В этот раз за окном плавали унылые зимние сумерки. Там было то ли раннее утро, то ли поздний вечер. За Васильевским островом из тумана медленно показалась застывшая стрелка Невы. Беляков сдернул с себя шарф и присел на скрипучую кровать. Картинка за окном подернулась легкой дымкой. Но городской пейзаж не исчез. Только еще быстрее замелькали питерские набережные. В последнем отпуске Гриша побывал и в реальном Питере. Остановился, как всегда, у институтского приятеля. По привычке зашел и в бывший свой институт. Там ему не обрадовались. Похлопали, конечно, по плечу, посочувствовали, но как-то очень неискренне. Про возвращение в аспирантуру никто даже не вспоминал. Впрочем, Гриша и сам понял, что дороги назад уже нет. И Питера, который он любил студентом, тоже нет. И если даже занесет его судьба еще раз в славный город Ленинград, то нужно будет ограничиться прогулками по улицам и музеям…
Пол под ногами качнулся. Беляков резво вскочил с кровати, уперся плечом в стену и тут только заметил, что шкаф начал оплывать по углам. Сквозь полупрозрачные дверцы уже видна была одежда. Он сфокусировал взгляд, и шкаф опять приобрел прежнюю твердую форму. Правда, стал при этом чуть ниже. Но на такие мелочи Грише было уже наплевать. Все равно его эксперимент можно было считать удачным. На ручном управлении он чувствовал себя намного увереннее и даже немного свободнее. Да и Гольдберга заодно заставил поволноваться. Тот появился встрепанный, с каким-то слегка перекошенным лицом.
– Гриша, где вы были? – Гольдберг явно пропустил момент, когда Гриша поднялся на Высоту.
– Заблудился на взлете. А что такое? – ехидно поинтересовался Беляков, неспешно вынимая из тумбочки серый конверт. – Вы куда-то торопитесь?
– Эх, Гриша, Гриша… – При виде конверта Гольдберг сразу повеселел. – Неужели, Гриша, вы не испытываете ко мне ни капельки добрых чувств? Или таки вы антисемит?
– Только вот этого не надо! – отрезал Беляков. – Ваша национальность, Роберт, меня интересует в последнюю очередь. Я – интернационалист. Просто меня раздражает ваша привычка постоянно врать…
– Вы опять про старое, Гриша…
– Да, я все о том же, – согласился Беляков. – Я все еще уверен, что водить меня за нос не было никакой необходимости. Обо всем нужно было говорить прямо. И тогда мне не пришлось бы тогда разыгрывать этот дурацкий карнавал с участием полкового особиста.
– Разве тот капитан из КГБ вас все еще беспокоит, Гриша?
Беляков промолчал. Терещенко действительно исчез из его жизни незаметно и без всяких последствий. Бах – и нет Терещенко. Даже странно. Поговаривали, что его перевели в другую часть, но даже если так, то этот перевод все равно был каким-то подозрительно поспешным. А новый особист, прибывший в полк на смену Терещенко, делал вид, что Гришу вообще не замечает.
– Таки да или таки нет? – продолжал допытываться Гольдберг. – Может, я не все знаю?
– Все вы прекрасно знаете, – пробормотал Беляков. – Забирайте ваше послание и проваливайте…
Гольдберг возражать не стал. Бережно взял серый конверт и попятился. Правда, перед уходом все же успел подбросить шпильку.
– Кстати, – сказал он, уже стоя в дверях. – Исключительно хороший и последний на сегодняшний день совет: не увлекайтесь русской водкой. Такое хобби, Гриша, очень вредит и здоровью, и карьере…
Вернулся Гольдберг через час. И опять был предельно краток. Передал Белякову очередной конверт, внимательно проследил, как тот сунул его в специальный внутренний карман и глубокомысленно поднял к потолку палец.
– Мой вам совет, Гриша…
– Вы же обещали, что предыдущий совет будет последним, – перебил его Беляков.
– Тогда считайте, что это самый последний из последних на сегодняшний день советов. Если вам очень интересно, что там внутри, то попытайтесь об этом не думать. Берите пример с меня. Взял, принес, передал. И никаких вопросов. Вы же понимаете, о чем я?
– Понимаю…
Гольдберг покачал головой и направился в конец коридора, где он обычно спускался вниз по пожарной лестнице. Но на улице он так и не появился. Гриша специально прождал у окна в коридоре почти полчаса. Гольдберг исчез. Причем, где-то в общежитии. Точность, с какой американцы работали на Высоте, не могла не впечатлять. Советские высотные машины такую точность пока не обеспечивали. Даже на "Стратосферах", которые только в прошлом году начали поступать на вооружение, Гриша не рискнул бы подняться на Высоту в непосредственной близости от здания. А тем более не рискнул бы задать координаты точки входа внутри массивного объекта. Малейший сбой – и окажешься вмурованным в капитальную стену.
