Фрэнсис написала родителям Джил, спрашивая, не видели ли они ее. Она уже писала им несколькими неделями раньше, признаваясь в том, что ей не удалось удержать девочку в школе. В ответ она тогда получила следующее послание: "Не вините себя ни в чем, миссис Леннокс. Мы тоже никогда не могли ничего с ней поделать". На этот раз в их письме говорилось: "Нет, она не сочла нужным связаться с нами. Просим известить нас в случае, если Джил появится у вас, будем признательны. В Сент-Джозефе о ней ничего не слышали. Никто ничего о ней не знает".
Писала Фрэнсис и родителям Роуз, чтобы сообщить об успехах их дочери в первом семестре. Они ответили: "Вероятно, Вы этого не знали, но мы давно не получали весточки от Роуз, поэтому очень благодарны Вам за новости о ней. Из школы нам прислали копию ее оценок за первое полугодие - должно бьипь, вторая копия была отправлена Вам. Мы были удивлены. Раньше она гордилась (или нам так казалось) тем, что получала худшие отметки в классе".
Сильвия тоже хорошо успевала. Частично за это следовало благодарить Юлию, которая много занималась со своей подопечной, но в последний год эти занятия стали гораздо реже. Сильвия снова поднялась к Юлии и дрожащим от любви и слез голосом сказала:
- Пожалуйста, Юлия, не сердитесь на меня. Я не вынесу этого.
Двое растаяли в объятиях друг друга, и былая степень близости была восстановлена - почти. В меде Юлии была крошечная капелька дегтя: Сильвия сказала, что "хочет быть религиозной". Рассказ Франклина о том, как отцы-иезуиты спасли его, затронул какие-то глубинные струны ее души, и девушка решила пройти необходимое обучение и войти в лоно римско-католической церкви. Юлия сказала, что по воскресеньям ее водили к мессе, "но дальше этого не заходило". Она полагала, что в принципе может называть себя католичкой.
Сильвия, Софи и Люси провели сочельник, украшая маленькую елочку и помогая Фрэнсис готовить. На несколько часов они превратились в девочек. Фрэнсис могла бы поклясться, что эти хихикающие счастливые создания были не старше десяти-двенадцати лет. Обычно обременительный процесс приготовления еды обернулся веселым и, да, приятным делом. К ним поднялся Франклин, привлеченный веселым гомоном. Джеффри, Джеймс (они собирались спать в гостиной), потом Колин и Эндрю с готовностью чистили каштаны и замешивали фарш. И вот наконец огромная птица была обмазана маслом и водружена на противень, при всеобщем ликовании.
Так прошел день, было уже поздно, и Софи сказала, что ей нет необходимости возвращаться домой, платье для завтрашнего праздника она взяла с собой, а ее мать вполне здорова. Когда Фрэнсис укладывалась у себя в комнате спать, то слышала, что молодежь, не дожидаясь Рождества, устроила в гостиной вечеринку без взрослых. Ей подумалось о Юлии, сидящей сейчас двумя этажами выше, одинокой и знающей, что ее Сильвия с другими, а не с ней… Юлия сказала, что не спустится к праздничному обеду, но зато пригласила всех на чаепитие с настоящим рождественским пирогом, которое планировала провести в гостиной - там, где сейчас шумела и напивалась "детвора".
Утром в Рождество Фрэнсис, подобно миллионам женщин по всей земле, спустилась в кухню в одиночестве. Дверь в гостиную, заметила она по пути, была распахнута - очевидно, в целях вентиляции, - и в полумраке виднелись многочисленные силуэты на полу.
