Краснея, Ника отвернулась и взбежала по трем ступенькам, ведущим в стеклянный кубик проходной. Таксист решил, что она тут работает. Ходит в засаленном ватнике по причалу, с раскрытым журналом и ставит галочки, отмечая перемещения груза. Ну и ладно, пусть думает.
- Я… - сказала она вахтеру, который мирно беседовал с мужчиной в старом кителе с потускневшими нашивками на рукавах, - здрасти. Мне на пароход. "Каразино". Стоит в порту.
- Пропуск, - вахтер не повернулся, но руку протянул.
- Дома. И паспорт дома. Вы мне только скажите, как позвонить, а потом я съезжу, за паспортом.
Вахтер повернулся, медленно осмотрел взволнованную Нику, останавливая взгляд на пышной юбке, белых плетеных сандаликах на танкетке; и ухмыльнулся, уставившись на тоненькую маечку, через которую просвечивал кружевной лифчик.
Через Никино плечо посмотрел на терпеливый жигуль с распахнутой дверцей, за которой мелькала Васькина физиономия с малиновыми губами.
- А рожа не треснет?
- Что? - Ника отступила на шаг, потрясенная, - да как вы!..
- А вот так! - вахтер, упиваясь, привстал, наклонившись над стойкой, - задрали, лазите и лазите, хучь бы оделась как женчина, а то лезет тут, сверкает. Иди отсюда. За углом подождешь.
Собеседник вахтера вздохнул сочувственно, обмасливая Нику выцветшими глазами. На морщинистом лице проплыло мечтательное выражение, мол, эх, мне бы скинуть годов тридцать-сорок.
- Так вы подумали, что я… - она нервно рассмеялась, качая головой, - вы не поняли! На "Каразине" ходит мой муж, он механик. Мы живем тут, в Южноморске. Алешкин фамилия, Николай Алешкин. Мне нужно срочно попасть на пароход. На судно, то есть. Вы посмотрите, посмотрите в списке!
Вахтер, кашлянув, придвинул к себе кипу бумажек и, поддевая их сухим пальцем, нахмурился.
- Ну… ну есть, "Каразино". Да.
- Алешкин, - подсказала Ника.
- Алешкин, - повторил за ней вахтер, - Николай. Все так.
- А я? В дополнении, посмотрите!
- Не учи, знаю.
- И еще сын - Евгений, ну, может, и нет его, он с бабушкой уехал, но вдруг вписали.
В стеклянном пространстве наступила тишина, прерываемая мерным сопением вахтера. Да из открытой в порт двери доносился неутихающий шум и лязг.
- Нету, - злорадно сообщил вахтер и захлопнул папку.
- Как нету? - Ника подступила к стойке, втискиваясь между рамками турникета, - как нету? Должна быть!
- Эй, а ну назад! Сказал же - нечего лазить. Иди, иди отсюда. Тоже мне - жена-а-а!
Он замахал рукой, будто прогоняя муху. И доверительно обратился к старому кителю:
- Совсем стыд потеряли. Ночью с забора снимал одну такую. Пьянюща, юбка задралась, ногами дрыгает, тьфу. Тоже заливала, к мужу иду. А сама пьянюща!
Шею, грудь и щеки Ники залила горячая краска. Она растерянно оглянулась, кусая губы.
- Иди отсюда! - возвысил голос вахтер, - милицию вызову! - и положил руку на старый захватанный телефон.
Ника повернулась и неверными шагами, ничего не видя от внезапных слез, вышла, хватаясь рукой за прохладную никелированную трубу перил. Обойдя таксиста, повалилась на переднее сиденье.
- Что? Куся, что там? - запрыгала на заднем Васька, суя лицо к ее щеке и отплевываясь от никиных пушистых волос.
- Я не знаю… - голос с трудом проталкивался через горло, слова казались тяжелыми, будто все их Ника забыла, - "Каразино" там. А Коля… я не пойму. Никак.
- Иван, - требовательно сказала Васька, - чего стоишь, как засватанный? Пойди, ты ж мужчина! Тебе скажут!
Таксист потоптался, крякнул и пошел в стеклянные чертоги.
- Иван? - вяло удивилась Ника, - Иван?
- Ну, Иван Петрович, - поправилась Васька, - а чо, пусть узнает. Он хороший, он мне полотенец дал.
