За эти поступки, на которые идёшь, если не красноречив и если женщина не спешит что-нибудь подписывать не читая, воздаётся тебе потом сторицей, возвращается ещё больше времени (когда женщина наконец на том свете) и денег, это хорошая инвестиция. Тут не обходится без усилий со стороны должностного лица и его сына, наёмного работника, который хоть и молод ещё, но уже бесконечно многогранен. Многоликий Янус, накачанный искусственными витаминами, чтобы черты проступали не особенно чётко и были размыты, да, такая вот многоликая голова на плечах у молодого человека. Вы только посмотрите, как он умеет понравиться. Сын и на все руки мастер, и способен на большее, чем просто тянуть провода. Но отец для него превыше всего, а отец идёт по трупам, которые при жизни были для него гарниром к его мясу. И как же так получилось, что жандарм и его сын не имеют ничего, кроме долгов? Как же так они потеряли всё, что имели? Не знаю. Отец нам посоветует, отец нас направит и спасёт, чтоб мы не упускали из виду своих. Я не думаю, что это случилось впервые в истории жандармерии, чтобы один из её представителей затеял такой славный гешефт с добродушной смертью, которая ведь всегда берёт только своё, никогда не берёт чужого. Смерть забирает тех, кто был ей заранее предназначен. Она как лесник. Обычно эти образованные госслужащие на службе при оружии расстреливают только собственные семьи, и лишь тогда, когда это необходимо, потому что те хотят от них сбежать. Но в любом случае дома и участки от них остаются. Сами они по большей части довольствуются верхней каморкой, прямо оттуда они потом и стреляют. Если они от этого не сильно устанут, то стреляют потом себе в голову.
Нет-нет, ничего, оба эти мужчины специализировались на смерти. А после смерти остаётся целый универмаг вещей, которые не надо больше покупать, потому что они являются наследством. И так и случается, на глазах у всех, в деревне недалеко от районного городка, полного опасности и ревности, игровых и спортивных возможностей, где все поневоле друг друга знают - по теннисной площадке или по суду, если после игры, как это часто бывает, грубо и с руганью поспорили. И знакомство продолжается до тех пор, пока человек не найдёт себе лучшую долю. Местность ограничена своим внезапным концом. После которого лишь автобан слева да автобан справа. Городок как пруд, в который на одном конце втекает, на другом вытекает. Пересечь эту местность - нешуточная работа, всё равно что реку форсировать без лошадиных сил. Шторы раздвигают как по часам, люди переглядываются, имеют свои взгляды, имеют свои виды, плохие виды принимают за хорошие и наоборот, и это тоже бизнес, против которого никто ничего не предпримет. Местные, правда, не против принять, но предпринимателями становятся редко.
Все люди рано или поздно умирают, это общая участь. С другой стороны, это не как в городе, где не сразу заметишь, если кто-то умер. Чаще, чем думаешь, бывает так, что паталогоанатом - единственный человек, который будет на тебя смотреть, так для чего тогда принаряжаться? И кто в городском многоквартирном доме станет интересоваться, куда это уехали соседи, почтовый ящик которых уже забит почтой? Где господин такой-то, кто ему сторож и где тот, кто не сторож ему? Полицейские и жандармы всегда знают, где что-то освобождается, им их должность не с неба свалилась, к этому надо призвание иметь. Сесть в готовое гнездо, вытолкать из него других, как кукушонок, - теперь мы повязаны и должны распутывать узлы. Смерть бесчеловечна, а вот наша жизнь перед тем, к сожалению, не без человека. Обращайтесь со всем вашим доверием в полицию! Но кто на самом деле знает что-нибудь об этих радостных защитниках закона, чьи повадки граничат с наглостью и над кем, тем не менее, никогда нельзя смеяться вслух, иначе схлопочешь. С допросами надо подходить к людям достаточно властно, жандармерии это хорошо известно, ей всегда всё известно; и почти в каждой второй квартире женщина живёт совсем одна; она истосковалась и готова впустить любого, только бы пришёл, тогда бы нас стало уже двое, а чуть позже подоспеет и смерть. Вот тогда будет по-настоящему уютно. Не успеет женщина на что-нибудь согласиться (проверка проводки, прочистка водостока, поиск пропавшего домашнего животного и т. д.), как тут же что-то шмыг под руку - голова с мягкими волосами, и тебе остаётся только выяснить, как она хочет - чтобы спереди или сзади. И пошла болтовня по проводам, это даже прелюдией пока не назовёшь, это ещё впереди, а уже надоело, потому что соседи могут услышать. И смотришь на неё - всё ли в порядке? Закрылась ли дырка или всё ещё нараспашку, наподобие кричащего рта, потому что нет привычки, чтобы прибивали