и не было. Раза два они потом столкнулись-встретились на улице, случайно, но Алексей Алексеевич оба раза отвернулся, увёл взгляд в сторону, покраснел, шмыгнул по-мальчишески мимо. Ольга Львовна тоже заговорить, заглянуть ему в глаза и даже поздороваться не попыталась - проходила мимо с каменным лицом и поджатыми губами. Домашнева, конечно, мучила-терзала совесть, но…
Оля исчезла из его судьбы.
И сам он как бы исчез из жизни, из реальности, из повседневности. По крайней мере подробности всего того, что происходило потом - он мог восстановить в памяти только по email-переписке с Алиной: благо, компьютер дома у неё был-имелся, и Домашнев в первые же дни подтолкнул её купить-установить модем и подключиться к Интернету.
2. Коитус
Алексею Домашневу, 17 января, 18–10
Здравствуй!
Вот и состоялся мой дебют в номинации "суррогат общения". Если честно, не знаю, о чём писать, надеюсь, что ты всё равно думаешь обо мне… Очень беспокоюсь о твоём здоровье… Сегодня надела (повторяю, НАДЕЛА, а то опять замечание сделаешь!) маленькие золотые серёжки и, по-моему, стала совсем маленькой… Я знаю, что ты не любишь, когда я маленькая, поэтому не буду больше разводить "нюни"… Бла-бла-бла… Хочется верить, что эта улыбка-смайлик:-) не разозлит тебя (как обычно тебя злит моё хорошее настроение)… Не пропадай, человек Достоевского!
ТВОЯ Дымка…
P. S. Забыла самое главное - я постоянно думаю о тебе!!!
Aline, 18 января, 9-36 (А тема?)
Алина, милая!