Все были довольны - и банки, и Паоло. И Казак. Этот был доволен до крайности. Он пригласил меня и Паоло на Алтай, поохотиться. Пообещал научить стрелять из гранатомета. Какой фильм о Джеймсе Бонде нравится мне больше всего? - поинтересовался он. А то, что рассказывали о Фредди Меркьюри, - это все правда? Задним числом я думаю, что он считал свой способ ведения дел нормальным, - нормальным было то, что мы выпивали, шутили, рассказывали друг другу о наших семьях, а после он делал то, что сделать-то все равно следовало.
Думаю, он считал, что все мы - друзья.
- Ну что, Николай, - спросил Казак, - когда к нам-то выберетесь? Ваша новая жена ждет вас не дождется. Хотя, с другой стороны, мне и московские ваши жены тоже понравились.
Он подмигнул мне - от этого подмигивания смутно пахнуло шантажом - и опрокинул в себя еще одну стопку водки.
Паоло пригласил нас на праздничный ланч в узбекский ресторан "Веселый верблюд пустыни" на Неглинке. Чтобы попасть туда, мы с Сергеем Борисовичем запрыгнули в "Волгу", которую поймали прямо у "Павелецкой башни". Огромный, жовиальный водитель ее пытался освоить английский язык: вытащил из бардачка самоучитель, пристроил его на руль и время от времени записывал, не сбавляя хода, слова, звучание которых ему понравилось ("lunch… Wild West… unsecured loan… leveraged buy-out… ExxonMobil"). Думаю, машину он вел по эхолокатору У дверей ресторана стоял дрожащий чернокожий швейцар в костюме белого медведя. В гардеробной сидели в крошечных клетках два обреченных петушка, готовясь выклевать один другому глаза во время новогоднего празднества. В зале ресторана извивалась пара исполнительниц танца живота. Одна была маленькой блондинкой с резкими движениями, похожей скорее на подрабатывающую в свободное время стриптизершу, ничего в восточных танцах не смыслящую, - впрочем, из трусиков ее уже торчали во множестве сторублевые бумажки; другая - толстой, натуральной брюнеткой. Они поочередно вращали животами, однако внимания на них никто, похоже, не обращал.
Наша татарочка, Ольга, повела себя со мной по-свойски: сняла с меня очки, подышала на них, протерла, но, видимо, недвусмысленных феромонов я не источал - а может, у меня изо рта дурно пахло, - так или иначе, она быстро переключилась на Паоло. Пока мы ели, Сергей Борисович рассказывал, как он пытался уклониться от призыва в армию, которая в России представляет собой либо предлог для проявлений массового садизма, либо приятную возможность использования рабского труда. У его родных было на выбор две возможности: заплатить отвечавшему за призыв офицеру, чтобы тот отпустил Сергея Борисовича, или мошеннику-врачу, который объявил бы его инвалидом. Родные, рассказывал Сергей Борисович, заплатили офицеру - десять тысяч долларов, а тот их надул и все равно призвал его. В итоге пришлось платить и врачу.
- И что вы после этого стали думать? - поинтересовался я. - Об армии, я имею в виду. Ну и о России. После того, как офицер обманул вас.
Сергей Борисович отвернул в сторону смахивавшее на картофелину лицо и секунд на двадцать задумался.
- Ну, - наконец ответил он, - наверное, нам следовало начать с врача.
И тут, именно в этот миг, я увидел ее - Катю. Она обслуживала столики на другом конце ресторана. Короткая черная юбка официантки, простая белая блузка, аккуратно уложенные волосы. Поначалу я не поверил глазам, а поверив, встал из-за столика и перехватил ее, когда она уносила на кухню блюдо с остатками фруктов.
- Здравствуй, Катя, - сказал я.
- Через две минуты снаружи, - по-русски ответила она. - Пожарный выход, рядом с баром.
Стоять на таком морозе было самоубийством. Катя, выйдя в наряде официантки и чьем-то наброшенном поверх него пальто, крепко обхватила себя руками.
