- Я уже начал, мистер Йоссарян. Сеньор Гэффни не теряет времени даром. Я послал в правительство запрос на ваше досье в рамках Закона о свободе информации, а еще мне должны прислать данные на вас из одного из лучших агентств по оценке кредитоспособности граждан. У меня уже есть номер вашего социального обеспечения. Ну, вам это нравится?
- Я нанимаю вас не для того, чтобы вы собирали информацию на меня!
- Я хочу выяснить, что знают о вас те, кто вас выслеживает, до того, как я выясню, кто все они такие. Сколько их, вы сказали?
- Ничего я не говорил. Но я насчитал не меньше шести, но двое или четверо из них, может быть, работают вместе. Я заметил, что они ездят в дешевых автомобилях.
- Малолитражки, - пунктуально поправил Гэффни, - чтобы не так бросаться в глаза. Вероятно, именно поэтому они и бросились вам в глаза. - Гэффни казался Йоссаряну исключительно точным. - Значит, вы говорите, шесть? Шесть - хорошее число.
- Для чего?
- Для дела, конечно. В числах заключена безопасность, Мистер Йоссарян. Например, если один или двое из них вдруг решат прикончить вас, то у нас будут свидетели. Да, шесть - очень хорошее число, - радостным голосом продолжал Гэффни. - Лучше, конечно, если бы их было восемь или десять. Не думайте пока о встрече со мной. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них догадался, что я работаю на вас, если только не выяснится, что они работают на меня. Я люблю иметь решения прежде, чем задача сформулирована. Пожалуйста, выключите воду, если только вы не занимаетесь сексом. А то я уже охрип от крика и едва вас слышу. И потом, вода вам совершенно не нужна, когда вы говорите со мной. Ваши друзья называют вас Йо-Йо? А некоторые - Джон?
- Только мои близкие друзья, мистер Гэффни.
- Мои называют меня Джерри.
- Должен вам сказать, мистер Гэффни, что разговор с вами действует мне на нервы.
- Я надеюсь, это пройдет. Если вы позволите, то это сообщение вашей медицинской сестры было весьма обнадеживающим.
- Какой медицинской сестры? - быстро ответил Йоссарян. - Нет у меня никакой сестры.
- Ее зовут Мелисса Макинтош, сэр, - поправил его Гэффни, неодобрительно кашлянув.
- Вы и мой автоответчик прослушивали?
- Это делала ваша компания. Я всего лишь выполняю заказ. Я бы не стал это делать, если бы мне не платили. Пациент выздоравливает. Никаких признаков инфекции не обнаружено.
- Я думаю, это просто феноменальный случай.
- Мы счастливы, если вы довольны.
* * *
А о месте пребывания капеллана по-прежнему ничего не было известно; его где-то удерживали с целью обследования и допросов, после того как, благодаря Закону о свободе информации, он нашел Йоссаряна в больнице и снова ворвался в его жизнь с проблемой, решить которую сам был не в силах.
Йоссарян лежал на своей больничной кровати, уставившись в потолок, когда его нашел капеллан; Йоссарян, не ответив на осторожный стук, с выражением крайней враждебности смотрел, как приоткрылась на дюйм дверь, и увидел, что в его палату робко заглядывает лошадиное вежливое лицо с шишковатым лбом и редкими пучками соломенных волос, обесцвеченных блеклой сединой. Глаза под розовыми веками загорелись, как только увидели Йоссаряна.
- Я так и знал! - сразу же радостно воскликнул обладатель лица. - Я непременно хотел увидеть вас еще раз. Я знал, что найду вас! Я знал, что узнаю вас. Как хорошо вы выглядите! Как я рад, что мы оба все еще живы! Я хочу возрадоваться!
- Вы что еще за хер? - строго спросил Йоссарян.
Ответ последовал мгновенно.
- Капеллан, Таппман, капеллан Таппман, Альберт Таппман, капеллан? - капеллан Альберт Таппман был многословен. - Пьяноса? ВВС? Вторая мировая?
