Другие люди уже взрываются смехом. Но здесь таится и настоящий динамит - в обладателе обширного массива мускулов, на который ещё надо взобраться. Кто сможет. Кто захочет. Никто не знает о нём много. Одна я всё твержу, что он взрывчатка. И при всей своей опасности этот экстремальный путник вонзает в почву женского существа всего лишь посох, простую палку, но эта палка находится в нём самом. В волшебной палочке этот мужчина не нуждается, он справляется сам и всегда поспевает в ногу. И всегда уйдёт. Можно поджечь фитиль, раздастся взрыв, камни взлетят на несколько метров, спросите у искусственного озера на въезде в деревню, которое тоже возникло тут не само по себе, каково это. Самому озеру хочется покоя, даже, пожалуй, стыдно становится гонять метровые волны, которые взбаламутили подводные склоны, взметнули мягко колеблющиеся срамные волосы озера, словно кто-то бросил в игрушечного зверя мохнатой тапкой; что-то застряло в зубах и никак не извлекается; хлебнёшь порцию илистой слизи, которая, может, содержит питательные вещества, а может, и нет, но в принципе есть её не хочется, хочется выплюнуть, пусть другие этим питаются! Сейчас будет Нагорная проповедь. Слишком много тех, кто хочет есть, они выбивают у жандарма почву из-под ног, и какая-нибудь женщина должна ему её вернуть; если этот мужчина уйдёт и не вернётся, я внутренне отомру, как целый регион, отравленный нитратами и фосфатами, думает женщина. Он может сделать со мной всё, но не сделает этого. Это мясо, например, такое холодное, бр-р-р, потому что оно полчаса пролежало голым на лестнице в подвал и чуть было не зазимовало. Вы преувеличиваете. Солнце хоть и не прогревает пока стены дома насквозь, но нет, зима - это женщине только показалось, это длилось уж не дольше получаса. У этой Габи, наверное, тоже была мечта жизни, но она состояла не в том, чтобы делать жандарму ценные подарки, а в том, чтобы получать их самой. Только и слышишь от Габи: купи мне то, купи мне это. На какие шиши я тебе всё это куплю? Неважно. Молодые-то резвы, они прыгают тебе прямо в рот, едва ты успеешь снять с них шкурку. Их тела часто ошибаются адресом, они успевают прочитать только имя отправителя, а остальные подробности нет, нет у них опыта, и тут начинаются жалобы. Они ещё совсем дети: как только встретишься с ними, так немедленно пошли в кондитерскую, у всех на глазах! В субботу вечером! Этого хотят они все. А что скажет мама, что скажут обе мамы, что скажут плюшевые мишки, которые остались дома? Если бы мы это знали. Дни не в счёт. Недели не в счёт. Его редкие визиты. У молодых время течёт по-другому. Взрослые всё это экономят, потому что это ничего не даёт. Экономить они научились в тяжёлые времена, и где они теперь? Нигде. В Никогда. Они не знают, что самые тяжёлые времена только начались. Только что. Должна же видеть эта юная женщина, что совсем другой получатель значится на этом теле, которое в этот миг набрасывается на неё, как волк, наконец обнаруживший в холодной яме ягнячью ляжку. И второе тело, которое мы здесь видим, тоже значится на мужчине, причём, к сожалению, на том же самом, и оно должно, к сожалению, оставаться снаружи, тело. Тут уж ничего не попишешь. Хорошо хоть, не на привязи - то тело, которое снаружи. Ему остались только одиночество, изоляция и иллюзии. Так можно схлопотать себе и низкую самооценку, и рабскую покорность, говорят наши знатоки-эксперты, которые берутся судить других, это касается вас, знаменитая консультантша в области секса госпожа Зенгер, в вашей газетной колонке, куда вас заперли в целях безопасности, чтобы вы, не приведи Господь, не сказали чего-нибудь нам лично. А то кто-нибудь сразу уйдёт, не успев прийти, - кто же это такой? Правильно, Курт Яниш. Беспримерно то, что им обеим пришлось пережить. Поэтому они, к сожалению, не могут подать нам пример. Они никому не подают. Нам бы они, может, и много дали, но лучше дадут не нам, а кому-нибудь другому. Но и уйти не уходят. Замешательство, так свойственное совсем молодым людям, которые смотрят на тебя с вожделением, потому что в принципе мечтают о новой компьютерной игре или о новых брюках, выставленных на витрине, - разве это замешательство, разве это не целеустремлённость? Они настолько же невежественны, насколько алчны, эта молодёжь, но вид у них радостный, в