Фрэнсис села за стол с сигаретой в руках и чашкой крепкого чая, истекающего ароматами далеких холмов, где низкооплачиваемые женщины вручную собирали листочки для экзотического Запада. В доме стояла тишина… но нет, послышались чьи-то шаги, и снизу в кухню вошел Франклин, сияющий, как солнце. Юноша был одет в новую куртку, толстый свитер, и он поднял одну за другой ноги, демонстрируя новые ботинки; также он приподнял свитер, чтобы показать рубашку в клетку, а потом поднял и рубашку, под которой обнаружилась ярко-синяя майка. Они обнялись. Фрэнсис казалось, будто перед ней воплощение Рождества, потому что Франклин был так счастлив, что начал пританцовывать и хлопать в ладоши, напевая:
- Фрэнсис, Фрэнсис, матушка Фрэнсис, вы - наша матушка, вы мне как мать.
Но все-таки Фрэнсис ощутила, что к этим бурным изъявлениям счастья примешивается чувство вины. Значит, вся новая одежда Франклина была "освобождена".
Она налила ему чаю, предложила ему тост, но юноша берег место для праздничного пира, и, когда он уселся, все еще улыбаясь, на противоположном конце стола, Фрэнсис решила, что должна немного омрачить его счастье, даже несмотря на Рождество.
- Франклин, - начала она, - я хочу, чтобы ты знал: в этой стране не все люди воры.
Тут же его лицо посерьезнело, потом лоб наморщился сомнениями, и он стал бросать косые взгляды по сторонам, будто там сидели его обвинители.
- Ничего не говори, - сказала она, - не надо. Я не виню тебя, ты понимаешь? Я просто хочу, чтобы ты знал, что мы не все воруем то, что нам понравится.
- Я верну все обратно, - выдавил Франклин. Вся его радость испарилась.
- Нет, ни в коем случае. Ты же не хочешь сесть в тюрьму? Ты только запомни то, что я говорю тебе, вот и все. Не думай, что все такие же, как… - Фрэнсис не хотелось называть имена истинных преступников, и она закончила фразу шуткой: - Не все "освобождают" товары в магазинах.
Франклин сидел, опустив глаза и кусая губы. То была восхитительная экспедиция за богатствами Оксфорд-стрит, они были втроем, объединенные духом товарищества. Теплые одежды, яркие цвета, вещи, в которых он так нуждался… Они оказывались в руках Роуз или в руках Джеффри как по волшебству и прятались в большую сумку. Сам Франклин не занимался "освобождением", только наблюдал за необыкновенной ловкостью своих компаньонов. Да, это было как путешествие в страну безграничных возможностей. Так же, как вчера Люси, Сильвия и Софи превратились в маленьких девочек, в "девчушек-хохотушек", как назвал их Колин, так и Франклин превратился в маленького мальчика и вспомнил, как далеко он от дома, как он одинок - чужак, подавленный изобилием и богатством, которых у него никогда не было.
В кухне появилась Сильвия с алыми лентами в золотистых косах - она решила, что прическа от Эвански не для нее. Она вошла и на ходу обняла Франклина, и он был так признателен ей за этот жест, воспринятый им как прощение, что снова заулыбался. Он был все еще расстроен, бросал на Фрэнсис покаянные взгляды, но благодаря Сильвии, благодаря ее легкости, ее доброте его душевное равновесие вскоре было восстановлено - ну, или почти восстановлено.
Кухня заполнялась подростками, уже страдающими от похмелья и нуждающимися в дозе алкоголя, и к тому времени, когда все расселись вокруг стола и огромная птица заняла свое место в центре, готовая пойти под нож, компания уже достигла того состояния, в котором сон неминуем. И действительно, Джеймс клевал носом над тарелкой, его пришлось будить. Франклин, опять с сияющей улыбкой, посмотрел на гору еды перед собой, подумал о своей нищей деревне, произнес про себя благодарственную молитву и начал есть. Он ел и ел. Девушки, и Сильвия в их числе, тоже налегали на угощение. Шум стоял невообразимый, потому что праздник вернул взрослеющую молодежь в детство, только Эндрю, самый старший в своем поколении, вел себя соответственно возрасту, как, впрочем, и Колин, хотя последний изо всех сил старался проникнуться царящим за столом духом беззаботности и веселья. Но Колин всегда будет стоять как бы в стороне, отдельно от всех, и никакие его клоунские выходки не помогут, и он знал это.