Наконец, Йоссарян позволил осмысленному выражению появиться на своем лице.
- Черт меня побери! - В голосе у него появилась некоторая теплота, когда он, наконец, понял, что снова, после более чем сорокапятилетнего перерыва, видит армейского капеллана Альберта Т. Таппмана. - Входите. Вы тоже хорошо выглядите, - великодушно сообщил он этому тощему, изможденному, измученному старику. - Да садитесь же, Бога ради.
Капеллан покорно сел.
- Ах, Йоссарян, я сожалею, что нашел вас в больнице. Вы очень больны?
- Я вообще не болен.
- Это хорошо, правда?
- Да, это хорошо. А вы как?
Капеллан моментально смутился.
- Начинаю думать, что неважно, да, может быть, совсем неважно.
- Значит, плохо, - сказал Йоссарян, обрадованный тем, что время говорить о деле наступило так быстро. - Тогда расскажите мне, капеллан, что привело вас сюда. Если вы по поводу еще одной встречи ветеранов, то вы пришли не к тому человеку.
- Это не по поводу встречи, - вид у капеллана был несчастный.
- А по поводу чего?
- У меня неприятности, - просто сказал он. - Думаю, это может быть серьезно. Я не понимаю, что происходит.
Он, конечно, уже был у психиатра, который сказал ему, что он весьма вероятный кандидат на старческую депрессию и уже слишком стар, чтобы ждать каких-либо других депрессий, получше.
- Это у меня тоже есть.
Было высказано предположение, что капеллан, вероятно, воображает все это. Капеллан, как он воображал, не воображал, что воображает что-либо из происходящего с ним.
Одно, по крайней мере, было вполне определенно.
Когда оказалось, что никто из непрерывного и пугающего потока все новых и новых посетителей, материализующихся в Кеноше с официальным заданием допросить его в связи с его неприятностями, не имеет ни малейшего намерения помочь ему хотя бы понять, в чем собственно состоят его неприятности, он вспомнил Йоссаряна и подумал о Законе о свободе информации.
Закон о свободе информации, как объяснил капеллан, - это федеральное установление, обязывающее все правительственные учреждения предоставлять любому, обратившемуся к ним с запросом, всю имеющуюся у них информацию, кроме той имеющейся у них информации, которую они не хотят предоставлять.
И, как обнаружил впоследствии Йоссарян, благодаря этой единственной уловке в Законе о свободе информации, технически они не были обязаны предоставлять вообще хоть какую-нибудь информацию. Еженедельно к запрашивающим направлялись сотни тысяч страниц, в которых было вымарано все, кроме синтаксических знаков, предлогов и союзов. Это была хорошая уловка, со знанием дела подумал Йоссарян, потому что правительство могло не предоставлять никакой информации по информации, которую оно предпочитало не предоставлять, и невозможно было определить, исполняет ли кто-нибудь это либеральное федеральное установление, называемое Законом о свободе информации.
Капеллан вернулся в Висконсин и успел пробыть там всего один или два дня, как откуда ни возьмись явился отряд коренастых секретных агентов и похитил его. Они, по их словам, были посланы в связи с делом столь деликатным и имеющим такую государственную важность, что даже не имели права сказать о том, кто они такие, не поставив при этом под угрозу раскрытия агентство, на которое, по их словам, они работали. Ордера на арест у них не было. Закон не обязывал их иметь ордер. Какой закон? Тот же самый закон, который освобождал их от необходимости называть его.
- Странно, не правда ли? - задумчиво сказал Йоссарян.
- Да? - удивленно сказала жена капеллана, когда они разговаривали по телефону. - Почему?
- Пожалуйста, продолжайте.