надежде, что скорее всего они получат желаемое. На это мне нечего сказать, я не знаю, что они делают и в какое время. Я не знаю, что вы делаете в то же самое время. Это замешательство юности часто происходит оттого, как всюду пишут, что многие семьи рушатся, потому что папа, но теперь всё чаще и мама, уходит из семьи, и это мне говорит та же самая газета, правда, совсем в другом лице, в лице благочестивого священника по имени Патерно, которого я уже слушала вчера, но его голос вещает одно, а рука пишет совсем другое. Но самое весёлое и доброе, как и самое прискорбное и ужасное, зачастую оказывается и самой большой глупостью, хотя газета говорила и об этом в той или иной форме. Но хотя бы одна форма этим не занималась - та, из которой можно извлечь кекс вместе с рецептом, - м-м-м, он и на сей раз удался! Ах, если бы я раньше про них вспомнила, про эти сообщения для записи в оперативном журнале, раньше, чем госпожа Герти Зенгер и священник Аугусто Патерно! Тогда бы я смогла записать их здесь, эти сообщения. А так они хоть и записаны, но в другой опере.
Бывает, получаешь от жизни только удары и хочешь, чтобы тебя за это ещё и побили. Нормальное разложение при помощи кислорода у молодой женщины, о которой мы вели речь, как и у этого озера, о котором мы тоже вели речь, иногда бывает просто невозможно. По крайней мере, дышать нужно самой. Вы слышите хрип? Этот странный звук? Да у неё астма, у Габи, это я диагностирую безошибочно, потому что такие шумы я уже где-то слышала, а однажды они были и у меня, у половины моей семьи была астма, и у Габи в любой момент может случиться приступ, если она разволнуется. Мужчина ей только что объяснил, что с завтрашнего дня не сможет подвозить её до работы на своей машине, потому что его жена что-то пронюхала. Ложь, его жене это было бы безразлично, у неё огород, домашние хлопоты и семейный сериал по телевизору. Вынужденная ложь, поскольку другой женщине, Герти, будет не всё равно, если она узнает. Она это уже знает, господин Яниш! Но лучше бы ей было всё равно, ведь она не в силах это изменить. Когда она заговаривает с ним об этом, он обижается и утверждает: мужчине это необходимо, потому что он не такой, как женщина. Мол, он заплатил ей за всё вперёд, своим сексом, который у мужчины никогда не врёт. Чем зачастую служит плохую службу своему хозяину, про себя думаю я. Герти должна быть премного довольна и должна оставить его в покое. Пусть сама оплачивает свои подарки, - какие ещё подарки, опять думаю я про себя, что ли этот букетик ранних альменций неумолимой голубизны, который мужчина нехотя (проку-то от всех этих красот, на них же ничего не купишь) наломал для неё на горе. А для Герти этому букетику цены нет, она в неоплатном долгу, но всё же пытается чем-то отплатить. А теперь и Габи, кажется, тоже собралась ему чего-то наломать, я говорю маме, мне же нет ещё шестнадцати: без этого! Это легально для женщины, для мужчины с другим мужчиной это станет легально чуть позже, так хочет природа, и так хотят человеческие законы, которые опираются на природу, а потом ещё удивляются, почему отступают и оступаются люди, вместо того чтобы это делали законы. Итак, с завтрашнего дня всё, Габи, утречком садись на автобус или на поезд. С меня хватит. Если вы спросите меня, я отвечу, что это объяснение тяжеловато для девушки, которую её официальный друг увозит на дискотеку в соседнее село, а оттуда она просто исчезает. Тютю! Поскольку ей немедленно нужно подышать кислородом. Из-за этого она и из дому уходит. Она говорит, что кислород снаружи, где она его уже не раз набиралась. Что с этим может сделать отец, которого у неё больше нет, потому что мать разведена? Ничего. Он бы ей приказал просто сидеть дома. И вот Габи лежит на полу, бросает голову из стороны в сторону и пытается выдохнуть. Что делать, она уже вне себя, не привязывать же её к ковру, чтобы она не волновалась и только дышала. Иди-ка сюда, Герти, помоги мне! Ну, Курт, ты много от меня хочешь. Такое обилие юности, столько добра, зато воздуха здесь внутри маловато, я думаю, потому что ни бактерии, ни грибки не могут его так быстро высвободить. Отвези её сейчас же домой, ты что, не слышишь?! Такова природа, она дальновидно выводит себе собственных вредителей, ведь они тоже дети природы и усердно помогают ей в работе.