Объятый ромовым пламенем рождественский пудинг прибыл в затемненную ради этого кухню, на часах уже было четыре, и Фрэнсис сказала, что надо проветрить гостиную наверху и прибраться там перед чаепитием у Юлии. Чаепитие? Да после такого обеда даже подумать о еде страшно! Под аккомпанемент ленивых стонов руки тянулись к блюдам, чтобы подобрать ну еще пару крошечек пудинга, обмакнуть палец в заварной крем, отломить кусок пирога.
Девушки поднялись в гостиную и сложили разбросанные по полу спальники в один угол. Они распахнули все окна, так как комната буквально провоняла. Затем они снесли вниз пустые бутылки, которые провели ночь под стульями или в углах, и выдвинули предложение: нельзя ли убедить Юлию перенести чаепитие хотя бы на один час позже? Но нет, об этом не могло быть и речи.
Джеймс не мог больше бороться со сном и чуть не падал на стол, и Джеффри сказал, что если не приляжет немедленно на полчасика, то умрет. В ответ Роуз и Франклин пригласили всех желающих спуститься к ним в цоколь и воспользоваться их кроватями, и компания распалась бы, но тут с улицы в дом постучали.
Через минуту дверь в кухню распахнулась, и перед всеми предстал Джонни, позволивший себе ради праздника сменить суровое выражение лица на более легкомысленное, с охапкой винных бутылок в руках и в компании своего приятеля, недавно прибывшего в Лондон сценариста пролетарского происхождения - некоего Дерека Кери из Халла. Дерек был радостен, как Санта-Клаус, и имел на это полное основание, так как все еще был одурманен Лондоном, этим рогом изобилия. Блаженство началось две недели назад, в первый же день после приезда. На вечеринке после театрального представления зачарованный Дерек наблюдал издалека за двумя роскошными женщинами - блондинками с аристократическим акцентом, который он сначала принял за поддельный. Он посчитал их проститутками. Но нет, это были действительно представительницы высшего света, сбежавшие оттуда ради мятых простыней и пикантных утех Свингующего Лондона. "О, мой бог, - запинаясь, обратился он к одной из них, - если бы я мог оказаться с тобой в постели, если бы ты согласилась переспать со мной, то для меня это был бы рай на земле". Он застенчиво умолк, ожидая заслуженной кары, физической ли, словесной, но вместо этого услышал: "Так и будет, дорогуша, так и будет". Потом вторая женщина одарила его французским поцелуем - у себя на родине ему пришлось бы трудиться неделями, месяцами, чтобы добиться такого. Дальше - больше, и закончилось тем, что они пошли в постель втроем. И в каждом новом месте, куда попадал Дерек, он ожидал найти и находил новые наслаждения. Сегодня вечером он был пьян (в эти сумасшедшие две недели он не успевал трезветь). Подойдя к оголившемуся скелету индейки, он присоединился к Джонни, который энергично отковыривал и глотал лоскутки мяса.
- Как я понимаю, вы не отказались бы от индейки? - сказала мужчинам Фрэнсис и вручила им по тарелке.
Дерек тут же ответил:
- О да, с огромным удовольствием.
Он наполнил свою тарелку, Джонни - свою, и они сели за стол. Колин и Эндрю ушли наверх. Бессмысленность расспросов о Филлиде ("С кем она? Есть ли у нее еда?") была очевидна.
Присутствие двух мужчин положило конец веселью, и молодежь переместилась в гостиную, где Юлия уже расстелила белую кружевную скатерть и накрыла стол: изящнейший фарфор, тарелки с немецким штолленом и традиционным английским рождественским пирогом.
С гостями осталась Фрэнсис. Она сидела и смотрела, как они едят.
- Фрэнсис, мне нужно поговорить с тобой о Филлиде.
- Не обращайте на меня внимания, - сказал сценарист. - Я не буду слушать. Но поверьте мне, с супружескими проблемами я знаком не понаслышке. За мои грехи!
