Я закурил. После моего пролетарского "Рейса" дым "Честерфильда" показался эйфорически легким и сладким. А журнал… это был шведский журнал. С его обложки на меня глядел обнаженный, сияющий женский зад, снятый крупным планом. "Добро пожаловать!" - вроде бы услышал я его призыв. Внутренние страницы красочного, многоцветного издания предлагали широкий выбор плотских удовольствий. Он и она. Он и он. Она и она. Двое и один. Два и одна. Свальный грех на ковре. На изумрудной лужайке. Сверкающие зады. Напряженные члены. Измазанные в губной помаде, раскрытые женские рты. Одиночное мастурбирование. Коллективное мастурбирование. Я разглядывал эти картинки с хладнокровным, злобным любопытством - не более того.
"Эта квартира со всей обстановкой… при нынешних ценах… если ее продать, стоит, наверное, не один миллион, - вот о чем думал я в эти минуты, бегло листая журнал. - И он строит загородный дом. Во сколько же может обойтись сегодня постройка загородного дома?.. - не отпускала меня мысль. И всплывали несусветные суммы. Воображение катило, как колеса, круглые нули. Мое ощущение, что я сам в тот момент набит деньгами, вмиг потускнело. Что для Яхнина мои сто штук! Это, может быть, его дневной заработок (или часовой?). Он может, если возникнет такая блажь, насадить эти купюры на гвоздь в туалете и использовать их как туалетную бумагу".
"И ты, сука, заставил меня выложиться до последнего, - думал я, тупо глядя в небесно-голубую спину Яхнина, в его затылок с взлохмаченными волосами, слыша слабое попискивание компьютера. - Подбиваешь новые бабки, да? Приход-расход? Сальдо-бульдо? Икра, рыба, чеснок, лук, водяра, кофе, да? Оптовые партии. Зарубежные связи. А сколько, интересно, разбросано у тебя по городу "комков"? И ты, сука, грозился натравить на меня своих мафиози, чтобы востребовать долг? А Ольга и малышка живут на тещином иждивении. А я торгую свадебными подарками, и ничего впереди не светит", - темнело у меня в глазах.
Яхнин вдруг крутанулся на своем табурете. У него было светлое озаренное лицо.
- Ну как? - поймал он меня врасплох.
- Что как? Гомиков не терплю. Лесбиянок тоже.
- Я не о том. Представляешь, такой бы журнал попал в наш класс в те годы? Старичок, мы бы рехнулись, скажи?
- Наверное.
- Мы бы наших целочек начали трахать почем зря. Мы же были наивненькие, Андрюха. Сколько упустили!
- Ты уже закончил? - прервал я его. Меньше всего мне хотелось предаваться с ним воспоминаниям.
- Да хрен с ней, с работенкой! Не убежит. Давай разговеемся.
- Я деньги принес, Молва.
- Да? Принес? Ну, нормалек. Я всегда был в тебе уверен.
- Вот, - сказал я, доставая из заднего кармана джинсов пачку тысячерублевых купюр, перетянутых резинкой. - Держи.
Я бросил ее через комнату, он ловко поймал.
- Сколько здесь?
- Десять.
- А проценты, старичок?
- А ты можешь подождать с процентами еще пару недель?
- Андрюха, Андрюха! - укоризненно вскричал Яхнин. - Я же тебе, кажется, объяснил мой принцип. Дружба дружбой, а башли башлями. Неужели не усек?
- Хорошо, через неделю.
- Завтра, старичок, завтра. Завтра пятнадцатое. Моя фирма знаешь чем славится? Точностью платежей. И с других я требую точности. В бизнесе, старичок, иначе нельзя. Тут уж извиняй. Поднапрягись, ладно?
Я вдруг расхохотался. Расхохотался и закашлялся, заперхал, да так, что на глазах выступили слезы.
- Старичок, что с тобой? - напугался вроде бы Яхнин.
"Не зови меня старичком, подлюга, а то я тебя чем-нибудь пристукну…" - такая мысль мелькнула. Я платком вытер взмокшее лицо.