Как легко может произойти несчастный случай, и тебя зовут как жандарма, но ты как человек уже тут как тут, и нужно как-нибудь закрепить бьющуюся голову, чтобы она не отвалилась совсем. Она бьётся, как обезумевший садовый шланг под напором, должно быть, где-то пробоина, в шее, повыше ключицы так странно булькает. Беда с этим шлангом. Только потому, что некому его удержать. Кто не хочет слушать, должен чувствовать. Когда человек слушает, он затихает, чтобы ничего не пропустить. В любви они потом дают волю тому, что они перед этим сняли на камеру с чужих людей и удержали, закрепив на полоске целлулоида или чего там, в любом случае магнитного, чтобы произвести ту вечность, которая якобы взыскует радости. Некоторые взыскуют перемен. Вечность. При этом слове каждый думает о фотографиях, а ведь они легко воспламенимы. Как и ты сам. Хотя и не подумаешь. Мы сразу же пошлём это в австр. Kontaktmagazin, фото, магнитную ленту, - может, примут, может, они знают, кто мы такие. Будем надеяться, что нет, ведь мы кандидаты Партии свободы Австрии в сельский совет Тюрница, или Глогница, или чего там ещё. Мы должны их терпеть, потому что они одни, эти люди, и некому их снять! Экстатические взоры, улыбающиеся рты, взволнованные позы, которые, собственно, должны быть волнующими, да. Я не хочу быть нескромной и виноватой в долгах тоже не хочу быть. Вожди, становясь всё необъятнее (значит, спокойнее), в отчаянии хватают тебя, потому что ничего другого им уже не захватить, щипцами из двух штук бёдер, да, а сами что тот кусок сахара между ними, такое мужчина в случае нужды как раз выдержит. Работать он учился. Он любитель-каменщик, любитель-столяр и любитель-вилловладелец. Что бы он ни делал, можно при этом думать о чём-нибудь другом, считает он, лучше всего думать, как хорошо будет, когда управишься с тем, что делаешь, и свежепокрашенные или протравленные и снова заново покрашенные двери закроются за тобой, и ты окажешься внутри, окончательно внутри. Да, это бы ему понравилось. Потому что никто в этом мире не понимает, как хочется закрыться, чтобы больше никого не было, даже тебя самого. И именно поэтому непременно нужно следующее: свой собственный дом. Туда не войдёт никто. Только ты, мой дорогой Иисусик, не по делу крепко приделанный к кресту, чтобы и ты нам не наделал беспорядка. Ничто не надо так основательно запирать, как то, что принадлежит тебе. Ни от кого не надо так основательно отпираться, как от других, прежде всего от тех, кто считает, что брак, эта тюрьма, есть величайшее свидетельство любви мужчины к женщине, и наоборот, вот именно; итак, когда же мы поженимся, когда же ты разведёшься? Одно после другого, но, пожалуйста, в правильной последовательности. Женитьба, так надеется эта женщина, стабилизирует наши отношения, чего никакой подвал не смог бы сделать для мрачного офисного здания, если грянет землетрясение силой 7,9 балла по шкале Рихтера. Но на рихтовку суда первой на очереди будет исполнительная власть. Надеюсь, судебный исполнитель не явится. Даже если для вас звучит жутко, что я хочу в конце концов лишь умереть, хотя я много чего должен: разруливать дорожное движение, быть деятельным и спорым и соответствовать современным требованиям, но ПОЧЕМУ?.. Спрашивает жандарм, который тоже не знает, что дальше. Ну почему любовь Герти к Курту Янишу должна быть обязательно счастливой? Чем она лучше любых других несчастных отношений? Понятия не имею, что касается меня.