- Какой полотенец?
- А вот! - Васька привстала, рукой поворачивая никину голову, продемонстрировала голые коленки, укрытые махровым оранжевым полотенцем, - сказал, поедем в гараж, у него там растворитель, почистим брюки. Куся, ну не надо так, что ты как булыжник. Потерпи, все щас узнает.
- Вась… этот козлище старый, он сказал через забор лезла, такая же… как я…
- Вовсе не такая. Ты не такая, Куся!
- Да подожди ты! Вечер скоро. Утром пароход уйдет. Может и мне - через забор?
- А долезла? Которая лезла-то?
- Не. В милицию сдал.
- Кусинька, не надо в милицию. Ты красивая, умная, и вдруг милиция. А может, твой Коля уже дома, а? Может, сидит там и ждет, а Нина Петровна лежит в обмороке, рядом?
Ника выдохнула, водя вокруг проясневшими глазами. И, правда. Вдруг прибежал на часок, а она тут.
- Короче так, - таксист, оказавшийся Иваном Петровичем, бухнулся на сиденье и повернул ключ зажигания, - на рейде они, через два часа уходят, уже лоцмана взяли.
- Как уходят? Куда?
- А не знает, пень старый. Позвонил в справку, занято. Ну, я ждать не стал. Куда едем, Василина?
- На восьмой квартал, - важно ответила Васька, поправляя полотенце, - сперва Нику домой, а вдруг муж ее ждет там.
Пыльный красный жигуль закряхтел, задрожал и дернулся с места.
- Спа-сибо, Иван Петрович, - клацнув зубами, сказала Ника.
- Какой я тебе Петрович, - обиделся таксист, расправляя худые плечи, - Иван и все.
- Ваня, - хихикнула сзади Васька, - во-во, Ванечка и Васечка!
Но Ника не слушала. Подавшись вперед, напряженно смотрела в туннели под сочной майской листвой, торопя авто. Все может быть. Может, он решил - сюрприз. "Каразино" уходит, и раньше, чем сказала Люда, а Никас, как и хотел, списался в отгулы, сидит, ждет, а мама ходит вокруг, вздыхает, волнуясь, что блудная дочь не встречает муженька хлебом-солью. Отмахиваясь от легких комков тополиного пуха, что влетали в окно и приклеивались к горячим щекам, она с раскаянием вспомнила о дурацком письме. Он сейчас все объяснит! И вообще, нужно быть терпеливее.
Мимо пролетали улицы и перекрестки, просвеченные ласковым солнцем. Машина нырнула к старой пятиэтажке и, визгнув, затормозила у подъезда. Ника выскочила, поспешно кивая Ивану.
- Вась? Ты домой?
- Не. Мы в гараж.
- Ну, как знаешь.
Машина уехала, а Ника, нетерпеливо топчась, ковыряла ключом в своей двери.
- Веронка? Ты что, бежала? А что за машина? Это тебя привезли? Кто это?
Опустив руки, Ника встала в полутемной прихожей. Нина Петровна выплыла из кухни, накручивая полотенце на мокрые волосы.
- Василины дядя. Иван Петрович зовут. А ты давно дома?
- Давно. Представь, автобусы не ходят, мы с Эдуардом Михалычем доехали до Митькова, потом пересели на Конюшино, а там ждали-ждали и уехали обратно. Так что я в обед уже была. А что случилось?
- Никто не звонил?
Ника медленно прошла в комнату. Села на диван. Раскрытый утром шкаф щерил полки с перепутанными кофточками и юбками, свисал рукав свитера поверх пакета с колготками. Ничего не изменилось. Никого тут не было…
Она поднялась, взяла из коридора телефонный аппарат и, дернув за шнур, прикрыла дверь.
- Веронка? - раздался обеспокоенный голос матери, - куда ты звонишь?
- Никуда! - закричала Ника, крутя диск, - ни-ку-да!
- Ладно… подумаешь… - Нина Петровна обиженно замурлыкала модный шлягер и, громко шлепая тапками, ушла к себе.
Занято-занято-занято… за-ня-то… за-ня-то…
И вдруг - усталый женский голос:
- Справочная передвижения плавсредств торгового флота, говорите, пожалуйста.