Джонни доел индейку, положил себе кусок пудинга, полил его кремом и с тарелкой в руках встал и отошел к окну, на свое обычное место.
- Так я сразу перейду к делу.
- Прошу.
- Ну-ну, не ссорьтесь, детки мои, - сказал сценарист. - Вы давно уже не муж и жена. Не нужно грубить. - Он налил себе еще вина.
- У нас с Филлидой все кончено, - объявил Джонни. - Так я сразу перейду к делу… - повторился он, - я хочу снова жениться. А возможно, мы обойдемся и без формальностей, всех этих буржуазных условностей. Я нашел настоящего товарища, это Стелла Линч, ты, наверное, помнишь ее с прошлых времен - война в Корее, те годы.
- Нет, - сказала Фрэнсис. - И что же будет с Филлидой? Только не говори, будто хочешь, чтобы она переехала сюда!
- Как раз этого я и хочу. Хочу, чтобы она поселилась в цоколе. В доме полно места. И это мой дом, о чем ты, похоже, предпочитаешь забывать.
- Не Юлии?
- По моральному праву он мой.
- Но здесь уже живет одна брошенная тобой семья.
- Ну-ну, не надо ссориться, - опять принялся увещевать их сценарист. И икнул. - Будь здоров! Извиняюсь.
- Мой ответ: нет, Джонни. Дом полон и без Филлиды, и ты, похоже, забываешь кое о чем. Если здесь появится Филлида, то Сильвия тут же уйдет.
- Тилли поступит так, как ей будет велено.
- Между прочим, ей уже исполнилось шестнадцать.
- Значит, она уже достаточно взрослая, чтобы хоть иногда навестить мать. А я что-то не вижу ее рядом с Филлидой.
- Ты знаешь не хуже меня, что Филлида начнет кричать на нее. В любом случае, сначала тебе стоит узнать, что думает по этому поводу Юлия.
- Старая ведьма. Она свихнулась.
- Нет, Джонни, она не свихнулась. И тебе лучше поторопиться, потому что скоро начнется чаепитие.
- Чаепитие? - переспросил товарищ из Халла. - О, чудненько. Чудненько, славненько. - Он посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, долил себе вина в недопитый еще стакан, после чего сказал: - Простите… - И заснул прямо на стуле, с раскрытым ртом.
Фрэнсис слышала у себя над головой голоса - Джонни, его матери. "Ты круглый дурак", - разобрала она слова Юлии, и вскоре Джонни скатился с лестницы, перепрыгивая по две-три ступеньки зараз. Он вернулся в кухню взъерошенный, утратив свою неизменную самоуверенность.
- У меня есть право быть с женщиной, которая станет мне настоящим товарищем, - заявил он Фрэнсис. - Впервые в жизни у меня появилась подруга, равная мне во всем.
- Ты то же самое говорил про Морин, помнишь? И, само собой, про Филлиду.
- Абсурд, - отмахнулся Джонни. - Я не мог говорить ничего подобного.
Тут сценарист очнулся, пробормотал:
- Только что разорвал брачные узы. - И снова уснул. Забежала Софи - сообщить, что чаепитие начинается.
- Оставлю вас двоих сражаться с грехами мира, - сказала Фрэнсис и вышла из кухни.
Перед тем как присоединиться к приему у Юлии, она сходила к себе, чтобы надеть новое платье и причесаться. Свершившаяся трансформация заставила Фрэнсис вспомнить, что в свое время ее считали симпатичной блондинкой. А на сцене она порой была прекрасна. И с Гарольдом Холманом в тот уикенд, кажущийся теперь невероятно далеким, она определенно могла называться красавицей.
В начале декабря на половину невестки спустилась Юлия и произнесла, смущаясь, что было совсем ей несвойственно:
- Фрэнсис, меньше всего мне хочется обидеть вас… - Она держала в руке плотный белый конверт, на котором ее каллиграфическим почерком было выведено "Фрэнсис". В конверте лежали банкноты. - Не знаю, есть ли какой-то деликатный способ сделать это… но мне было бы очень приятно… Сходите в парикмахерскую и купите к Рождеству новое платье.
