– Примириться? – Отец Василий включил свет и открыл клиросный шкафчик, где лежали ноты старого Афанасия, многие из которых он переписывал вручную. Регент достал пачку нот и протянул монаху. – Вставайте, Афанасий, забирайте это… и больше чтобы я вас на клиросе не видел. Надеюсь, вы сможете смириться с благословением игумена. Да вставайте же вы, наконец!
Отец Афанасий, стараясь не обращать внимания на изумлённых происходящим певчих, продолжил смиренно умолять иеромонаха.
– Василий, я всё понимаю, ты только прости меня.
Но молодой священник впал в какое-то помрачение, и чем больше Афанасий унижался, тем больше ожесточался регент.
– Послушайте, вы мне портили нервы всё это время, а теперь хотите, чтобы я вас вот так, с кондачка, простил? – Он усмехнулся. – Сколько вы выпили моей крови, один Господь знает!
Старик был на грани отчаяния.
– Василий, я, окаянный, сегодня умру, и если ты мне не простишь моё окаянство, я могу попасть в ад.
– В ад? – Василий весело посмотрел на певцов. – Да вы ещё всех нас переживёте! Всё, идите, отец Афанасий, в стасидию, молитесь Богу. Если вы сегодня умрёте, то я сейчас потеряю дар речи. Умрёт он, напугал!
Хотя большинство певчих и были на стороне молодого регента, но его дерзость пришлась им не по душе. Один из певцов, первый тенор отец Зенон, сказал регенту:
– Прости его, отец, зачем издеваешься? А если он и вправду умрёт?
– Да не умрёт он! – Отец Василий говорил, всё больше раздражаясь. – Идите, Афанасий, всё. Если собрались умирать, то умирайте, но не искушайте меня, – не видите, я служу? Скоро нам петь ектенью, всё уже, уходите! – Он махнул рукой на старика и злобно уткнулся в знаменные сборники.
Отец Афанасий, держа в руках свои ноты, встал и вернулся в стасидию. Там он стал горячо молиться, чтобы небесные силы прекратили эту демоническую вражду.
До вечера он сделал ещё несколько попыток подойти к молодому регенту, но тот, вконец разозлившись на надоедливого старика, пошёл к игумену жаловаться на Афанасия. А тот выбранил старого монаха, запретив ему впредь искушать отца Василия.
Вечером отец Афанасий исповедался и стал готовиться к отходу в вечность. Памятуя древний аскетический закон, старый монах не терял надежды, но мысль о том, что ему, видимо, не избежать преисподней, не давала покоя.
После повечерья он вновь встал на молитву, слушая, как шумит за окном Эгейское море, ставшее русскому монаху родным. И вновь его сердце сжалось от укола. Вновь липкий страх, тьма и предчувствие неминуемой смерти. И вновь отец Афанасий позвал своего ангела-хранителя.
– Я здесь, отец Афанасий. Здесь, рядом с тобою. Не смог ты угасить вражду?
– Не дал Бог! Окаянен я! – Если бы старый монах мог, он бы разрыдался. – Теперь надеюсь только на милость Божью.
– И правильно делаешь, отец Афанасий. Только рано тебе умирать.
– Как? Ты же сказал…
– У тебя есть ещё послушание. У отца Василия внезапно отнялась речь и тебе придётся его заменить. А насчёт вражды, – знай: Господь принял твоё покаяние. Кто искренне просит у брата прощения, всегда получает его от Бога, даже если сам брат ожесточается и гонит просителя.
– Милостивый Господь!
– А теперь – молись! Никто, кроме Бога, не знает число твоих дней. А я буду всегда рядом с тобой, если не отгонишь меня своим нерадением, грехами или нечистыми помыслами. Будем молиться вместе.
Афанасий очнулся, привстал и зажёг свечу. Её оранжевое трепещущее пламя освятило келью. И, хотя всё было как прежде – лампадки, иконы, книги святых отцов и деревянный аналой с лежащим на нём раскрытым Евангелием, но Афанасию показалось, будто со всех вещей этого мира кто-то вытер пыль.