- Здравствуйте. Теплоход "Каразино" пожалуйста.
- Ждите…
… - "Каразино"… пятнадцатое мая - Южноморск, отход ориентировочно в 17–00, далее - Жданов, стоянка трое суток. Далее ориентировочно Бердянск. Новороссийск. Стоянки по местному графику, уточняются.
- Спасибо. Подождите! Сегодня, в семнадцать? Отход?
- Так написано.
В трубке раздались короткие гудки.
Нике захотелось лечь ничком, сунуть голову под подушку и застыть. На весь отпуск. Пусть там пишутся странные письма. Пусть кто-то другой, а не она, ломает голову и принимает решения. А она будет лежать. Полежит и станет жить дальше. Будто все в порядке. Никакого Криса с его Красной поляной. Никаких океев для Кея. Никакого "Каразина" в порту и быстрого взгляда жены радиста Люды на ее растерянное лицо. Пройдет май, осталось недолго. Настанет июнь. И Никас позвонит ей, вернувшись из Греции. Как всегда, она полетит в кассу, выстоит очередь и на комете отправится к мужу. И может, будет у них отпуск. Все, как у людей.
Кладя руку на телефон, сухо усмехнулась. Чтоб совсем, как у людей, она закрутит с Атосом. Или вон с Данькой. Будет врать Никасу о том, как ждала, даже в кино с подружками не ходила. На работу - домой, на работу - домой. А он…
Телефон под рукой затрещал, и Ника дернулась, хватая трубку:
- Алло!
В трубке копилась настороженная тишина. И будто бы чье-то еле слышное дыхание.
- Алло? Вас не слышно! Никас?
Еле слышный вздох показался Нике громовым раскатом. И тут же раздались равнодушные короткие гудки. Она встала и вынесла аппарат в коридор, сунула на тумбочку.
- Опять? - поинтересовалась из своей комнаты мама, - сегодня два раза уже звонили и молчали. Смотри, Веронка, ты замужняя женщина, не вздумай вдруг…
Ника снова взяла телефон и молча унесла его обратно. Хлопнула дверью.
У Васьки никто не отвечал. Ну, конечно, эта цыца сейчас лазает по гаражу Иван Петровича, сует нос в каждую банку, трещит, наслаждаясь вниманием. Хоть бы к ночи явилась. Ника набрала другой номер.
- Читальный зал Южнииро…
- Тина? Ты про деньги говорила. Взаймы. Дашь?
- Никуся? Так. Я через час с работы, в пять часов подходи на автовокзал. Надень там что поинтереснее, поняла?
- Да, да, - механически отвечала Ника, - да, в пять у первой платформы. Буду.
Проходя мимо зеркала, она сморщилась и, резко дергая, содрала с себя маечку, наступила босой ногой на белую юбку. Вытащила из шкафа дорожную сумку и стала привычно кидать в нее дорожный скарб: несколько пар трусиков, запасной лифчик, юбку с кофточкой, тонкую куртку. Две пары колготок. Повертела в руках туфли, откинула их в сторону и вынула юбку и колготки обратно. Не надо ничего. Пусть будут тонкие джинсы, что наденет в дорогу, да кроссовки. Носки вот еще. Щетка для волос, запасная зубная. Косметичка с самым необходимым. Салфетки… Паспорт.
- Вероника? - мама в волнении прислонилась к двери, - ты куда это?
- В Жданов, - скучно ответила Ника. Подумав, положила в сумку пару заколок, - к мужу на пароход. А что?
- Как это? Разве Коленька звонил?
- Нет.
- Вероника!
Ника выпрямилась и отпихнула сумку ногой.
- Что Вероника? Двадцать шесть лет уже Вероника! Чего ты опять? Я в отпуске, так? Женька не будет на тебе висеть! Имею право поехать, как решила?
Мама прижимала руки к цветному халатику, с возмущением глядя на дочь. Наконец, выпалила:
- Учти, денег нету! Вот нету и все!
- Зато у меня есть!
Нина Петровна ахнула и кинулась в коридор, прошлепала в кухню, откуда вскорости знакомо запахло валерьянкой. Ника хмуро прислушалась. Выдернула из шкафа чудесное бирюзовое платье в обтяжку, с высоким разрезом на одной ноге. Мстительно улыбаясь, натянула поблескивающие колготки и сунула ноги в черные туфельки с открытым носком. Повесила на плечо мягкую маленькую сумку. Осмотрела себя в зеркале, покусала сухие губы. И, выходя в подъезд, крикнула матери:
- Я за билетом.