гвоздями, как попало швыряли и даже не зашпаклевали как следует. Голова начинает задумываться, кому, собственно, принадлежит квартира и мебель, когда он там уже почти обосновался. Теперь она принадлежит мне, говорит жандарм в одно ушко, которое не в себе в тот момент, но ушко слышит только одно, это всегда можно оспорить. Разве ты против? Ни одно сердце не сердечно, когда оно вламывается в неохраняемый дом, а там ждут совсем другую часть тела, более выносливую. Женщины до того похотливы, что уму непостижимо. Чего им только не взбредёт в голову и где они только не захотят это сделать, это ж нужно целую карту местности держать в голове, чтобы прийти к таким идеям; в ванной комнате или на кухонном столе - это ещё куда ни шло, но на полу под божничкой - там ведь и тесно, и пыльно, Бог не хочет, чтобы мы трахались у него в ногах, аки черви, которых он - нас всех - создал из праха, и он даже не может как следует посмотреть на нас, потому что он там наверху прочно приколочен гвоздями! И чем потом обтереться, тоже проблема. Кухонный рулон бумажного полотенца был бы решением, но некоторые предпочитают воспользоваться закаменевшей от грязи губкой или тряпкой для мытья посуды. Принадлежности для мытья порой так и поглядывают на тебя приглашающе, как только ты вошёл, показывая место, где женщина хочет, чтобы её выпотрошили, - врачи иногда прикрывают свои инструменты, а женщины так и выставляют их бесцеремонно напоказ. Всё. Что у них есть. Смерть доводит нас до того, что мы перестаём что-либо охватывать умом. И тут женщины заводят своё, поскольку их охват не знает пределов: что они хотели бы золотое кольцо. Любовь доводит их до того, что они могут вместить в себя так много. Но смерть в то время ещё сильнее. Посмотрим, чья возьмёт.
Повсюду волосы, и на ладонях мёртвой, налипшие на кровь, я бы сказала, эти напоённые искусственной краской и завивочной химией пережитки человека женского пола, и этот пол, видать, много чего пережил, перед тем как умереть. Телефонный эксперт и его жандармский родитель имеют, должно быть, нечто вроде встроенного военного клапана, ну, я думаю, они вообще любят драться, но вынуждены - один как должностное лицо государства, другой как служащий - на людях сдерживаться. Но где-то он должен находить выход, зверь, а в женщине, как правило, не разгуляешься. После этого приходится специально бегать. У некоторых после этого появляется зверский голод, они обнимаются, облизывают друг друга, но зрачки уже беспокойно бегают, заглядывая поверх голов, ведут себя непростительно и при этом, может быть, немножко стесняются, ведь глазам стыдно, зато душе радостно. Они уже виляют хвостом, ещё до того, как кто-нибудь успеет дотянуться до подходящей палки. Кстати. Как на ваш взгляд, не слишком ли серьёзно я сейчас выгляжу? Ох, этого я не хотела! А теперь покрепче палкой по шерсти, она не может сколько-нибудь серьёзно смягчить удары. Загляните, да скорее, в прошлое, там вы увидите серьёзного человека, тоже отца семейства, без всякого страха орущего на живых людей, которые были бы уже мёртвые, если бы их способ вождения имел серьёзные последствия, потому что они что-то нарушили в уличном движении, да-да, водители есть водители, так было во все времена, даже в те, когда они были ещё кем-то и о них снимали фильмы. Иногда ещё велосипедисты, но они достаточно получают уже за сам факт своего существования. Одинокие женщины, очень ухоженные, но уже больше не молодые, они хватают всё, что шевелится и носит брюки, хотя они и сами их, в конце концов, носят. Но им этого мало, и иногда они получают приложенный аппетитный кусок, мясо, на которое они больше не рассчитывали, зато оно теперь на них рассчитывает. Хм-м, выплачена ли уже квартира? Одна очень ухоженная женщина уже второй раз на этой неделе идёт в парикмахерскую, чтобы сделать себе маникюр с шелковистым лаком, такое нельзя не заметить; это красноречивее любого поэта, само её тело говорит при помощи этих знаков, что оно тоскует и уже, наконец, знает по ком.
Засим следует властный стук в дверь во время патрулирования уличного движения у сберкассы, там же аптека, а мы живём в аккурат над нею, и в следующее мгновение чтоб было немедленно открыто, хотя нет времени прикрыться, чтобы вызывающе скрыть все округлости, которые в наши дни так востребованы. В крайнем случае их формы после ванны нужно смазать, а в случае аварии наложить новый протектор. Не будет лишним, если даже причесать мотор и немного приспустить шасси. Яркие краски сегодня снова сигналят с лица, с ногтей рук и ног, что всё великолепно. Что и мы не лыком шиты, это мы всегда говорили во весь голос до тех пор, пока не превратились в ничто, и никто о нас больше не думает.