Они сообщили ему о его правах и сказали, что прав у него никаких нет. Он что, хочет затеять скандал? Нет, он не хотел затевать скандала. Тогда он должен заткнуться и следовать за ними. Ордера на обыск у них тоже не было, но они тем не менее обыскали его дом. Они и другие, вроде них, приходили после этого еще несколько раз с командами технических специалистов, у них были значки их ведомств, защитные комбинезоны, перчатки, счетчики Гейгера и респираторы. Они взяли пробы почвы, краски, дерева, воды и почти всего остального, разложили их по мензуркам, пробиркам и другим специальным контейнерам. Они раскопали землю. Все соседи недоумевали.
Проблема капеллана была в тяжелой воде.
Он мочился тяжелой водой.
- К сожалению, так оно и есть, - доверительно сообщил Йоссаряну Леон Шумахер, когда был сделан полный анализ мочи. - Где вы взяли этот образец?
- У приятеля, который был у меня на прошлой неделе когда вы сюда заглянули. Это мой старый капеллан из армии.
- А он где его взял?
- У себя в мочевом пузыре, наверно. А что?
- Вы уверены?
- Как я могу быть уверен? - сказал Йоссарян. - Я за ним не следил. А где еще, черт возьми, мог он его взять?
- Я думаю, в Гренобле во Франции. В Джорджии, в Теннесси или Южной Каролине. Основное ее количество там и получают.
- Основное количество чего?
- Тяжелой воды.
- Что, черт возьми, все это значит, Леон? - захотел узнать Йоссарян. - Вы абсолютно уверены? Тут не может быть какой-нибудь ошибки?
- Судя по тому, что я здесь читаю, - не может. Они почти сразу определили, что она тяжелая. Два человека с трудом подняли пипетку. Конечно, они уверены. Там в каждой водородной молекуле воды присутствует лишний нейтрон. Вы знаете, сколько молекул содержится всего в нескольких унциях? Этот ваш приятель должен весить на пятьдесят фунтов больше, чем кажется.
- Послушайте, Леон, - сказал Йоссарян, предусмотрительно понизив голос. - Вы об этом никому не скажете, да?
- Конечно, не скажем. Это же больница. Мы не скажем никому, кроме федерального правительства.
- Правительства? Вот они-то как раз его и донимают. Их-то он и боится больше всего!
- У них нет выхода, Джон, - Леон Шумахер автоматически перешел на тон, каким врач разговаривает с пациентом. - Лаборатория послала образец в радиологический центр, чтобы убедиться в его безопасности, а радиологический центр должен был поставить в известность комиссию по ядерному контролю и министерство энергетики. Джон, ни в одной стране мира не разрешено производство и хранение тяжелой воды без лицензии. А этот тип вырабатывает ее по несколько кварт ежедневно. Эта окись дейтерия - настоящий динамит, Джон.
- Это опасно?
- С точки зрения медицины? Кто знает? Могу вас заверить, что я ни о чем подобном никогда не слышат. Но ему следует все выяснить. Может быть, он превращается в атомную станцию или ядерную бомбу. Вы должны немедленно его предупредить.
Но когда Йоссарян позвонил отставному капеллану ВВС США Альберту Т. Таппману, чтобы предупредить его об опасности, в доме оказалась одна лишь миссис Таппман, она рыдала и пребывала в истерике. Капеллана ушли всего лишь несколько часов назад.
С тех пор он так ни разу и не дал о себе знать, хотя какие-то люди пунктуально, каждую неделю посещали миссис Карен Таппман, заверяли ее, что с капелланом все в порядке, и давали ей деньги - немного больше того, что приносил бы домой капеллан, если бы все еще оставался на свободе. Агенты приходили в восторг, когда она, заливаясь слезами, говорила, что он не дает о себе знать. Именно такое подтверждение того, что он не общается ни с кем, находящимся на свободе, им и требовалось.
- Я буду и дальше искать его для вас, миссис Таппман, - каждый раз обещал Йоссарян. - Хотя и не представляю, что для этого нужно делать.
Адвокаты, с которыми она проконсультировалась, не поверили ей. Полиция Кеноши тоже была настроена скептически. Ее дети также выражали сомнение, хотя и не могли ничем подтвердить гипотезу полиции, согласно которой капеллан, как и множество других пропавших, зарегистрированных в их журнале регистрации пропавших, убежал с другой женщиной.