Парни, сидевшие на знакомой лавочке, спрятанной кустами, перестали орать и замолчали, когда Ника процокала мимо, независимо помахивая сумочкой. Кто-то восхищенно присвистнул ей вслед.
Ника посмотрела на часики и медленно пошла по тенистым улицам, разглядывая в витринах свое отражение.
Тина сидела на скамейке, покачивая ногой в тугом чулке. Увидев бирюзовую Нику, удивленно и одобрительно расширила глаза.
- О! Всегда бы так. Ну, извини, просто идет тебе очень, хорошо, что нарядилась.
- Мне билет надо взять.
Тина встала, одергивая тонкий свитерок, поправила узкую юбку-карандаш. Махнула рукой в сторону автобуса.
- Возьмем. Попозже. У Даньки посидим пару часов, а потом я с тобой вместе, в кассу. И не вздумай отказываться.
- А я. Я и не отказываюсь.
Глава 8 Ника и Зов Несбывшегося
Однажды, когда Женечке было два года, а Светка, что нагрянула к маме вместе с мужем сибиряком, ходила на пятом месяце беременности, они впятером снялись и поехали посмотреть дельфинарий на побережье Черного моря. Долго ехали в тряском автобусе, ели в шумной и грязной столовой, а потом, погрузившись в маленький верткий катерок, шли по свежей волне полтора часа к небольшому заливу, укрытому зеленой кудрявой пеной деревьев. Светка, держа руками живот, засела в салоне, и стонала там, утыкаясь в пакет из коричневой плотной бумаги. Женьку тоже тошнило, он плакал, просился домой. Никас с Валерой спаслись от жен на верхнюю палубу и торчали там, рассказывая друг другу мужские байки.
На берегу экскурсовод, надсадно крича, выгнал зеленых подопечных из катера и погнал к бухточке, внутри которой проходили представления. Ника несла орущего Женьку, он цеплялся за ее мокрые от пота волосы, она натерла ногу, и в голове до сих пор все кружилось от полутора часов на скачущей воде.
Но когда толпа понуро вступила на бетон вокруг бассейна, Ника забыла все.
В сказочно лазурной воде стремительно и плавно ходили блестящие длинные тела, вырывались сверкающими свечами, в прозрачных быстрых водопадах. На бетонной кромке вытягивались стройные мальчики и девочки в черных гидрокостюмах, и дельфины, вскрикивая в ответ на свистки, выполняли команды, подхватывая жесты затянутых в черное рук. А вокруг переваливались через серые скалы пышные заросли, зеленые до ласковой боли в глазах. И на противоположном берегу бассейна, приподнявшись на крыльях, стояла комета, белая, как невиданный зверь, поблескивала круглыми иллюминаторами. Там жилой корпус тренеров и научников, рассказала зрителям активная дама, заученно помахивая рукой. Сорок минут Ника сидела, без устали глядя на неправдоподобную синюю воду, сказочную зелень, сверкание белого корпуса и движение глянцевых тел. А потом все встали и заторопились обратно на катер, хватая на ходу мороженое и бутылки с лимонадом в ларечках.
Женечка запросил попить. Никас обернулся, разыскивая взглядом жену.
Зимой, в читалке, рассказывая об этом Тине, неловко улыбнувшись, призналась:
- Я чуть не осталась там…
Сказанное было нереальным, просто такой оборот, чтоб звучало выразительнее. Но Тина ответила, уколов Нику в самое сердце:
- А бывает и остаются. Каждый год.
- Как? - поразилась Ника.
И Тина пожала плечами, улыбаясь:
- Так. Приезжают посмотреть представление. И остаются. Девчонки. Живут рядом в палатках или у кого в каюте. Иногда помогают, делают подсобную работу - картошку чистят, убираются. Хиппуют, в общем.
