Все прислушиваются к моему вранью.
- А, - кивает Марв одобрительно. - Правильно, ну ее на хрен, эту карту.
- Угу, - соглашаюсь я. - На хрен.
Конец обсуждению, точка, абзац.
Одри смотрит на меня с веселой ухмылкой.
Мы продолжаем играть, а я вспоминаю, что произошло на Харрисон-авеню, в доме номер 13.
По правде говоря, я испытал большое облегчение после визита - как раз потому, что там ничего не произошло. Оказалось, в доме живет безобидная старушка. На окнах не было занавесок, и я хорошо видел, что она делает: готовит ужин, а потом неторопливо съедает. Пьет чай. По-моему, старушка ужинала салатом и каким-то супом.
И одиночеством.
Да, вот такие салат, суп и чай с одиночеством.
Мне старушка понравилась.
Машину я запарковал на противоположной стороне улицы и понаблюдал, не выходя наружу. Было жарко. Хорошо, в салоне нашлась когда-то не допитая бутылка воды. Хотелось верить, что у пожилой леди все в порядке. Такая милая, добрая. У нее еще чайник смешной, старомодный - из тех, что свистят, когда закипают. Она к нему подошла, сняла с плиты: слышу, мол, слышу, не волнуйся. Наверняка так и говорила. Словно утешала плачущего ребенка.
А еще я расстроился. Человеческое существо не должно быть настолько одиноко. Чтобы из всех друзей - лишь чайник со свистком. И никакой компании за ужином.
Честно говоря, у меня самого ситуация немногим лучше.
А что? Кто мне составляет компанию за обедами и ужинами? Правильно, старый пес, которому уже семнадцать лет. Мы с ним пьем кофе. Да ладно, скажете вы, живете душа в душу, ни дать ни взять пожилые любящие супруги. Но все же, но все же…
В общем, престарелая леди что-то сделала с моим сердцем.
Словно, пока она наливала чай в чашку, нечто попало внутрь меня. Я сидел, весь потный и несчастный, в своем такси и смотрел, а она потянула за невидимую нить и что-то во мне приоткрыла. Осторожно вошла, оставила часть себя и тихо вышла наружу.
Я это чувствую - где-то глубоко внутри.
И вот я играю в карты, и милая старая леди отражается в поверхности стола. Никто не видит, только я, как дрожащими руками она подносит ложку ко рту. Мне очень хочется, чтобы она рассмеялась или улыбнулась - подала хоть какой-нибудь знак, показала, что все в порядке. И тут до меня доходит: Эд Кеннеди, ты должен пойти туда. И узнать это лично.
- Эд, давай.
Мой ход.
В руках две карты, надо бы постучать.
Тройка треф и девятка пик.
Но я не буду стучать по столу. Не хочу выигрывать. Я решил взять еще карт. Похоже, я понял, что должен сделать для пожилой леди. И загадываю так.
Если возьму карты и попадется бубновый туз - я все правильно придумал.
Не попадется - неправильно.
Так что я как бы забываю постучать и под общий смех беру еще четыре карты.
Первая. Дама треф.
Вторая. Четверка червей.
Третья карта…
Ага.
Угадал.
Все, наверное, смотрят и удивляются, с чего бы это мне улыбаться. Все, кроме Одри. Она мне подмигивает. Ей ничего не нужно объяснять, она и без слов понимает, что я все сделал специально. В руке у меня бубновый туз.
Ф-фух. Это гораздо лучше, чем Эдгар-стрит.
И я очень-очень доволен.
Наступает вторник. На мне белые джинсы и выходные - песочного цвета - ботинки. Из шкафа я извлекаю приличную рубашку. По пути захожу в кондитерскую, и меня обслуживает девушка по имени Миша.
- Ой, а мы нигде не встречались? - спрашивает она.
- Вполне возможно. Только я…
- Вспомнила! Конечно! Вы тот самый парень из банка! Герой!
"Угу, - думаю я про себя. - Герой. С дырой". Но вслух сообщаю:
- Ах да… Припоминаю! Вы - та самая операциониста! Что, теперь здесь работаете?
- Ага, - кивает она и добавляет, несколько смутившись, - в банке стало как-то совсем неприятно…
- Боитесь нового ограбления?
- Нет, что вы. Я ушла из-за начальника. Такой придурок был…
- Это который прыщавый и с мокрыми подмышками?
- Да-да-да. Представляете, он мне язык в рот попытался засунуть. Видимо, думал, что целуется.
- Ух ты, - понимающе киваю я. - Ну, добро пожаловать в мир мужчин. Мы все одинаковые - в какой-то степени. Влечение и все такое…
- Что верно, то верно, - философски замечает она.
Миша обслужила меня очень любезно, а когда я выходил из кондитерской, крикнула вдогонку:
- Желаю приятно провести вечер, Эд!
- Спасибо, Миша! - отозвался я, но, похоже, недостаточно громко.