- Коля, - не тратя время на предисловия, начала она по-английски, но несколько неуверенно, - не говори Маше, что видел меня здесь. Прошу тебя, Коля. Пожалуйста. Мне нужны деньги на учебу, но Маша ничего о моей работе не знает. А если узнает, рассердится.
Она положила ладонь, которую прятала в рукаве пальто, чуть выше моего бедра и без улыбки посмотрела мне в лицо. Еще минута - и мы лишимся всех конечностей до единой.
- Хорошо, - согласился я, ощущая жалость к ней, а этого она, скорее всего, и добивалась: чтобы я пожалел ее, вынужденную не только учиться, но еще и работать, чтобы устыдился того, что мне удалось вытянуть в жизни соломинку, которая длиннее доставшейся ей. - Обещаю. До вечера.
Мы вошли в ресторан.
Позже, когда наше такси ползло в плотном потоке машин к Павелецкой, мне пришла в полупьяную голову мысль из тех, которые мы принимаем порою за озарения. Они же просто дети, подумал я, эти русские с их затемненными окнами машин, с их "Узи". Подростки со склонностью к насилию - все, от телохранителей Казака до бряцающего оружием президента. При всей их суетности и страданиях, думал я тогда, русские - просто дети.
- Стыд и позор, - пошутила Татьяна Владимировна, когда мы расселись по ее гостиной, - такой мороз, а войны нет.
Было девять вечера - последнего вечера года. Снаружи - на бульваре и у пруда - орали и бросались друг в друга шутихами подростки. Наряд официантки Катя, разумеется, оставила в ресторане - и на ней, и на Маше были юбки, сказавшие мне, что нам предстоит куда-то отправиться. Такой, как в тот день, прически я у Маши еще не видел: она зачесала волосы назад, собрала в хвост и свернула его в клубок - прическа подчеркивала зелень ее глаз и строгость рта. При встрече она чмокнула меня в мочку уха. Татьяна Владимировна снова потратилась на закуски. Когда я вручил ей привезенные из Англии подарки - шотландское печенье, лондонский шоколад и чай "Эрл Грей" в жестянке, изображавшей двухэтажный автобус, - мне на секунду показалось, что она того и гляди расплачется.
Жестянку Татьяна Владимировна поставила на полку, рядом с черно-белой фотографией, ее и Петра Аркадьевича. Я успел протрезветь после узбекского ресторана - как раз к вечерним тостам. Мы выпили за Новый год, за любовь, за англо-русскую дружбу. Когда мы чокались, у Кати приподнимался подол кофточки, и, помню, я заметил, что у нее проколот пупок.
Мы обсудили план обмена квартир.
Татьяна Владимировна говорила, волнуясь и нервничая. Где там покупают продукты? - спросила она. И что, если дом в Бутове не достроят вовремя? Конечно, ей хочется выбраться из центра, она слишком стара для него, устала, но, с другой стороны, ведь столько лет здесь прожила и ничего другого не знает.
Маша сказала, что Степан Михайлович уверен: к апрелю бутовский дом готов будет. Однако для большей надежности, продолжала она, с подписанием договора лучше повременить до конца мая, а то и начала июня. К лету Татьяна Владимировна туда так или иначе, а переберется.
Следом она объяснила, что, прежде чем заключать сделку, Татьяне Владимировне и Степану Михайловичу придется собрать кое-какие важные документы. Доказательства того, что квартиры действительно принадлежат им, что приватизация квартиры Татьяны Владимировны была проведена в соответствии с законом. Потребуется свидетельство о том, что ее дом не предназначен на снос в ходе одной из архитектурных вырубок, производимых мэром Москвы: мэр может внезапно обречь здание на смерть, и брат его супруги получит изрядные комиссионные, построив на месте этого дома другой. Понадобится также документ, удостоверяющий, что никто, кроме Татьяны Владимировны, в ее квартире не прописан, - кто-нибудь, скажем, сидящий сейчас в тюрьме или брошенный муж, способный вдруг вылезти из кустов и заявить о своих правах на жилплощадь. (В России, видишь ли, человек не может просто поселиться там, где ему захочется, - вот как мы с тобой в Кенсингтоне. Он должен зарегистрироваться по определенному адресу, чтобы власти знали, где его можно найти.) Ну и еще понадобится техническая документация на каждую из квартир: поэтажные планы зданий, схемы канализации, водопровода и так далее. Обычно, пояснила Маша, такие документы собирает риелтор, берущий за это бешеные деньги.