Молодой послушник Симеон ходил по коридору с колокольчиком и будил монахов на келейный канон:
– Бдению время и молитве час, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
Дзинь! Дзинь!
Отец Афанасий сделал положенное число чёток, немного отдохнул и пошёл в храм. Эту неделю служили в Покровском соборе. Как только он встал в свою стасидию рядом с иконой преподобного Сергия, к нему подбежал благочинный и передал благословение игумена вновь принять регентство на правом клиросе, потому что у молодого отца Василия каким-то чудом или бесовским наваждением отнялась речь.
Отец Афанасий вернулся в регентскую стасидию, стараясь не обращать внимания на восхищённые взгляды певчих, ставших свидетелями и его мужественного монашеского поступка, и явного заступничества Божия.
Пришёл на клирос и сокрушённый отец Василий. Он упал на колени перед отцом Афанасием, но монах поднял молодого регента и ласково посмотрел ему в глаза.
– У тебя, отче, есть ещё право на ошибку, а у меня его больше нет. Становись рядом, будем молиться, чтобы Матерь Божья вернула тебе твой прекрасный голос.
Чтец зычным голосом прочитал Трисвятое по Отче наш и отец Афанасий задал тон.
"Се жених грядет в полунощи и блажен раб его же обрящет бдяща" – полился по большому Покровскому собору киевским распевом тропарь полунощницы.
Ещё одно монастырское противоречие было благополучно разрешено.
Монахи дремали в стасидиях и слушали пение. Только дьявол не дремал, пуская в подвижников раскалённые стрелы, разжигающие похотения и страсти.
Невидимая брань продолжалась.
Духовники
Разговаривать, признаюсь вам, я крайне не люблю. Но года два назад моя жизнь превратилась в постоянные духовные разговоры, и исихию разнесло по ветру как горсть райской листвы. Я простой схимник с небольшой кельей и двумя спокойными послушниками, ищущими исихии в Агиа Анне. Будущего, как я ни силился, увидеть не могу; в тонких душевных движениях, впрочем, как и в "толстых", всегда был профаном. Не прозорливый, не рассудительный. Но люди идут и идут ко мне, как к духоносному старцу – монахи, послушники, миряне со своими житейскими проблемами.
Даже моя посредственность кажется посетителям признаком нелицемерного смирения. Может быть, их привлекает моя незлобивость, но ведь и это следствие не моей "духоносности", а, скорее, моего флегматического темперамента.
А обрушилась на меня эта напасть после того, как я был назначен духовником-советником.
Конечно, "назначен" – слово не совсем верно отражающее действительность. Но те, кто знает, могут подтвердить: духовное благословение будет посильней любого мирского назначения.
А всё старец Иосиф, мой духовный брат!
Он был самым способным, в отличие от меня, и любимым учеником нашего приснопамятного геронты Неофита. С годами он стал почитаемым святогорским старцем и теперь к нему, в домик под кипарисами, выстраивается очередь.
Ну, а я так и жил бы в безвестности и исихии, если бы старый друг не решил найти мне применение в системе окормления афонских монахов и не вытащил меня на свет Божий. И теперь я – духовник-советник. Такие послушания, в общем-то, неофициальны и, по сути, являются только выражением монашеского доверия. Но доверие ко мне и мой авторитет выросли не благодаря моим заслугам, а благодаря словам старца Иосифа. Только его словам. Я надеюсь на мудрость своего друга, на то, что он знает, что делает, но посетители очень уж меня тяготят!
Что вам сказать о моем послушании? Большинство монашествующих приходят ко мне с бранью на своих старцев. Я с грустью выслушиваю их, затем говорю, что это лишь дьявольское искушение и отпускаю гостей с миром. А они, облегчив души, благодарят меня за мудрость.