- Ничего… так… приступ. Ну, давай, тащи, что ли, выпивку, если есть. Яхнин соскочил с высокого табурета, белозубо улыбаясь.
- Вот это разговор! Узнаю былого Кумира! Ты что пьешь, родной? У меня ассортимент широкий.
- Неважно. На твой вкус.
- "Наполеон" пойдет? Есть пара бутылочек.
- Давай Бонапарта, пойдет, - все еще окончательно не отсмеялся я.
- Лады!
Он бросил мою пачку на письменный стол и по белой, роскошной медвежьей шкуре стремительно вышел в гостиную. Сразу же там грянула музыка - Яхнин врубил магнитофон.
* * *
Почему он так быстро опьянел? Почему так быстро и неотвратимо?
А я? Я не уступал ему в рюмках. Но почему алкоголь меня не брал, лишь до боли обострял мысли?
Закусывали мы засахаренными апельсиновыми дольками, кусочками иноземного шоколада и курили легкий "Честерфильд".
После первой бутылки на лбу Яхнина выступили красные аллергические пятна. Взлохмаченные светлые волосы. Русая бородка. Голубые глаза. Он оправдывал свою вторую школьную кличку - Красавчик.
Стародавний Яхнин и его стародавние события, извлеченные на свет его памятью…
- Помнишь практикантку Светлану Юрьевну? - жадно спрашивал он.
- Очень смутно.
- Ну как же, Кумир! Маленькая такая, грудастая, жопастенькая. Английский преподавала месяца два.
- Блондинка, что ли?
- Ну да, она самая! В десятом классе у нас была. Я ведь чуть не трахнул ее, старичок, веришь?
- Все может быть, - отстраненно отвечал я.
- Как-то после уроков задержались в классе. Вдвоем. Слово за слово: так, мол, и так, Светлана Юрьевна, почему мне английский трудно дается, как вы думаете? И накинулся на нее, начал целовать, обжимать. Ты думаешь, она шибко сопротивлялась? Ну, отбивалась, конечно, но так, без энтузиазма. Клянусь, Кумир, были бы условия, стала бы моей. - Он облизнул красные губы и воззрился на меня с искренним беспокойством: поверил я или нет?
- Мы много чего упустили, - неопределенно отвечал я.
- Брось, Кумир! Ты-то не упускал! Тот поход помнишь, в восемьдесят первом, летом?
- Что за поход?
- Ну как же! Неужели не помнишь? - разволновался Молва. - На Черную речку, с палатками.
- Аа!
- Вспомнил?
- Нет.
- Придуриваешься, Кумир! Фаддей с нами был, физик. Мы его упоили вусмерть.
- И Фаддея не помню.
- Придуриваешься, Кумир! - разозлился Яхнин. - Скажи еще, что Попцову не помнишь, свою пассию?
- Попцова? Кто такая?
- Третья парта слева, около окна. Сидела с кореяночкой Соней. Да помнишь ты, помнишь! Придуриваешься! - закричал генеральный директор. Он походил не на генерального директора, а на обиженного, взъерошенного подростка.
- Ты, я смотрю, Молва, ценишь то время, старичок. Странно.
- А чего странного, старичок? Молодые были, не то что сейчас. Давай еще по одной.
- Давай.
- Я тебе так скажу, Андрюха. Я школу всегда ненавидел. Я кое-как дотянул до финала, ты знаешь. Там как в тюряге было. А сейчас иной раз вспомню и думаю: неплохо бы повторить. Вот какая срань! Ненавидел и вспоминаю. Ностальгия, старичок. С чего бы это?
- Стареешь.
- Наверно. А верней - все познал. Тогда что-то впереди светило. А сейчас? Бабы приелись. Денег навалом, хоть печку топи. В загранке уже побывал, поеду еще, заведу там счет в банке. А может, умотать туда, а?
- Твое дело.
- Подумаю, подумаю! Пока еще рано. Капиталы пока еще не те. Ну а вообще-то, что там особенного, ну, в тех же Штатах? Те же бабы, те же кабаки, машины, коттеджи… ну, классом повыше и только, - загрустил вдруг Яхнин. - А хочется чего-то новенького. А чего, а? Чего, старичок?