- Но ведь ты, Коля, - по-русски сказала она, - обещал помочь Татьяне Владимировне с оформлением документов, правда?
- Да, конечно, - ответил я.
Я дал это обещание в бане, и никто из нас о нем не забыл.
- Вы настоящий английский джентльмен, - сказала Татьяна Владимировна. - Нам так повезло, что мы познакомились с вами.
- Ну что вы, - ответил я.
Мы договорились, что после долгих новогодних каникул первым делом отправимся, прямо с утра, к нотариусу и оформим доверенность, которая позволит мне предпринимать различные шаги от имени Татьяны Владимировны.
За пару минут до полуночи Татьяна Владимировна откупорила бутылку сладкого до липкости крымского шампанского. Мы стояли у окна и смотрели, как над крышей волшебного здания за прудом взрываются в небе фейерверки.
- Да почиет на вас длань Божия, - сказала вдруг Татьяна Владимировна.
Мы распрощались с ней, как только смогли сделать это, не показавшись невежливыми, - а может, и раньше, - поймали машину, которой правил прыщавый юноша лет, судя по его виду, шестнадцати. Он провез нас по бульварам, пересек Тверскую, проехал мимо казино Нового Арбата, сиявших в зимней ночи точно оазисы в ледяной пустыне, и через замерзшую реку - к гостинице "Украина".
Гостиница располагалась в одной из построенных в сталинской Москве готических башен - угрюмые статуи на фасаде, а внутри грузинские бандиты, второразрядные молдавские проститутки и явно неуместные здесь группы провинциальных школьников-экскурсантов. Скользя по обледенелому тротуару, - девушки вонзали каблучки в лед - мы обошли вокруг здания, оказались на его задах, поднялись по пожарной лестнице и нажали на кнопку звонка. Маша произнесла пароль, которым поделился с ней кто-то из коллег, и нас впустили в огромный, нелегальный ночной клуб.
Вышли мы из него около четырех утра - Маша поехала со мной, Катя отправилась в их квартиру. Я все уговаривал Машу сводить меня туда, однако она отказывалась. Так и не сводила. В то время я полагал, что она просто-напросто стыдится своего жилья.
Глава девятая
В утро первого после новогодних каникул рабочего дня - сколько я помню, это было 10 января или около того - я и Татьяна Владимировна отправились, как между нами и было условлено, к нотариусу, чтобы оформить доверенность. Маше пришлось пойти на работу в ее магазин, поэтому сопровождала нас Катя.
Профессия нотариуса - одна из самых завидных в Москве, сравнимая только с профессиями застройщиков, грузинских рестораторов и проституток. По сути дела, нотариусы - бессмысленные чиновники, уцелевшие со времен царизма, вся их работа сводится к составлению и штемпелеванию юридических документов, без которых в России невозможно сделать почти ничего. Выбранная нами нотариальная контора размещалась в старом здании цирка, стоящем чуть севернее самого сердца столицы. По-видимому, когда перестала играть прежняя музыка, а империя зла развалилась и у русских осталась лишь доля секунды, чтобы приглядеться друг к другу, прежде чем зацапать кто что сможет, этот нотариус сумел каким-то образом завладеть помещением, которое в прежние времена занимали акробаты и укротители львов.