Все, что удалось узнать Йоссаряну с тех пор, сводилось к следующему: если капеллан и представлял какой-нибудь интерес для своих облаченных официальными полномочиями тюремщиков, то этот интерес был только финансовым, военным, научным, промышленным, дипломатическим и международным.
Он узнал об этом у Милоу.
Прежде всего он обратился к своим давним и добрым вашингтонским друзьям, имевшим кое-какое влияние, - адвокату, сборщику средств в благотворительные фонды, газетному обозревателю и имидж-мейкеру; все они заявили, что ничего не хотят об этом слышать, а впоследствии перестали отвечать на его звонки и не пожелали более иметь его в друзьях. Один лоббист и один консультант по связям с общественностью потребовали большие гонорары и гарантировали, что не могут гарантировать, что сделают что-нибудь, чтобы их отработать. От его сенатора не было никакой пользы, от его губернатора - никакой помощи. Союз американских гражданских свобод также устранился от участия в деле пропавшего капеллана; они, как и полиция Кеноши, выразили мнение, что капеллан, вероятно, убежал с другой женщиной. Наконец, Йоссарян в отчаянии отправился к Милоу Миндербиндеру, который пожевал сначала верхнюю, потом нижнюю губу и сказал:
- Тяжелая вода? Почем сейчас тяжелая вода?
- Цены колеблются, Милоу. Сильно колеблются. Я справлялся. Из нее выделяется газ, который стоит еще больше. Я думаю, сейчас - около тридцати тысяч долларов за грамм. Но дело не в этом.
- А грамм это сколько?
- Около одной тридцатой унции. Но дело не в этом.
- Тридцать тысяч долларов за одну тридцатую унции? Звучит заманчивее наркотиков. - Милоу говорил, задумчиво устремив куда-то в даль косящий взор; карие его глаза уставились в разные стороны, словно согласованно перенесли к линии горизонта бесконечное разнообразие всего, что доступно человеческому взору. Половинки его усов подрагивали в разных ритмах, отдельные рыжевато-седоватые волоски осторожно колебались, словно сенсоры электронного прибора. - А спрос на тяжелую воду высок? - спросил он.
- Она нужна каждой стране. Но дело не в этом.
- Для чего она используется?
- В основном для производства ядерной энергии. И изготовления ядерных боеголовок.
- Звучит заманчивее наркотиков, - как зачарованный повторял Милоу. - Как ты считаешь, тяжелая вода - это такая же перспективная отрасль, как незаконный оборот наркотиков?
- Я бы не сказал, что тяжелая вода - это перспективная отрасль, - криво усмехнулся Йоссарян. - Но я говорю о другом. Милоу, я хочу узнать, где он находится.
- Кто он?
- Таппман. Тот самый, о котором я тебе говорю. Он был вместе с нами в армии, служил капелланом.
- С кем я только не был в армии.
- Он дал тебе положительную служебную характеристику, когда ты чуть не попал в переделку за бомбардировку нашей воздушной базы.
- Кто только мне не давал служебных характеристик. Тяжелая вода? Правильно? Она так называется? Что такое тяжелая вода?
- Это тяжелая вода.
- Так, понимаю. А что это за газ?
- Тритий. Но дело не в этом.
- Кто производит тяжелую воду?
- Капеллан Таппман в том числе. Милоу, я хочу его найти и вернуть, пока с ним ничего не случилось.
- А я хочу помочь, - пообещал Милоу, - прежде чем это сделает Гарольд Стрейнджлав, "Дженерал Электрик" или кто-нибудь другой из моих конкурентов. Ты не можешь себе представить, как я тебе благодарен за то, что ты обратился с этим ко мне. Йоссарян, ты чистое золото. Скажи-ка мне, что дороже - тритий или золото?
- Тритий.
- Тогда ты - чистый тритий. Сегодня я занят, но я должен найти этого капеллана и вместе с допрашивающими его учеными заслать к нему тайного агента, чтобы заполучить его в собственность.