Выходит, старый Иосиф поставил меня своеобразным амортизатором между старцами и послушниками. Это, конечно, мудро, – ведь брань послушников, таким образом, действительно утихает, но… Моя прежняя исихия безвозвратно утеряна, да и время молитве приходится выкраивать у сна, и мое здоровье – дар Божий – постепенно подрывается.
Один раз, на панигире в Ватопеде я попытался как можно тактичней сказать Иосифу о своём недовольстве и попросить, так сказать, отставку. Но Иосиф строго посмотрел на меня и сказал:
– Так надо Церкви, Гавриил. – И продолжил свою молитву, показывая, что разговор окончен.
А перед моим уходом добавил:
– Так надо Афону. Богородица да пребудет с тобой.
Если бы он спросил меня, хочу ли я этого, смогу ли взять эту ношу! Рекомендовать меня всем как духовника-советника, даже не посоветовавшись со своим старым товарищем, – это было обидно. К тому же, мы с ним духовные братья и, хотя Иосиф духовно одарённей меня, я всё-таки старше его годами!
Ну вот, кажется, я и сам, как мои посетители, стал роптать на своего доброго старца. Послушание духовника-советника требует совершенно особого отношения к своим поступкам, действиям и мыслям. Теперь я лишний раз подумаю, прежде чем косо на кого-нибудь взглянуть. А уж сказать грубое или оскорбительное слово – не приведи Господь!
Недавно ко мне в келью пришел геронта Ефрем – ещё один мой духовный брат. Я слушал Ефрема битый час. О том, как он всю жизнь хотел идти путем Арсения Великого. Как когда-то стремился из монастыря в скит. Как в скиту он нашёл самую отдалённую келью, где прожил один безо всяких послушников лет десять. Как потом собрал небольшое братство единомышленников. И вот – незадача. К нему, по совету нашего старшего друга и брата Иосифа, стали ходить люди, нарушая его молитву и исихию. Он терпел, сколько мог, но теперь решил поговорить со мной:
– Я уважаю отца Иосифа, но мне кажется, что он нам лишь старший товарищ, а не старец, перед которым мы должны отсекать волю. Я недавно ходил к нему и просил перестать посылать ко мне людей или я начну их просто выгонять с бранью. Он же в ответ осмелился грозить мне гневом Божьей Матери, как будто он ближайший к Ней послушник.
Поставив кофе на огонь, я ответил Ефрему:
– Послушай, брат, ты ведь как бывалый монах знаешь, что такие помыслы против старца бывают только от лукавого.
– Лукавого? – переспросил Ефрем недовольно. – После смерти моего келейного старца и приснопоминаемого отца Неофита, перед которым я отсекал свою волю, я сам стал руководить небольшим братством и имею право управлять кельей с помощью Божьей и руководствуясь своим духовным опытом. Ты знаешь, что я принял устав отца Неофита, в котором делается упор на всенощной молитве и безмолвии, правда, с небольшими отступлениями. Быть может, Иосиф считает, что я неумело управляю кельей? Но это мы узнаем на Страшном Суде! А по всем святогорским правилам, старец кельи – я, и Иосиф, как бы он не был хорош, замахнулся не по чину.
Я тяжело вздохнул и покачал головой.
– Зря ты пришел ко мне, Ефрем! Ведь у меня та же самая проблема. Я, как и ты, лишён вожделенной исихии: Иосиф посылает и ко мне монахов за советом. Ну и что нам теперь делать? Мы же с тобой монахи и, даже будучи сами старцами, мы должны проверять свои поступки, советуясь с духовными людьми.
Ефрем побагровел – он холерик и ему трудно мириться с моим флегматизмом. Отхлебнув кофе, который я поставил перед ним, он сказал:
– А ты думаешь, Гавриил, для чего я пришёл? Я же вижу, что ты, при всей мягкости своей натуры, тоже тяготишься посетителями. Мы, в конце концов, не по лени не хотим окормлять посетителей, а по ревности к молитве. И у этой ревности есть свои права. Я думаю, – решительно продолжил он, – мы должны сходить к Иосифу вдвоём. Думаю, это лучше, чем держать недовольство в своём сердце. Кстати, а сам Иосиф, после того как старец упокоился, окормляется у кого-нибудь?