- Попробуй петлю, - предложил я вариант.
- Ась?
- Повешайся, - расшифровал я.
Яхнин перетянулся через стол и сильно хлопнул меня ладонью по плечу, как бы оценив мой черный юмор.
- Ну уж хуюшки! - вскричал он, воспрянув. - Этого от меня, старичок, не дождешься. Я еще поживу, старичок, погуляю, повластвую. Это я так, рассиропился на миг… А жизнь я люблю. А сколько еще баб неопробованных! Кстати! - вдруг озаренно воскликнул он. - Чего мы одни-то сидим? Давай я сделаю пару звонков. Сейчас набегут сучонки… - И он потянулся к супертелефону с наборным диском на трубке.
Я перехватил его руку.
- Стоп, Молва. Это без меня.
- Да брось, Кумир! Что ты из себя монаха лепишь! Они бы и сами уже набежали… звонили уже, и не одна, но я отлуп дал: работаю, мол. Но это дело поправимое. - И опять потянулся.
- Тогда я пошел. - Я встал. Давно уже хотел встать.
- Стоп, стоп - куда! Ни с места, Кумир! - заорал мой дружок и, распахнув дверцу сейфа за спиной, выхватил оттуда пистолет и нацелился в меня. - Шаг влево, шаг вправо - расценивается как побег!!
Черный убийственный зрачок глядел мне прямо в лоб.
- Всамделешный? - усмехнулся я не, двигаясь.
- А ты как думаешь? Детская пукалка, что ли?
- И заряжен?
- Ясное дело. Полная обойма. Хороша игрушка, а? - хвастливо оскалился он, опуская руку.
- И на хрена он тебе? - все еще не двигался я с места?
- Ну, ты даешь, старичок! У меня не только этот охранник. У меня и живые есть в штате. На приличных окладах, между прочим. Не в пример твоему.
- А охрана тебе зачем?
- Эх, Кумир, старичок, простодыр ты! - пожалел меня Яхнин. - Я же хорошими башлями ворочаю, а до них знаешь сколько охотников? Это ты, голь перекатная, можешь жить без опаски, как одуванчик. А я всегда на стреме. Вот в этом сейфе, ты думаешь, что хранится? Рваные носки или презервативы? Не-е! - пьяно замотал он светлой башкой. - Здесь, родной, лимоны. Цитрусовая плантация! - белозубо захохотал он.
- Заливаешь, Молва. (Кто это сказал? Я?)
- Не веришь? Показать?
- Не надо. Верю.
- Правильно делаешь, Кумир. Подбросим туда вот это говнецо. - Он взял мою пачку и, полуобернувшись, швырнул ее в открытое зево сейфа.
Вот это зря он так сказал и зря с таким небрежением кинул эту пачку, собранную в хождениях по мукам. И зря продолжал:
- Жаль мне тебя, Кумир, бля буду, таких нищих, как ты, стрелять надо, чтобы детей не плодили. Ну, что твоя девка… или кто там у тебя?.. увидит в жизни, какие радости при твоих-то доходах?.. Да ты не серчай! - тут же дружелюбно закричал он - наверно, лицо у меня сильно исказилось. - Не серчай, родной! Садись! Продолжим!
- Без баб.
(Кто это сказал? Я?)
- Ладно, х… с тобой! Оставайся девственником. Сейчас еще бутыль раскупорим. Считай, целку сломаем, а?
Я протянул руку. Нет, не так. Некто, неподконтрольный мне, с темной мутью в глазах протянул руку и проговорил:
- Дай посмотреть твою игрушку. Никогда не держал. Яхнин охотно откликнулся:
- Посмотри, старичок, посмотри, оцени! И охотно протянул мне свой пистолет.
* * *
Неужели ничего не дрогнуло в нем в эту минуту? Неужели не прозвучал в нем никакой предупредительный сигнал свыше?