Мне не нравится кричать в общественных местах.
В общем, так я и ушел.
Обо всем этом я думаю, пока готовлюсь к визиту. Заглядываю в коробку и осматриваю шоколадный торт - все в порядке. Девушку жалко: этот придурок к ней грязно приставал, ему ничего за это не сделали, а ей пришлось уйти. Вот засранец. Только подумайте, язык в рот девушке засунул. Да я бы со страху помер при одной мысли об этом. А у меня, между прочим, в отличие от кое-кого, нет прыщей. И с подмышками все в порядке. Короче, надо просто верить в себя. Вот и все.
Так, ладно.
Торт подвергается последнему, самому придирчивому осмотру. Потом я оглядываю себя: вроде все хорошо. Пахну одеколоном, одежда приличная. Пора.
Я переступаю через Швейцара и закрываю за собой дверь. На небе сероватая дымка, на улице прохладно. Ровно в шесть я стою перед нужным домом на Харрисон-авеню. Пожилая дама, как всегда в это время, снимает с огня чайник.
Трава перед домом высохла.
Она хрустит под ногами - словно кто-то жует гренку. Ботинки оставляют на земле заметные следы, и действительно кажется, что под ногами огромный кусок жареного хлеба. Одни розы живы и держатся. Они бодро торчат из клумбы рядом с подъездной дорожкой.
Крыльцо бетонное. Старое и растресканное, прямо как в моем доме.
Сетка от мух порвана на углах и в нескольких местах отходит от рамы. Я ее открываю и стучу в деревянную дверь. В такт с ударами моего сердца.
Слышны приближающиеся шаги. Похоже на тиканье часов, которые отсчитывают время до часа икс. Этого часа.
И вот пожилая дама передо мной.
Она смотрит вверх, мне в лицо, и на несколько мгновений мы оба увязаем во взаимной тишине. Сначала пожилая леди не может понять, кто я такой, но замешательство длится лишь долю секунды. Затем лицо ее озаряется, как вспышкой, моментальным узнаванием, - и она улыбается. Улыбается с невероятной теплотой.
- Джимми! Я знала, что ты придешь! - говорит она.
Отступив на шаг, она снова смотрит на меня. В уголке глаза набухает слезинка. Находит подходящую для путешествия морщинку и катится вниз.
- Ох, - качает головой пожилая леди. - Я тебе так благодарна, Джимми. Я знала. Всегда знала, что ты придешь.
Она берет меня за руку и ведет в дом.
- Проходи, - говорит она.
И я иду.
- Ты останешься на ужин, Джимми?
- Если это не причинит каких-либо неудобств… - отвечаю я.
Она тихо усмехается:
- Какие могут быть неудобства. - И отмахивается. - До чего же ты странный малый, Джимми…
"Во, точно про меня. Странный малый…"
- Конечно, это не причинит никаких неудобств, - продолжает она. - Мы посидим и поговорим о старых добрых временах. Чудесно, не правда ли?
- Конечно…
Она забирает у меня коробку с тортом и несет ее на кухню. Я слышу, как она несколько бестолково там копошится, и громко спрашиваю, не нужна ли помощь. Она откликается: все, мол, в порядке, не волнуйся, чувствуй себя как дома.
Окна столовой и кухни выходят на улицу, и, сидя за столом, я наблюдаю за прохожими. Люди идут мимо, кто быстрее, кто медленнее. Кто-то останавливается, чтобы подождать собаку, потом снова шагает вперед. На столе лежит пенсионное удостоверение на имя Миллы Джонсон. Ей восемьдесят два.
Из кухни она несет ужин - такой же, как в прошлый раз. Салат, суп, чай.
Пока мы едим, она рассказывает о своих каждодневных передвижениях.
Пять минут посвящаются разговору с мясником Сидом. Нет-нет, мясо она не покупает. Просто болтает о том о сем, смеется над его шутками. Шутки, кстати, не очень-то смешные.
В пять минут двенадцатого она обедает.
Потом сидит в парке, смотрит, как играют дети, а скейтбордисты выделывают фигуры и кульбиты на своей площадке.
Вечером она пьет кофе.
В пять тридцать начинается "Колесо фортуны", она его смотрит.
В шесть ужин.
В девять ложится спать.
А потом Милла задает мне вопрос.
Мы уже помыли посуду, и я снова сижу за столом. Она выходит из кухни, садится в кресло, заметно нервничая.
И протягивает ко мне трясущиеся руки.
Мои руки протягиваются в ответ, а ее умоляющие глаза пристально смотрят в мои.
- Пожалуйста, Джимми, ответь мне, - тихо произносит она, и ее руки дрожат чуть сильнее. - Где же ты был все это время?
В тихом мягком голосе звучит боль:
- Где же ты пропадал?
Что-то застряло у меня в горле. Я понимаю, это слова.