Впрочем, технологическое отставание от американцев Гриша, как и другие пилоты-высотники стран Варшавского блока, считал лишь временным явлением. Неужели в компании "Локхид Аэроспейс" работали лучшие инженеры, чем в советском НПО "Энергия"? Нет, конечно. Просто американцы продвинулись вперед в одном направлении, а наши в другом. "Стратосферы", которые американцы прозвали "Черной молнией", были куда как мощнее всех американских машин. И защита у "Стратосфер" надежней, и полетный ресурс больше, и взлетали они почти на десять процентов быстрее лучших американских высотных аппаратов класса "Челленджер". К тому же, как поговаривали техники в части, НПО "Энергия" уже приступило к испытанию опытных образцов еще более мощной машины класса "Космос", которая вообще была рассчитан на двух пилотов. Так что еще посмотрим, кто останется на обочине…
Конверт Беляков спрятал сначала в тумбочку, но после некоторого раздумья перепрятал в шкаф – под стопку белья. Потом вспомнил, что его мама самые ценные вещи в доме тоже прятала под стопкой постельного белья. Пока ей соседка не рассказала, что все квартирные воры первым делом ищут деньги и сберкнижки именно в бельевых шкафах. Вывод: если хочешь что-то надежно спрятать, то положи это на самое видное место. Гриша – после короткого раздумья – бросил конверт на кровать. А потом еще пару часов нервно измерял шагами комнату. Коля Бобров не подавал о себе никаких известий. Такого с ним еще ни разу не случалось. И когда снизу все же прилетел в стекло камешек, Грише уже хотелось кинуть сверху в Колю Боброва чем-нибудь тяжелым. Но он сдержался…
В этот раз знакомая беседка оказалась в типичной для средней полосы березовой роще. Никакой речки, никакого пруда, как ни странно. И Генсек выглядел даже хуже, чем в прошлый раз. Правда, крепился он изо всех сил и даже остроумно шутил по поводу своего здоровья.
– Недавно еще один анекдот появился. Не слышал еще? – поинтересовался Генсек. – Политбюро ЦК КПСС и Совет Министров с прискорбием сообщили, что после долгой и продолжительной болезни, не приходя в сознание, вернулся к работе Леонид Ильич Брежнев…
На лице Коля Бобров застыла каменная маска. В этот раз он не отходил от Генсека ни на шаг. И сразу бросался на помощь. Даже если нужно было подать газету или подлить в стакан "Нарзан". Беляков запаниковал. Если Колю не отвлечь, то обмен конвертами может вообще не состояться…
– Я к чему веду, – продолжал Генсек, словно не замечая Гришиных затруднений. – К тому, что змея укусила себя за хвост. Подтекст в этом тексте чувствуешь? Я ведь и на самом деле большую часть времени провожу здесь. И работаю тоже здесь. Не приходя, так сказать, в сознание. А что мне прикажете делать там, внизу? Лежать целыми днями под капельницей? Но это, сам понимаешь, – большой государственный секрет. А они его разнесли под видом анекдота на весь белый свет. В общем, опростоволосились. Вчера Андропов собрал своих сочинителей и лично всех разогнал. Мне Щелоков потом рассказал, как дело было. У него, естественно, не одна группа была, а несколько. Одни сочиняли, другие распространяли, третьи контролировали. Вот они и переругались между собой…
Генсек замолчал, задумавшись.
– Вы устали, Леонид Ильич? – напомнил о себе Коля Бобров. – Вас Виктория Петровна не потеряет?
– Дай же мне с умным человеком поговорить, остолоп! – рассердился Генсек. – Никто меня не потеряет. А потеряют, так сразу разыщут…
Конверт Гриша все же ухитрился передать. Воспользовался моментом, когда Коля отошел на полшага и отвернулся всего на полсекунды, поднимая и отряхивая любимую панаму Генсека. Этого времени Белякову хватило. Он сунуть один конверт под стопку газет и вытащить оттуда другой. Когда Коля Бобров повернулся, сжимая в руках панаму Генсека, довольный Гриша уже делал вид, будто отряхивает штанину. И благодарный взгляд Генсека был ему наградой.
* * *
Короткое северное лето заканчивалось. В такую погоду Белякову даже усилий никаких не требовалось, чтобы заснуть. Стоило ему только повернуться на бок, как глаза закрывались сами собой. Да еще и медсестра регулярно вкатывала в обе ягодицы по пять кубиков, после чего он засыпал еще лучше. За одну прошлую неделю Гриша отоспался как за предыдущие полгода. Палата хоть и была двухместной, но вторая койка оставалась все время свободной. Медсестра заходила нечасто, при этом она всегда держалась вежливо и внимательно. Изредка заглядывал и сам начальник санчасти – майор Егоров. Полковой начмед заканчивал, как оказалось, военно-медицинскую академию в Питере, так что им было о чем поговорить-вспомнить.