* * *
Я взял пистолет и взвесил на ладони. Он показался мне необычно тяжелым. Я повертел его в руках, разглядывая. Он был безупречно красив, этот молодчик, как и его хозяин. Я ощутил, что от него исходит какая-то живая пульсация.
И Яхнин с любовью вглядывался в своего охранника. "Ну, как? Хорошо, а?" - не терпелось услышать мое похвальное слово.
Опять не я, а некто, мне не подконтрольный и мной не управляемый, проговорил стальным голосом:
- Молва, молись. Сейчас я тебя расстреляю.
Он вскинул руки вверх, как при сдаче в плен:
- Давай! Пали, родной. Но только чтобы не очень больно.
Некто щелкнул предохранителем.
- Эй! эй! - закричал Яхнин. - Ты это кончай, старичок. Он, бывает, сам по себе стреляет. - И, привстав, протянул ко мне руку. - Давай сюда.
И это были последние слова Молвы.
* * *
Кто все-таки нажал на курок?
Музыка в гостиной ревела - может, поэтому выстрел прозвучал не так громко, как я ожидал. Лицо Яхнина мгновенно и необратимо изменилось, страшная судорога прошла по нему. Его не отбросило ни вперед, ни назад - он стал медленно валиться в сторону, на медвежью шкуру. И пока он так валился - замедленно, неохотно, с оскаленными зубами, - уже я, уже истинный Кумиров, осознавший себя, выстрелил еще раз, и на этот раз прицельно, в его левый бок.
Раскольников Родион, размозжив голову старухи топором, внимательно вгляделся в ее лицо, когда она упала. То же сделал и я: тотчас же присел на корточки и заглянул в лицо Молвы, уже не искаженное, но уже, как по волшебству, медленно бледнеющее. С полминуты я так и сидел, глядя на него, лежащего с поджатыми к груди коленями, на боку, - и белоснежная медвежья шкура медленно окрашивалась кровью, - пока не убедился, что Яхнина уже нет здесь, в этом кабинете, и никогда уже не будет.
* * *
…и разглядываю темные окна его бывшей квартиры, и меня трясет сильней, чем в те преступные мгновения. Неужели я пришел сюда, чтобы убедиться, что Яхнин действительно мертв?
* * *
…а еще через пару дней, а именно двенадцатого июля я покупаю у кореянки около главпочтамта три красные розы в блестящей и шуршащей фольге и направляюсь к остановке аэропортовского автобуса. На голове у меня свежая повязка - сменил в больнице, я слегка прихрамываю, но я чисто выбрит и свеж, и в новых джинсах и голубой безрукавке, которые позволил себе приобрести.
Вдруг кто-то окликает меня.
- Андрей Дмитриевич, добрый день!
Я невольно вздрагиваю, увидев этого знакомца, этого щеголя с неизменным "дипломатом" и птичьей фамилией, и я изображаю улыбку.
- Здравствуйте, - говорю, - Виталий Ильич. И пожимаю ему руку.
(Фатум, фатум! Минуту назад я почему-то вспоминал о Чиже.)
- Рад вас видеть в добром здравии, - улыбается золотозубый.
- Не совсем, но… Спасибо.
- С цветами! Какое-то событие?
- Да, можно сказать так. Вызволил с сибирских рудников свою семью. Еду встречать.
- А, вон что! Рад за вас. Уже работаете?
- Да, приступил. Кстати, собирался позвонить вам на днях.
- Да? Зачем?
- Согласно договоренности.
- Какой… напомните.
- Наша рубрика "Криминал" нуждается в материалах. Вы обещали, что…
- Да, понял, понял, - перебивает он. - Увы, Андрей Дмитриевич, пока еще рано.
Я хмурюсь. Я вроде бы хочу сказать ему, что как журналист и бывший приятель Яхнина недоволен медлительностью и неэффективностью следствия.
- Что поделаешь, Андрей Дмитриевич, - вздыхает Чиж. - Тяжелый случай. Впрочем, конфиденциально могу вам сказать. Но конфиденциально, не для пера, хорошо?
- Хорошо.
- Взяли мы одного. Есть серьезные улики.
- Кто такой?