Мы одолели, оскальзываясь, тротуар перед цирком. Татьяна Владимировна передвигалась быстрее, чем я, стихия зимы была такой же родной для нее, как вода для пингвина. Затем, пройдя по темному коридору цирка, уселись в приемной нотариуса. На стене висела большая, горделивая карта Советского Союза. Насколько я понимаю, часть работы нотариусов как раз в том и состоит, чтобы принуждать людей ждать. Любой русский, обладающий хоть какой-нибудь властью над вами (нотариус, врач "скорой помощи", официант), просто обязан заставлять вас томиться в ожидании, прежде чем вы получите от него какую ни на есть помощь, и каждый россиянин отлично это знает.
Пока мы сидели, Татьяна Владимировна рассказывала мне, как впервые побывала в этом цирке больше сорока лет назад. В тот раз она увидела на арене двух слонов и льва.
- Один слон вставал на задние ноги, - вспоминала она, улыбаясь и, чтобы показать, как он это делал, сжимая перед собой ладони на манер хомячка. - Увидев его, мы с Петром Аркадьевичем окончательно поняли, что перебрались в Москву, в столицу мира. Слон, это ж надо!
Я спросил, не скучала ли она здесь по Сибири, по родной деревне под Ленинградом.
- Конечно, скучала, - ответила она. - По лесу. И по людям. В Сибири люди совсем другие. Да и увидела я в Москве много такого, чего мне лучше было не видеть. Не одних только слонов.
Катя оторвала взгляд от эпического смс, которое она вводила в свой сотовый, и попросила Татьяну Владимировну не докучать мне разговорами. Я сказал, что она мне вовсе не докучает, что мне очень интересно. Вот чем я больше всего нравился себе в Москве - мне было интересно, да и сам я был участливее, благороднее, быть может, большинства работавших там юристов-иностранцев, которые обычно проводят в России два-три года, ни на что не обращая внимания, а затем возвращаются назад, чтобы служить более респектабельным мошенникам Лондона или Нью-Йорка, а то и стать партнером какой-нибудь "Крючкотвор & Крючкотвор", обзаведясь, однако ж, в Москве весьма удобным офшорным банковским счетом и несколькими историями о встреченных на Диком Востоке девках с "Калашниковыми", - эти истории они и рассказывают затем до конца своих дней попутчикам по пригородным поездам, которыми ездят на работу и с работы.
Я спросил, как она жила в то время - в сталинскую эпоху и во время войны. Вопрос был глупый, я понимаю, но мне он казался очень важным.
- Существовало три правила, - ответила Татьяна Владимировна, - и тот, кто их соблюдал, мог уцелеть - если ему повезет.
И старушка перечислила эти правила, загибая короткие морщинистые пальцы правой руки:
- Во-первых, не верь ни одному их слову. Во-вторых, не бойся. В-третьих, никогда ничего от них не принимай.
- Кроме квартиры, - сказал я.
- Кроме квартиры.
- Вы что-то сказали о квартире? - спросила, снова оторвавшись от телефона, Катя.
- Да нет, - ответила, улыбнувшись, Татьяна Владимировна.
Я спросил, что она думает о нынешнем прощелыге президенте (таком же, насколько я мог судить, массовом убийце, как и все, кто возглавлял страну до него). Она ответила, что человек он хороший, но - единственный хороший среди массы плохих, а в одиночку решить хотя бы одну из проблем страны ему не по силам. Теперь Татьяна Владимировна говорила вполголоса, оглядываясь по сторонам, хотя ничего неуважительного в словах ее не было. А вас не смущает, спросил я, что люди, которые стоят у власти, половину времени только тем и занимаются, что крадут? Да, ответила она, конечно, смущает, но сажать в Кремль новых людей бессмысленно, потому что и они начнут красть. Нынешние, по крайней мере, уже разбогатели и потому могут позволить себе иногда думать о чем-то, кроме денег.
А как она считает, спросил я, жизнь сейчас лучше, чем была прежде? Да, сказала она, лучше, хотя бы для некоторых. И уж точно лучше для людей молодых, добавила Татьяна Владимировна и посмотрела, улыбнувшись, на Катю.