И не сразу опознаю их. Но когда смысл становится понятен, отвечаю:
- Я искал тебя, Милла.
Слова выходят из меня сами собой, будто я всегда знал ответ на этот вопрос.
Моя уверенность передается ей, и она кивает:
- Так я и думала. - Она прижимает мои руки к лицу и целует пальцы: - Ты всегда находил для меня нужные слова, правда, Джимми?
- Да, Милла, - отвечаю я. - Всегда.
Через некоторое время она говорит, что ей пора ложиться спать. Я уверен: про шоколадный торт Милла сегодня не вспомнит. А мне так хочется попробовать - хотя бы кусочек. Но уже почти девять, и, похоже, я не получу ни крошки этого замечательного кондитерского изделия. Мне, конечно, очень стыдно за такие мысли. Ну что ты за человек, Эд Кеннеди, строго пеняю я себе. Такой трогательный момент, а тебе лишь бы тортом обожраться.
Без пяти девять она подходит ко мне:
- Как ты думаешь, Джимми, не пора ли мне ложиться спать?
- Да, Милла, - мягко отвечаю я. - Конечно, пора.
Мы идем к двери. Я целую ее в щеку и говорю:
- Спасибо за ужин.
И выхожу на крыльцо.
- Пожалуйста, Джимми. Ты еще придешь?
- Обязательно, - оборачиваюсь и отвечаю я. - Тебе не придется долго ждать.
Итак, в этот раз моя миссия посланца - разделить одиночество пожилой леди. Оно сгущается внутри меня по пути домой, и, увидев Швейцара, я беру его на руки и прижимаю все сорок пять килограммов собачьего мохнатого веса к груди. Целую, зарываясь носом в грязную, вонючую шкуру. Такое чувство, что мог бы весь мир вот так прижать к груди и убаюкать. На морде Швейцара читается некоторое изумление, потом он спрашивает: "Ну что, теперь по кофейку?"
Я опускаю его на пол, от души смеюсь и замешиваю старому лентяю кофе с молоком и огромным количеством сахара.
- Не налить ли тебе кофе, Джимми? - задаю я себе вопрос.
- Я отнюдь не против налить себе, - отвечаю я. - И отнюдь не против хорошей чашки кофе!
И снова заливаюсь смехом. Вот теперь я настоящий посланник.
8
Как я был Джимми
Вдруг Милла поднимает глаза - в них читается паника:
- О, Джимми! Я ведь берегла тебя? Как зеницу ока?..
Еще чуть-чуть - и я заплачу.
Нет, точно заплачу. Поэтому я смотрю в добрые, милые глаза старой леди и говорю:
- Да, Милла. Ты меня берегла. Как зеницу ока. Лучшей жены я бы не смог сыскать в целом све…
И тут она разражается слезами. Уткнувшись в мой рукав, она долго плачет и плачет. И смеется. Всхлипывает - от отчаяния и радости одновременно. Ее слезы, теплые, милые, как она сама, пропитывают мой рукав и согревают руку.
Потом она предлагает мне шоколадный торт - тот самый, что я принес пару дней назад.
- Увы, не припомню, кто его принес, - ласково говорит Милла, - но он очень вкусный. Попробуешь?
- С удовольствием, - отвечаю я.
Торт, конечно, маленько зачерствел, - но что с того?
Это самое вкусное угощение в моей жизни.
Несколько дней спустя вся наша компания вновь собирается на крыльце моей развалюхи - играем в карты. И мне даже везет, но тут вдруг наступает странноватая тишина. А затем из дома доносится звук.
- Телефон, - говорит Одри.
Что-то не так. Что-то нехорошее происходит - и внутри меня начинает шевелиться зловещее предчувствие.
- Ну, ты трубку будешь брать или нет? - спрашивает Марв.
Я встаю. Перешагиваю через дрыхнущего Швейцара. Во мне все трясется от неожиданного страха.
Телефон требовательно звонит - ну-ка, сними трубку, парень!
Я уступаю:
- Алло?
В ответ - тишина. Полная.
- Алло?
Опять ни звука.
- Алло? Кто это?
И тогда в ухо вползает голос, пробирающий меня до печенок. Вот прямо-таки вползает и долезает до самых печенок. Хотя сказаны-то всего три слова:
- Как дела, Джимми?
В груди все обрывается.
- Что? - переспрашиваю я. - Что вы сказали?
- Ты знаешь, о чем я.
И я остаюсь наедине с короткими гудками.
Возвращение на крыльцо дается с трудом.
- Эд, ты проиграл, - заявляет Марв.
Но мне не до злорадных реплик.
И не до карт - чего уж там.
- Да на тебе лица нет, - замечает Ричи. - Сядь, а то рухнешь.
Совет хороший. Я пытаюсь вновь сосредоточиться на игре.
Одри бросает на меня встревоженные взгляды: мол, все ли с тобой в порядке, Эд? Да, да, все нормально, Одри.