- Имя не обязательно. Связан с мафиозными структурами. В свое время угрожал Яхнину.
- Это уже кое-что, - выдавливаю я из себя.
- Есть серьезные улики, но…
- Но?
- Нужна полнота доказательств. Словом, Андрей Дмитриевич, мы не бездельничаем, поверьте, - как бы оправдывается он передо мной, как перед высоким начальством.
- Дадите знать, если что-то прояснится? Мой рабочий телефон… - Я называю номер.
Чиж обещает, что позвонит, и, золотозубо улыбаясь, прощается.
- Всего доброго!
- Всего доброго, Виталий Ильич, - вежливо отвечает убийца Кумиров. Нет, далеко ему все-таки до следователя Порфирия Петровича, который "расколол" Родиона Раскольникова.
* * *
Из-за железной ограды я смотрю, как пассажиры спускаются по трапу ИЛ-76, а затем пешком, вслед за аэропортовской работницей, как за поводырем, идут через летное поле к выходу. Мои любимые - одни из последних. Ольга несет малышку на одной руке, а в другой у нее тяжелая сумка, которая перекосила ее плечо. Наверняка, тещины гостинцы, какие-нибудь дурацкие банки с вареньем, привезенные чуть не через всю страну. Ольга в джинсах и легкой курточке. Сильный ветер раздувает и путает ее длинные волосы. Малышка ухватилась рукой за ее шею… она в красно-голубом костюмчике… я не верю своим глазам - так она выросла, эта бывшая кроха. Я раздуваю ноздри, глубоко втягиваю воздух, чтобы успокоиться, но сердце, словно слетев с тормозов, как-то придурошно пляшет груди.
Приближаются. Приближаются. Глаза Ольги беспокойно мечутся по толпе встречающих, разыскивая меня, но не видит она своего благоверного или видит, но не узнает. Да вот же я, слепошарая! Вот же я!
Входят в открытые ворота, и тут Кумиров, с неожиданным всхлипом, со спазмом в горле протискивается к ним и хватает жену за локоть.
- Стоп, Кумирова, таможенный досмотр. Чей ребенок?
Сумка шлепается на асфальт. Какое сильное "ах" раздается! Или "ох".
Я обнимаю их обеих сразу и попеременно - то одну, то другую - целую туда-сюда: в губы, в лобик, в глаза… и Машенька, скривив свою светлую мордочку, заливается своим испуганным плачем.
- Не узнала… Она тебя не узнала, - лепечет Ольга, оправдываясь. - Глупая, это же папа! Слышишь, дурашка? Это же папа, - успокаивает она малышку.
- Па-па. Я па-па, - тычу я себя пальцем в грудь, утверждая свое несомненное отцовство. - Дай мне. - И беру плачущую дочь на руки.
Воссоединение семьи - вот как это называется.
* * *
А затем наступает сороковой день, сороковины, и, ничего не сказав Ольге, я посещаю квартиру Ивана Петровича Яхнина, где за длинным столом опять поминают уничтоженного мной Игоря. И я слушаю скорбные слова о нем, и я пригубляю водки в его память, и я смотрю на большую фотографию, на которой Яхнин белозубо, неистребимо улыбается всему Божьему свету… и не звериные угрызения совести я чувствую, не проказа души гложет меня, а нечто более страшное - оледенение и оцепенение, точно сердце мое вырезано напрочь. Я могу даже думать о таких предстоящих бытовых вещах, как размен квартиры, переезд в новые края, где меня никто не знает, и дальнейших планах переселения за отечественный рубеж. Я могу сочувственно пожать руку отцу убиенного, прощаясь и уходя. Нет мне места на этой земле. Я погубил сам себя и лишь в своей семье обретаю я счастье.
1994
Южно - Сахалинск
Вместо послесловия
Я решил предать гласности эту рукопись после того, как получил неожиданную телеграмму от Андрея Кумирова из Самары. Вот ее текст: "Уезжаю в Австралию навсегда. Прощай. С рукописью поступай по своему усмотрению. Андрей".
Ю. А.
КОНЕЦ