– Ну, конечно! Он же исповедовался у отца Паисия.
– Отец Гавриил, ты что, забыл? Паисий и сам уже два года как в селениях праведных.
Я был в недоумении – и в самом деле, у кого он сейчас окормляется? Ефрем, увидев мою растерянность, большим глотком допил кофе и продолжил.
– Мы должны пойти к нему и спросить об этом. Ведь если он руководствуется только своим разумом, это ведь не совсем правильно по святым отцам, верно?
– Может быть, Сама Матерь Божья безо всяких посредников открывает ему, как следует поступать?
– Тем более он должен сверять свои откровения с духовными людьми. Ведь руководствоваться откровениями ещё опасней, чем полагаться на собственный разум.
В конце концов, мы договорились вдвоём посетить Иосифа. Затем мы совместно прочитали монашеское правило и Ефрем, тепло попрощавшись со мной, оседлал мула и направился к своей келье…
…Через неделю мы с Ефремом, за два часа до вечерни, были у Иосифа. Он принял нас очень радушно, и мы проговорили почти час, вспоминая старые добрые послушнические времена. Наконец, Ефрем перешёл к сути дела.
– Отец Иосиф, мы знаем друг друга уже не десять лет и даже не тридцать. Нас взрастил один отец, и мы, как добрые младшие братья, признаем твоё первенство среди нас. Но скажем правду: нам не нравится твоё решение.
– Какое?
– Нам не нравится приток посетителей, идущих к нам по твоему благословению за советом.
– Что же в этом плохого?
– Иосиф! – Ефрем поднял руку, показывая, что хотел бы договорить. – После того, как наш приснопамятный старец Неофит упокоился, наши пути несколько разошлись, хотя сердца наши навсегда сплавлены вместе. Матерь Божья вверила мне, недостойному, небольшое стадо, которое я должен пасти, а отец Гавриил был Ею управлен в отшельническое житие. Тебе же, не побоюсь громких слов, был в какой-то мере вверен весь Афон. Так вот, ответь нам, как старший брат, отец Иосиф, у кого ты сейчас окормляешься и окормляешься ли вообще? Прости за такую постановку вопроса, но мы должны знать ответ.
Геронта Иосиф немного смутился.
– Да, конечно, есть старец, к помощи которого я прибегаю в сложных вопросах.
– Можешь назвать имя?
Иосиф улыбнулся.
– Простите, друзья, но старец хочет оставаться неизвестным для мира.
– Как и мы, Иосиф!
Отец Иосиф хотел было что-то сказать в ответ, но последние слова Ефрема заставили его осечься. Ефрем же продолжил.
– Пойми нас правильно, монахи приносят с собой свои дрязги, нарушают нашу исихию. Мы понимаем, что на горе должны быть духовники-советники, к кому монах может принести свою боль, которую боится высказать духовнику или игумену. Мы это понимаем. Но и ты пойми нас, Господь даровал нам отшельнический чин, и ничьи поиски блага не должны отвлекать нас от Самого Источника блага. Поэтому мы готовы принять твоё решение, но мы должны точно знать, что ты не перешёл свой предел и действуешь в согласии с волей Божьей. Нам не нужны какие-то доказательства, достаточно твоего слова. Только слова, Иосиф, а не отговорки, которыми ты нас кормил до сих пор. Прости меня, друг!
Иосиф закрыл глаза. Было понятно, что он молится, призывая Святой Дух всё управить к общему благу. Наконец он ответил:
– Друзья, я думаю, что в ваших словах есть законная претензия. Действительно, моё решение лишает вас желанной исихии. Принимая его, я руководствовался словами Спасителя о том, что не может светильник быть укрытым от людей. Вы знаете, какой трудный период переживает сейчас Церковь и как мало толковых пастырей, способных пасти разрозненное стадо. Но, переживая за паству, я, возможно, и позабыл, какой именно устав и чин вы храните. Не хотелось бы мне выступить в роли второго Варлаама, враждующего против священно-безмолвствующих. Поэтому я должен посоветоваться со своим старцем. Но я не могу вам дать ответ сейчас, подождёте недельку, хорошо?