Жандарм посматривает, кого и как ему срубить шариковой ручкой на плаху планшета. У него есть особое чутьё, как привести женщину к тому, чтобы она выразила своё удовлетворение громкими криками и стонами. С женщиной, на которую это чутьё сработало, он вначале отходит в сторонку и позволяет себе выражаться недвусмысленно, а два дня спустя дама уже беспокойно ходит от одного окна к другому - хотя ситуация была недвусмысленной и бумажка с телефонным номером недвусмысленно поменяла своего владельца, - принюхивается к запаху своих подмышек, душисто ли ещё там, и натирается лосьоном. Сегодня он должен прийти, а то бы мы уже сидели в это время в поезде на Вену, чтобы навестить старую подругу. С каждой минутой беспокойство растёт, так и напрашивается впечатление, что её жизнь ещё не подошла к концу, поскольку с этого конца кто-то ещё хочет войти - неважно кто. Смерть приходит достаточно рано. Адрес помечен там, где жандарм помечает номера машин и штрафы, в ближайшие дни мы это спокойно рассмотрим. Где есть маленькие покои, там их можно и открыть. Прежде всего, простые, разочарованные дамы средних лет сразу же дают каждому, даже не взглянув на него как следует, ключ к себе, они знают: если их открыть, там уже и взять-то нечего, но если по углам помести, по сусекам поскрести, можно заварить такую кашу, что и не расхлебаешь потом. Этот господин опытный и тренированный, хоть и не в домашних делах, но если за это можно получить дом, то почему бы и не потрудиться. Обнимешь тут и дровяной сарай и будешь о него тереться, пока на нём смоляные слёзы не выступят. И что он только во мне находит, ведь он так привлекателен, что мог бы найти себе сколько угодно и покрасивее, и помоложе. Но почему, собственно, нет? Почему бы и не я? Милости просим с вашим дознанием, здесь у нас декоративная корзина с душистыми пряностями и с маленьким планшетиком, на котором мы записываем, что купить!
В других случаях, поскольку водитель хочет понравиться полиции, достаточно только руку подставить - и в неё одна за другой полетят купюры. За это можно и водительские права дома забыть. Можно поднять жезл, а можно и голыми руками распоряжаться людьми, почти как убийца. Просто непередаваемо. Лучшая в мире профессия. Делаем любопытное лицо и надеваем очки! Смотри-ка: дедушка всё ещё салютует на фото, из которого ему уже не выбраться, как он в жизни никогда не выбирался из этой местности, - смотрите, как красиво он это делает, на фото, да, господин слева, не правый, то король, ведь время остановилось? Нет. Никто не стоит на месте. А теперь действительно вперёд, на волю! Дедушка тогда как знал, что с него делают фотокопию, ах, да что там, конечно он это знал, теперь мы это видим, правильно, мы видим его в морозце мгновения, сосредоточенный взгляд послушания, подслащённый, скрашенный! - это он, дедушка, видишь, вот, перед королём, он стоит навытяжку перед монархом, с которым никогда не познакомится ближе, как мы сегодня знаем, хотя это, может, было бы интересно, как знать, кто кому чего сказал бы, к сожалению, часто на чужом языке? Никто не знает этого. Я думаю, это предложение, хоть я и написала его своими руками, не соответствует истине. Мне, например, нечего сказать перед лицом действующих лиц, которых я создаю, да ну их, эти речевые обороты, пусть оборачиваются, пока не начнут извиваться от боли или, может, от тесноты. Этот речевой нерв вам никогда не удастся вытянуть из меня без наркоза! Король не похож ни на кого, знакомого нам. Король всегда тот, с кем не познакомиться. Он может быть добросердечным, может быть уверенным в себе, а другие и без веры обойдутся. Они не могут себе её позволить, а мы не можем себе позволить и более дешёвые вещи. Тонкий человек в тёмном костюме, король, он всегда как картинка, - нет, в этом сравнении он не нуждается, пусть картинки будут хороши, как он, в семидесятые годы в парикмахерской этого местечка валялось много иллюстрированных журналов, где он был на картинках рядом со своей тоненькой женой из южных краёв. Славное местечко, чтобы возбудить воображение женщин, которые много о себе воображают, особенно когда сидят на этом стуле с белой мягкой обивкой и думают, что становятся от этого краше, и посеять в них тоску по розовым и петуниевым цветам. Зазнайкам можно навязать всё что угодно, этим тихим воображулям, которые взирают на других свысока, но втайне, когда совсем одни, не знают никакой меры, и их тела безмерно выходят из-под контроля, если кто-то подрезает их тонкие стволы, которыми они отчаянно цепляются за свои земельные участки. И приводит их в горизонтальное жизненное положение, которое они в любой момент могут потерять. Но они сами себя давно потеряли и больше не знают, кто они и сколько ещё у них в банке. Уже не так много, как раньше.