Фрэнсис предпочитала носить волосы разделенными на прямой пробор, но парикмахерша (разумеется, не Эвански и не Видал Сассун, которые признавали только супермодные стрижки) сумела эту простую прическу превратить в шикарную. И никогда Фрэнсис не платила за платье столько, сколько смогла позволить себе в этот раз. Надевать его к рождественскому обеду было бы бессмысленно, ведь ей нужно было накормить дюжину человек, но теперь она нарядилась и вошла в гостиную застенчиво, как юная девушка. Тут же посыпались комплименты и даже небольшой поклон - от Колина, который поднялся, чтобы уступить матери стул. Да, одежда определяет манеры. И еще кое-кто приложил особые усилия, чтобы выразить ей свое восхищение, - почтенный поклонник Юлии Вильгельм встал, согнулся над рукой Фрэнсис (ой, кожа еще наверное пахнет кухней!) и поцеловал воздух в миллиметре от нее.
Юлия кивнула и одобрительно улыбнулась.
- Вы балуете меня, Юлия, - сказала Фрэнсис.
Ее свекровь ответила:
- Моя дорогая, как бы я хотела, чтобы вы в самом деле узнали, что значит быть любимой и избалованной.
Затем Юлия разливала чай из серебряного чайника, а Сильвия, ее помощница, передавала куски штоллена и тяжелого рождественского пирога. Джеффри и Джеймс, Колин и Эндрю едва не падали со стульев, так им хотелось спать. Франклин наблюдал, как порхает вокруг стола Сильвия. Разговор поддерживали Вильгельм, Фрэнсис, Юлия и три девушки - Софи, Люси, Сильвия.
Возникла проблема: окна все еще стояли нараспашку, а ведь была середина зимы. Холодная свежая тьма лежала за пределами душной, пропахшей ночным буйством комнаты, где, вспоминала Юлия, она принимала послов и политиков. "И даже однажды премьер-министра". В углу темнела гора спальников, поблескивала у стены забытая бутылка.
Юлия надела к чаепитию серый бархатистый костюм с кружевами, украсила мочки ушей и шею драгоценностями, которые укоризненно вспыхивали в свете лампы. Она рассказывала о давнишних рождественских празднествах, устраиваемых в ее родительском доме в Германии, когда она была девочкой. То был четкий, суховатый рассказ, как будто Юлия не вспоминала, а читала старинную книгу, а Вильгельм Штайн слушал и кивал, подтверждая ее слова.
- Да, - произнес он, когда она закончила. - Да, да. Что ж, Юлия, дорогая моя, приходится согласиться с тем, что времена изменились.
Снизу слышался голос Джонни, ожесточенно спорящего о чем-то со сценаристом. Джеффри, который чуть было не свалился во сне со стула, поднялся и с извинениями вышел из комнаты; за ним последовал Джеймс. Фрэнсис переполнял стыд, но все же она была довольна тем, что они ушли. По крайней мере, за девочек можно было не волноваться: они не клевали носами, а сидели и держали в руках тонкие фарфоровые чашки так, будто всю жизнь только этим занимались. Но только не Роуз, нет, она забилась в угол и молча сидела там.
Юлия сказала:
- Мне кажется, окна…
Сильвия тут же поспешила закрыть их, затянула плотные гардины из расшитой парчи - за шестьдесят лет они приобрели благородный зеленовато-синий оттенок, на фоне которого синий цвет платья Фрэнсис выглядел крикливым. Как-то Роуз пригрозила, что снимет гардины и сошьет себе из них платье "как Скарлет О'Хара", и, когда Сильвия воскликнула: "Но, Роуз, Юлии это наверняка не понравится", - та сказала: "Шуток не понимаешь? У тебя что, совсем нет чувства юмора?" И была права.