Мы с Ефремом согласились, и завершили нашу встречу панихидой по усопшему старцу Неофиту. Вечная память ему!
В келью я возвращался, сердцем чувствуя, что это противоречие разрешится. Слава Всемогущему Богу! Огоньки первых звезд возвещали возвращение вожделенной исихии…
* * *
…После ухода друзей геронта Иосиф почувствовал тяжесть в душе. Действительно, не перешёл ли он свой предел, вмешиваясь в жизнь достойных подвижников? Получил ли он от Бога такое право и не стал ли подобен самозванцу?
Вечером, не откладывая разрешения этого дела, он подозвал своего келейника, посвященного в тайную святую жизнь старца Нила, – духовника отца Иосифа – и велел ему седлать мула. Перед смертью отец Неофит, подобно библейскому Иакову, позвал к себе духовных чад и назвал Иосифу имена двух людей, у которых он может исповедоваться и с которыми должен советоваться во всех затруднительных случаях. Один их этих духовников уже умер, к другому же, отцу Нилу, и направлялся сейчас Иосиф, чтобы разрешить свое недоумение. Отец Нил был загадкой для большинства святогорцев. Многие монахи считали, что он в глубокой прелести, и сторонились его. Но Нил и не пытался изменить такого настороженного отношения к нему.
Поначалу отец Нил не открывал себя Иосифу, но через какое-то время геронта понял, что этот старый монах – великий молитвенник за мир и, несомненно, обладает даром рассуждения…
Отец Нил принял его как всегда холодно, словно в противовес тому почитанию, которое всегда окружало Иосифа. Посетитель сделал глоток давно остывшего кофе, и тщетно попытавшись закусить окаменевшим от времени лукумом, рассказал старцу о своей проблеме.
Отец Нил улыбнулся:
– Уже стемнело, твой послушник рискует сломать ноги, ведя твоего мула под уздцы. Ехал бы ты домой!
– Ну, а как же мне быть со старцами-духовниками?
– А никак, оставь своих друзей спокойно молиться. Чего ты их беспокоишь? Пусть монастыри сами решают свои проблемы и не беспокоят отшельников, которые к этим проблемам никакого отношения не имеют.
– Но ведь я хотел помочь уменьшить брань.
– Помогай, кто тебе запрещает, но причём здесь твои друзья?
Иосиф почувствовал, что его разум словно очнулся от дрёмы.
– В общем-то, не причём, геронта. Наверное, я превысил свои полномочия.
– Ничего, Бог любит тебя и поправляет, когда ты переступаешь свой предел. – Геронта Нил стал выпроваживать отца Иосифа из кельи. – Быстрей езжай, пока луна не зашла за тучу, а мне уже пора молиться.
Отец Иосиф вышел из кельи, где его ждал накормленный и готовый к обратному путешествию мул – послушник держал его за уздцы. Отец Иосиф вдруг остановился и обернулся к старцу.
– Геронта, я давно хотел вас спросить, а у кого вы сами окормляетесь?
Старец улыбнулся.
– А что, у тебя со мной возникла какая-то проблема?
– Да нет, отец Нил, что вы.
– Вот когда появятся, тогда я и отвечу на твой вопрос.
Отец Нил попрощался и закрыл дверь, а Иосиф, довольный тем, что разрешились все его недоумения, поехал в свой домик под кипарисами. Восседая на спокойном, медлительном муле, отец Иосиф размышлял о том, как же так случилось, что он, при всём его опыте, так долго не понимал очевидного. Слава Матери Божьей, которая смиряет разум и наставляет в сложном монашеском пути…