Жандарм в салоне-парикмахерской смотрелся бы ещё удивительнее, чем король, ну, разве что какая-нибудь клиентка неправильно припарковалась, тогда бы все взгляды обратились на неё и на её причёску-полуфабрикат. Жандарм был бы добр, но справедлив. Он договаривается о встрече и готовит сокрытие истины, чтобы за закрытыми шторами исполнить все тайные желания, даже те, которые невозможно удержать в тайне, которые докучают ему хуже назойливых собак, которых гонят, даже не кинув палку, за которой они побежали бы, вывалив языки, такие мокрые и неаппетитные, что с ними рядом и ложиться не хочется. Но на кону стоит господский дом и тихо говорит: иди! И он идёт. Если женщины не получают себе короля для ночного столика, на котором лежат яркие журнальчики, то, может, они заполучат государственное должностное лицо, которое всегда примут здесь за короля. Бумага стерпит. Король на фото слегка взвинчен и кучеряв. Я бы сказала, эта женщина свежезавита, но докучлива, если бы я посмела и если бы мне было позволено взирать на мои выдумки свысока. Жандармский отец мог бы жить ещё и сейчас, судя по его тогдашнему взору. Жизни всегда ходят парой, если не строем. Они стоят рядами, как дома, рядятся один под другой, но меня не зарядят. Жизни подходят одна другой, но они часто не подходят персоне, которой выданы как одежда. Они в основном бессобытийны, как будто слишком много жизней досталось всего нескольким персонам, каждой из которых и одной-то судьбы многовато, сосуд которой мы теперь осторожно изливаем, после того как открыли. Мать теперешнего жандарма, например, как мне чудится, всё ещё здесь, и не одна, а в нескольких вариантах, она похожа на большинство женщин, многих я знаю и могу предложить вам на выбор. Но я уже заранее знаю, что на выборах вы проголосуете за кого-нибудь другого, и хорошо ещё, если бюллетень окажется действительным. С каким восторгом она тогда разглядывала эти картинки, госпожа Яниш, с каким внутренним подъёмом - кстати, в той же самой парикмахерской на Главной площади, только кресла тогда были зелёные и более жёсткие. Потом госпожа Яниш даже купила себе этот журнал, чтобы в семье хоть что-то осталось. Это было, когда она ещё могла держаться прямо. Притворимся, как будто это было сегодня: вот она смотрит и смотрит, глаз не сводит, как будто король вместе с её мужем могут испариться ещё до того, как она успеет нагордиться ими, и всё это, пока её волосы накручивают на тонкие палочки, смазывают химическим составом и потом нагревают - отличное жаркое, пахнуть начинает задолго до готовности (и так при каждом мытье головы! Вся жизнь есть химия и соответственно воняет…), и она горделиво возвышается над своим платьем, жена жандарма, как будто оно из того же шёлка в горошек, что и платье королевы, и сшито не абы где, под причёской с начёсом, которую, пожалуйста, сделайте как у Её Величества на фото. Это, к сожалению, невозможно. Этого не можем даже мы, поэты. И достаётся на голову взыскательным людям какая-то мочалка из непроходимой химии. Тоже неплохо, сделано для вечности, если не поджечь, но всё равно не то, не то! Вечности это уже надоело, и она отдаёт задёшево назад, уже подержанное. Ничего не поделаешь. Эта королева многим женщинам того времени служила образцом для подражания - как раз в силу того, что была некрасива, как все мы. Но и некрасивая, она ухоженная и видная женщина, ничего не скажешь. Придраться не к чему. Если нет на счёте красоты, тем важнее одежда и парикмахер, чтобы хотя бы подражать красоте, пока не бросишься в этом новом платье на улицу и не угодишь там под паровой каток (гладильный). А часто надо и накинуть что-то сверху: имущество и дом. И незачем принимать ещё и гостей, которых приходится угощать собственным мясом, потому что ничего другого в доме нет. Я лично знаю пару-тройку вдов и предпенсионных одиноких, которым удалось продвинуться в их общественном проявлении гораздо дальше, чем для них предусматривалось. Но даже там их обскакали молодые. В последний момент. Я бью в гонг. Боинг! Время истекло. Всякое время когда-то истекает. Я это неоднократно повторяла и ещё буду неоднократно повторять, потому что это несправедливо, что время уходит, а я остаюсь. Оно длится ровно столько, сколько ты живёшь, то есть собственная жизнь - мера времени. Уже пошла другая, не твоя. Так что постарайся в течение собственной жизни решительно взять её за рога. Ведь ясно же и прозрачно, как бульон, который люди снова заварили сегодня за своими чисто намытыми окнами. Кто будет всё это расхлёбывать?