Правда, неожиданно стал досаждать новый особист, словно он наверстывал упущенное время. Приходил каждый день. Интересовался всем. В том числе, и техническими моментами. На что Гриша только пожимал в ответ плечами. Почему в его боевой машине не работало реле, которое переводит оборудования в режим автоматического пилотирования? А откуда он знает, как вообще работает это чертово реле? Особист морщился, делал заходы с разных сторон, но так и не смог ничего добиться. Несколько раз он приводил какого-то настырного офицера, который выспрашивал Белякова про мать, про детство, про всех родственников и их болезни. Оживился, узнав, что у троюродного племянника тетки матери был брат, который выбросился с балкона девятого этажа. Это было где-то в конце пятидесятых, в Перми. Точнее вспомнить Гриша не смог. Тем не менее, старлей все тщательно записал: и фамилию этого родственника, и город, где произошло печальное событие. С тех пор он заходить перестал.
Два раза побывал у своего "ведомого" и Кашин. Первый раз, когда Гриша только очнулся после неудачного приземления. Тогда Кашин просидел рядом почти два часа. Смотрел глазами грустного ослика, вздыхал и повторял, как заведенный:
– И как же тебя угораздило, а?
– Не помню, – честно отвечал ему Гриша. – Как взлетал, помню. А потом будто провал. Очнулся уже в санчасти. Может, хоть ты мне расскажешь, как меня вытащили. Ни от кого невозможно ничего добиться!
Но Кашин и сам знал не много. На взлете никто ничего необычного не отметил. Все оборудование работало в штатном режиме. Кашин свое полетное задание выполнил и вернулся в срок. Но когда откинул фонарь, сразу почувствовал какое-то напряжение в ангаре. А когда уже доковылял до медблока и не обнаружил там Гришу, то сразу все понял и бросился назад. В Стартовой зоне уже и сирена выла, и все техники бегали с квадратными глазами. Хорошо еще, что на тот день выпала смена майора Ковалева. Тот быстро всех успокоил. За пару минут и построились, и оборудование обесточили, и дружно подняли вручную защитный экран.
Как Белякова доставали из кабины, Кашин не видел – не смог прорваться через оцепление. Да и техники, которые обслуживали Гришину машину, ничего внятного сказать не смогли. Только и твердили на допросах, что готовили машину к вылету очень тщательно. Никаких неисправностей, мол, не было. Всю машину проверяли несколько раз. Особенно силовую часть. В общем, аварийная посадка лейтенанта Белякова так и осталась загадкой. Железный Феликс был в ярости. Грозился всех уволить в запас…
Побывал у Белякова и майор Ковалев. Присел у Гришиной койки, посмотрел на него долго и пристально, а потом угрюмо поинтересовался:
– Больно было?
– Еще как больно, – признался Гриша. – Как под прессом побывал.
– Так-то вот…
Гриша понимал, что майор пришел к нему не о погоде поболтать, и терпеливо ждал, пока тот сам заговорит о главном.
– А я на Высоте никогда не был, – продолжил майор со вздохом. – Уже тридцать лет, считай, служу, а так и не могу понять: чем она вас так приманивает? Только честно говори, сокол ясный. Меня не обманешь. Не получится.
– А я и не пытаюсь, – смутился Гриша.
– Так чем?
– Свободой…
– Ну конечно, как я сам не догадался!? – Майор фыркнул и покосился на дверь. – А что такое свобода, лейтенант? Это, если помнишь классика, осознанная необходимость. Так что давай договоримся. Ты тут полежишь, подумаешь. И больше не пытайся меня убедить, что не знаешь причину, почему автоматика не сработала. Ты ее и раньше уже отключал. И в этот раз тоже сам отключил.
Беляков почувствовал, что краснеет. Врать Ковалеву он не мог, но и на признание не хватало сил. Он опять почувствовал себя семиклассником, который случайно выбил в школьном коридоре стекло. На Гришу тогда никто и не подумал. Обвинили во всем известного школьного хулигана Сеню Стручаева. Тот сначала запирался, а потом обиделся и махнул рукой. Мол, валите все на меня, ладно. Потом пришел в школу папа Сени, вставил стекло и провел с сыном воспитательную работу при помощи садового шланга. А Гриша так и не смог признаться. Хотя и видел, что наказан был невиновный…
В палату заглянула медсестра. Ковалев поднялся со стула и покачался с пятки на носок.