Итак, вы слышите этот нечеловеческий вопль или вы его не слышите? Он завладевает сейчас всем домашним хозяйством, где стоит даже рояль, который надо пользовать каждый день, чтоб он не заболел, этот рояль из городской квартиры, который здесь загнан в угол и всё равно занимает почти всё помещение, причём настрой даже в приподнятом виде сползает ниже пояса, потому что климат здесь суровый и слишком сырой. Первым делом мы продадим его. Гостиная: где жадно прослушиваются и консервируются СD и образовательные передачи, да даже весь космос, потому что в этом мире не остаётся ничего тайного. То, что вы слышите, это звериный рёв, рёв неприкаянной покаянницы, которая не знает, чьё сердце она должна тронуть и кто должен поплатиться за её слёзы, и даже платка у неё нет, чтобы вытереть глаза. Столько в них набросали песка. Глаза слезятся и слезятся. Но, несмотря на это, она уже ждёт следующего греха, чтобы совершить его заблаговременно, пока другие не опередили. Мужчина того стоит, но вот только что он запирался здесь, внутри, с другой, куда более юной. Так давно уже хотелось женщине снова потомиться под его кнутом из плоти, а он был недоступен. Он и теперь недоступен. Попробуйте перезвонить позже! Такое огорчение. Бессмысленно звонить. Тот, по ком тоскуешь, должен предстать лично, живьём. Тем временем жандарм, которого мы подразумеваем, в тот же день, только позже, вообще-то уже на следующий день, если днём называть ночь, покинул дом ревущей, стенающей женщины, которая, кажется, вляпалась в собственную мыльную оперу, и приехал в большой холод, который оказался за пределами морозильника: на берегу озера.
Мужчина добирался туда долго, по камням и чащобам.
Он не мог иначе, говорит он себе. Он уже снова чувствует себя властелином здешних мест, но это его почему-то не радует. Отдаст вода свою добычу или оставит себе, ему всё равно. Вначале вода получает свёрток, красиво запакованный, за пластиковой плёнкой жандарму пришлось загодя специально заезжать в сарай для инвентаря, стоящий на отшибе, собственно, он уже несколько дней возил её с собой в багажнике, для чего? (Вопрос предумышленности: считать ли умыслом мысль, что она ему может когда-то понадобиться?) Пора приступать. Раньше сядешь - раньше выйдешь. Он немножко или немножко дольше попробовал воду, чтоб посмотреть, понравится ли она ему. Вода может открыть пасть, чтобы подышать, и невольно выпустить этот персональный ролик с пластиковым покрытием, а потом снова догонять его и хватать ртом, а может и придержать этот мясной рулет. Это, вообще-то, мясо? Все так падки до мяса, когда у него привлекательный вид и когда оно красиво там, где надо, и даже, может, просвечивает, по крайней мере, по прозрачным мотивам прикрыто именно так, чтобы где-нибудь да выглянул кусочек из хорошо продуманного выреза. Чтобы можно было догадаться о том, что и так видно за сто метров. И всё же для мужчины важно, чтобы выглянуло побольше. Мясо - только средство, ценные средства - деньги, а высшие ценности - земельный участок с домом. Ради них жандарм несёт службу, от которой он избавил общину, потому что он, вместо того чтобы регулировать движение, совершает регулярные телодвижения, - одна из моих самых натянутых шуток, я знаю, но всё же я довольна тем, что нашла её, что я её ещё искала. Хорошо, хорошо, вы её знаете. Но всё же подумайте: таких, как вы, на свете мало. А мужчина мог бы делать и другие дела, чем я (или чем я могу придумать), чтобы утолить свою жажду обладания. Две ноги раздвигаются для него одного, а между них целый дом. Этот мужчина то бросается вперёд ради дома, то тут же откатывается назад, потому что он сам - это и всё, что он может вложить в качестве инвестиции. Но он ещё пригодится себе для чего-нибудь другого. Страна должна быть защищена, для того и существует сеть мелких жандармских постов, которые всегда вносили и вносят свой бесценный вклад в безопасность.