Знать это было странно и немного больно. Детский сад с криками малышни, разговоры с мамой и телеграммы от мужа, которые Ника пришпиливала на большой никелированный гвоздь, вбитый в стену… Иногда, ставя на сушилку мокрые тарелки, она замирала, думая - где-то там, за волнующейся плоскостью морской воды именно сейчас загорелая девчонка, ее ровесница, свесив к песку выгоревшие пряди, чистит картошку, отбрасывая кожуру в мятую алюминиевую миску. А потом унесет в кухню, с дверями, распахнутыми в сверкание лета, поставит на газ, и, окликая кого-то, помчится купаться. Может быть, у нее там свои огорчения, и неприятности. Но она там. А Ника - здесь. И ей казалось, что та, в купальнике и линялых шортиках, ее двойник.
Всерьез о том, чтобы изменить свою жизнь напрочь, Ника не думала. Слишком много крепких нитей связывало ее с реальностью, разве их оборвешь. Но все равно сердце ныло всякий раз, когда покрытая коричневым загаром другая Ника находила ее взгляд и улыбалась, поправляя растрепанные ветром волосы.
А вот Ронка, которая радушно распахнула двери и, улыбаясь, отступила, пропуская подружек в большую комнату, полную сигаретного дыма и голосов - она была именно оттуда. Немного нескладная в блестящем вечернем платьице и не подходящих к нему кожаных босоножках, она не была привязана никакими нитями, казалось Нике, сейчас отвернется, побежит, стягивая через голову тонкий шелк, и с разбегу плавно ласточкой войдет в сказочную лазурь посреди древних скал.
- Маврикий! - кричал Гонза, валяясь на ковре и согнув длинные ноги, обтянутые джинсами, - только он! Мы торчали над рифом пару суток, болтались с масками и спалили себе даже пятки. Не ну что, разве можно вылезти, мы даже жрать ночью ходили. Чтоб не терять времени.
- Гонзик, а ты мне обещал ракушку, - подхватывала Оля из отдела кадров и присев рядом, совала в рот Гонзе развернутую конфету.
- Обефав, пвивез, - прожевывая, откликался тот и ловил Олину руку, вытирая об нее короткие усы.
Из кухни выглянул Данька, помахал Нике и она, аккуратно обходя лежащих на ковре и сидящих на диване, положила сумочку и пошла, скованно улыбаясь. В маленькой кухне Данька шлепал масло на кружки батона. Показал локтем на плиту.
- Глянь, а. Может, готово? Фартук возьми. Платье красивое.
Ника взяла фартук с крючка, путаясь пальцами в завязках, примостила его поверх платья. Из открытой духовки пахнуло пряностям и жареной рыбой.
- Рецепт мой, - гордо сказал Данька. Запястьем убрал со лба светло-русые густые волосы.
Говорил и смотрел так, будто они вчера попрощались. Чтоб увидеться завтра. И это было хорошо, Ника терпеть не могла всех этих - "о какая стала ну как живешь а я вот"…
Но и легкое разочарование пришло и укололо. Она ему, похоже, никто. И всегда была никем. Поэтому так ласково смотрел и так приятно улыбался. Приятное такое равнодушие. Ну, все честно, ведь ничего не обещал. Да и были совсем щенки.
Ника аккуратно прикрыла дверцу духовки. Встала, не зная, что делать. Данька, все так же рассеянно улыбаясь, обошел ее и, распутав завязки, фартук снял. Снова сказал, подавая на руки большой поднос с бутербродами:
- Платье - красивое.
Взял в руку две бутылки вина, а на пальцы другой навесил перевернутых тонконогих фужеров.
Она пошла за ним, навстречу одобрительным крикам и понимающему Тинкиному взгляду. Ронка, подламывая длинные ноги на каблуках, кинулась помогать, но споткнулась и встала цаплей, согнув ногу и ковыряя застежку на щиколотке.
- Дымочка, помоги, надоели!
Атос расстегнул пряжечки, и Ронка затопала освобожденной ногой.
- Фух, наконец-то.
Выхватила у мужа фужер и упала рядом с диваном на ковер, подбирая ноги и касаясь щекой коленки сидящего с гитарой Атоса. Фужер держала на весу, дожидаясь, когда придет Данька и плеснет темного вина.
Потом были тосты, поспешная болтовня, приветственные крики Даньке с огромным блюдом, на котором лежали сочные золотые куски, в обрамлении колец лука, крупных кружков лимона и веточек зелени.