– В общем, нотаций я тебе читать не собираюсь, лейтенант. Не за тем пришел. В рапорте я напишу какую-нибудь хреновину про ненормативный износ реле главного навигационного блока. Но только при условии, что ты, голубь мой сизокрылый, с сегодняшнего дня все свои эксперименты заканчиваешь.
– Железный Феликс вас съест…
– Переживу, – отмахнулся майор. – А еще одной звездочки мне и так не дождаться. Старый я стал…
Через неделю Белякова выписали. Но от полетов на всякий случай отстранили. Комполка никак не хотел верить в эту историю про отказ оборудования. Слишком давно он служил с Ковалевым, к тому же и сам всю высотную технику чувствовал селезенкой. Но Ковалев стоял намертво. И даже после многочисленных "бесед" с Железным Феликсом ни в чем не признался. Пришлось комполка отступить. Да и в самом деле: пилот на здоровье не жалуется, машина не пострадала, проверена, к дальнейшим полетам готова, и какой смысл продолжать разбирательство? Ковалев получил очередное взыскание по партийной линии, а дело через месяц спустили на тормозах.
Зато Гришина жизнь после аварии изменилась довольно сильно. За время, пока его не допускали к полетам, он успел жениться. До того бегал к Татьяне почти год, но все никак не мог решиться на предложение руки и сердца, а тут не выдержал. Были у него, конечно, опасения. Уж слишком они разные. Он – бывший аспирант. Она – учетчица с обогатительной фабрики с незаконченным средним. Решающим аргументом стал Вадик – двухлетний сын Татьяны от первого брака. Гриша прикипел к мальчугану всей душой и уже давно относился к нему как к собственному сыну.
Никаких особенных торжеств по поводу своего бракосочетания Беляковы не устраивали. В ЗАГСе по настоятельной просьбе Гриши брак зарегистрировали вне очереди, и в тот же вечер в ресторане "Север" собралась вся немногочисленная родня Татьяны. Из сослуживцев Беляков пригласил на свадьбу только Кашина с супругой, да Путинцева с подругой. Гришину мать решили не беспокоить. Слишком уж дальняя дорога. Договорились, что молодые супруги сами заглянут к ней в гости в первый же совместный отпуск.
Заминка вышла только с жильем. Когда Беляков огорошил зама по тылу своим заявлением на квартиру, тот лишь развел руками. Свободной жилплощади в части на тот момент не имелось. Подполковник пообещал что-нибудь придумать, но тут же добавил: ждать придется полгода как минимум. Так что вроде и женился Гриша, но как бы и не совсем. Он остался жить в офицерском общежитии, а Татьяна коротала вечера в своей маленькой комнатке в старом бараке на окраине Города. Соединялась семья только по выходным. Но Гриша старался не унывать. Татьяна тоже. А когда Белякова через месяц допустили к полетам, то жизнь вообще наладилась.
И первым хорошую весть принес именно Ковалев. В тот вечер майор зашел в гости неожиданно, когда Беляков сменился в карауле и уже собрался спать. Ковалев плотно прикрыл за собой дверь и внимательно оглядел Гришину комнату.
– Привет, сокол ясный. Где сосед?
– Здрас-сьте, – удивленно поздоровался Гриша и стал суетливо собирать разбросанные по комнате вещи. – В карауле сосед. А что?
– Ничего. Так просто спросил. Новости у меня. Как обычно, одна хорошая, а вторая – сам понимаешь…
– А мне плохие новости не нужны. Я от них ночью засыпаю плохо.
Ковалев хохотнул.
– И как такого пугливого в летчики-то взяли?
– Сам удивляюсь. Из нашей деревни всех пацанов в танкисты забирали, а меня вот – в летчики.
– Ну, ты вот что, летчик-налетчик… – Лицо у майора стало серьезным. – Слушай меня в оба уха. Дважды повторять не стану. Первая новость, что с завтрашнего дня тебя допускают к полетам.
Гриша облегченно вздохнул.
– А я думал уже все – отлетался. Спасибо вам!
– Благодарности принимаю после трех, каждый второй понедельник месяца. Мое условие еще помнишь?
– Помню. Никакой самодеятельности. Честное пионерское!
– Так-то, сокол ясный. Так сосед, говоришь, в карауле? Это хорошо. Никто не помешает. Но и ты не перебивай вопросами. Я и сам собьюсь, когда надо будет…
Первое серьезное ЧП в полку запомнилось Ковалеву прочно и навсегда. Было это 17 января 1954 года. Всего два месяца отработал Ковалев механиком третьей эскадрильи, когда погиб самый опытный пилот-высотник Андрей Чижов. Когда Чижова доставали из боевой машины, на него, говорят, даже страшно было смотреть. По сути, от него остался скелет, обтянутый кожей. А буквально через месяц произошло еще одно ЧП. И опять аварийная посадка. И опять погиб один из самых опытных пилотов – Сергей Суровый.