Разговор прервался - запищал Катин телефон. Она прочитала полученное сообщение, с секунду подумала, нахмурившись, и сказала:
- Мне надо уйти. - И, наклонившись к самому моему уху, прошептала по-английски: - Пожалуйста, Коля, не говори Маше, что я вас бросила. Мне нужно поскорее в университет.
Затем она встала и прибавила - снова по-английски, чтобы Татьяна Владимировна не поняла сказанного:
- Не забывай, Коля, она - старая женщина и временами совершает ошибки.
После чего надела пальто и ушла.
Если не считать тех пятнадцати минут, которые мы провели в цирке, в приемной, ожидая вызова нотариуса, мне довелось разговаривать с Татьяной Владимировной наедине всего один раз. Но к тому времени, как я теперь понимаю, было уже поздно, я слишком увяз, прошел слишком длинный путь от меня прежнего ко мне нынешнему Думаю, впрочем (вернее сказать, надеюсь), что в то январское утро я "нынешним" еще не был - не вполне. И верю, то есть опять-таки надеюсь, что если бы я не сидел тогда в молчании, улыбаясь и наблюдая за тем, как растекается по паркету вода, в которую обращался снег с нашей обуви, а задал пару простых вопросов, все могло бы сложиться иначе.
В конце концов я спросил у нее о друге Олега Николаевича:
- Татьяна Владимировна, я понимаю, что таких совпадений почти не бывает, и все же хочу спросить, не знакомы ли вы со стариком по имени Константин Андреевич? Он живет неподалеку от меня.
- Секундочку, - ответила она и, закрыв глаза, прижала пальцы к вискам. - Константин Андреевич… не уверена. А кто он?
- Друг моего соседа, Олега Николаевича. Он куда-то пропал, и мы никак не можем его найти.
- Нет, - сказала она, - по-моему, я такого не знаю. Простите.
И мы замолчали снова.
- Еще раз спасибо вам за печенье и чай, - произнесла, просто чтобы нарушить молчание, Татьяна Владимировна. - Так приятно получить что-то по-настоящему английское.
- Может быть, вам еще доведется увидеть Англию своими глазами, - сказал я. - Букингемский дворец. Лондонский Тауэр.
- Может быть, - согласилась она.
И тут нотариус крикнула:
- Следующий!
В узкой комнате сидели, за своим столом каждая, две женщины. Окно там было, сколько я помню, одно, за ржавыми прутьями решетки виднелась серо-белая улица. Стоял прекрасный день середины зимы, с чистым небом, сиявшим средиземноморской синевой, - мы с тобой видели такое, когда отдыхали в Италии. Женщина, сидевшая за столом справа, - своего рода промежуточное звено эволюционной цепи, которая соединяет нормальных человеческих существ с нотариусом, - была молода. А вот женщина постарше, ее начальница, - избыток веса, очки, кардиган, волосистая бородавка - вела себя до того грубо, что в любой другой стране ты заподозрила бы, что попала на съемки заранее отрепетированной сцены и где-то тут спрятана камера.
Она взяла наши паспорта, начала заполнять бланк доверенности. И чуть не взвизгнула от радости, увидев, что имя в моем паспорте выглядит не так, как записанное мной в ее регистрационной книге, но приуныла, когда я объяснил, что в паспорте на первом месте стоит фамилия. А закончив, шлепнула печатью по двум копиям доверенности, подтолкнула их к нам по столу, не взглянув на нас, и велела заплатить ее помощнице четыреста рублей. Татьяна Владимировна взяла одну копию, я другую. Теперь я мог подписывать от ее имени любые связанные с обменом квартир документы. Отныне вся процедура обмена зависела от меня.
Мы спустились в метро, Татьяна Владимировна собиралась вернуться домой, я - поехать на работу, куда уже сильно опоздал. Она поблагодарила меня, поцеловала на прощание в обе щеки. И вперевалочку пошла к эскалатору.