- Как тебе это удастся?
- Я просто скажу, что это в интересах страны.
- А как ты это докажешь?
- Я повторю это дважды, - ответил Милоу и улетел в Вашингтон на вторую презентацию задуманного им секретного бомбардировщика, который не производил шума и был невидим.
6
МИЛОУ
- Его нельзя увидеть и нельзя услышать. Он будет летать быстрее звука и медленнее звука.
- Вы поэтому говорите, что ваш самолет досверхзвуковой?
- Да, майор Боус.
- А когда нужно, чтобы он летел медленнее звука?
- Когда он садится и, вероятно, когда взлетает.
- Вы уверены, мистер Уинтергрин?
- Абсолютно, капитан Хук.
- Спасибо, мистер Миндербиндер.
Заседание проходило на первом подземном этаже АЗОСПВВ, нового Административного здания особо секретных проектов военного ведомства, в круглом помещении, стены которого были обиты люситом цвета морской волны с узором из искривленных меридианов над деформированными континентами и с яркими декоративными скульптурными панелями, выполненными в свободной манере и изображающими бойцовых рыб, сражающихся с пикирующими на них хищными птицами. На стене за неровным рядом аккуратно подстриженных голов членов комиссии был изображен кондор с огромными крыльями и хищными золотыми когтями. Все присутствующие были мужского пола. Записывать что-либо было запрещено. Эти люди обладали острым интеллектом, а их коллективная память вполне заменяла стенографический протокол. Двое из членов комиссии уже с трудом подавляли зевоту. Все считали само собой разумеющимся, что помещение так или иначе напичкано "жучками". Заседания подобного рода были слишком секретными, а потому не могли оставаться конфиденциальными.
- Будет ли он летать быстрее света? - спросил полковник, сидевший в полукружье экспертов, сбоку от расположенной в мертвой точке фигуры председателя на самом высоком стуле.
- Он будет летать почти с такой скоростью.
- Мы его можем модернизировать до такой степени, что он будет летать даже быстрее света.
- При этом несколько возрастет расход топлива.
- Одну минуту, прошу вас, мистер Миндербиндер, одну минуту. Я хочу спросить у вас кое-что, - неторопливо вставил недоумевающий штатский с профессорскими повадками. - Как это ваш бомбардировщик будет бесшумным? У нас теперь есть сверхзвуковые самолеты, а они производят страшный шум, когда берут звуковой барьер, разве нет?
- Он будет бесшумным для экипажа.
- А почему это важно для врага?
- Это может быть важно для экипажа, - подчеркнул Милоу, - ведь никто не печется об этих ребятах так, как мы. Некоторые из них месяцами находятся в воздухе.
- А может быть, и годами, если используются рекомендуемые нами дозаправщики.
- А они тоже будут невидимыми?
- Если хотите.
- И бесшумными?
- Экипаж не будет их слышать.
- Если только не сбавит скорость, позволив тем самым звуку догнать самолет.
- Понимаю, мистер Уинтергрин. Все это очень хитро придумано.
- Спасибо, полковник Пикеринг.
- Сколько человек у вас в экипаже?
- Всего два. Двух подготовить дешевле, чем четырех.
- Вы уверены, мистер Уинтергрин?
- Абсолютно, полковник Норт.
На сидевшем в центре председателе были генеральские погоны. Он откашлялся, заявляя таким образом о своем намерении высказаться. Все присутствующие замолчали. Генерал выдержал паузу.
- Разве свет движется? - спросил он наконец.
Наступила мертвая тишина.
- Свет движется, генерал Бингам, - выдавил, наконец, из себя Милоу Миндербиндер, испытав облегчение от того, что ему это удалось.
- Быстрее всего остального, - с готовностью добавил экс-рядовой первого класса Уинтергрин. - Быстрее света почти ничего нет.
- И ярче тоже.
Бингам с сомнением повернулся к сидящим слева. Некоторые из них утвердительно закивали. Он нахмурился.