В глубине двора высился второй забор, также защищенный колючей проволокой. Такая же опускная дверь вела во внутренний двор лавки, весьма искусно скрытый от посторонних глаз. Место для этого дворика было выкроено путем уменьшения дворов при соседних домах. Так как все эти дома теперь принадлежали Джону Уэсту, то ему нетрудно было передвинуть заборы, обнести новый двор высокой стеной и проделать в ней потайные выходы во дворы всего квартала. Кроме того, к стене были прислонены три стремянки. В соседних домах безвозмездно проживали служащие тотализатора; это счастье досталось им по жребию; причем каждая жеребьевка была подстроена так, чтобы счастливый билет наверняка попал в руки преданного и надежного сподвижника Джона Уэста.
Много хитроумных нововведений защищали служащих и клиентов тотализатора от непрошеного вмешательства полиции. Для приема ставок было пристроено специальное помещение: длинный сарай с приподнятым на два фута полом. Три железные трубы диаметром в два дюйма соединяли деревянные столбы, поддерживавшие крышу с открытой стороны сарая. В конце его имелся отгороженный досками закуток с решетчатым окошком, выходившим в заднюю комнату лавки. В полу первой комнаты был прорезан люк, под которым начинался подземный ход, соединявший лавку с кухней одного из соседних домов. О существовании этого подземного хода знал только Джон Уэст да те служащие тотализатора, которые почти полгода рыли его.
Вход на дровяной склад охраняли Боров и Дик Капуста; они пропускали только тех посетителей, которых знали в лицо или за которых ручался один из завсегдатаев.
Перед входом во внутренний двор охрану несли два субъекта самого отталкивающего вида: справа стоял Одноглазый Томми, которому много лет назад в уличной драке выбили глаз и так исковеркали все лицо, что на нем как бы застыла омерзительная усмешка. Одноглазый Томми имел на своем счету длинный список самых разнообразных преступлений. Не уступал ему в этом и его коллега, стоявший слева, метко прозванный "Горилла"; его уголовное прошлое включало два года тюрьмы и наказание плетьми за покушение на изнасилование и два года - за оскорбление действием. Скандалы в тотализаторе не были редкостью, но эта достойная четверка беспощадно расправлялась с нарушителями спокойствия. Они же по очереди охраняли тотализатор ночью; в их обязанности, кроме того, входило вразумление тех игроков, которые делали ставки по телефону и не всегда торопились со взносом денег.
В сарае орудовали четыре человека в длинных черных плащах и масках. Из-под одной маски слышался приглушенный голос, говоривший с ирландским акцентом:
- На этот дубль больше не принимаем, дружок, но я могу предложить вам фаворита в скачке с препятствиями и Китти в заезде на полтора круга. Недурно, а? Не желаете? Ну, дело ваше, пеняйте на себя! Вам угодно Китти и Файрфлай? Да ведь Файрфлай отстанет, хоть бы она стартовала сию минуту. Но мне-то что - лишь бы денежки с вас получить!
Остальные трое под многоголосый гул, стоявший во дворе, принимали деньги, выдавали билеты и записывали ставки на больших картонных щитах, висевших позади них. На стене сарая, обращенной во двор, красовалась надпись:
"Кричать и ругаться разрешается только одному служащему нашего заведения, который нарочно для этого нанят. Для тявканья и лая держим собаку. Наш вышибала одержал семьдесят пять побед на ринге и превосходно стреляет из револьвера. Гробовщик приходит каждое утро за очередными заказами.
Тотализатор Уэста.
Джексон-стрит, 136, Керрингбуш".
Эту надпись сочинил Барни Робинсон, когда Джон Уэст велел ему вывесить объявление, запрещающее драться и скандалить. Пониже первой имелась еще одна надпись, смысл которой был ясен для всех:
"Агент, принимавший ставки в кредит, вчера умер".
Три телефона, установленные в задней комнате, звонили беспрерывно. Джо Уэст, Барни Робинсон - он опять работал полную неделю в тотализаторе, убедив свою жену, что полиции бояться нечего, - и Франт Алек то и дело снимали трубку и принимали заявки от клиентов.
Джон Уэст все еще держал велосипедиста перед полицейским управлением в Мельбурне; покровительство полиции стоило ему пятьдесят соверенов в неделю. Кроме Девлина, Брогана и других местных полицейских, добрый десяток столичных сыщиков - по рекомендации Дэвида Гарсайда - состоял у него на жалованье.
После введения всех этих мер предосторожности полицейскому агенту удалось подобраться к тотализатору только однажды, да и то его даже в ворота не пустили. Одноглазый Томми узнал в нем лягавого; Боров и Горилла немедля пошли за ним по пятам и по приказанию Джона Уэста "хорошенько проучили подлеца, чтобы впредь неповадно было": избили его до полусмерти. Все же тотализатор один раз подвергся налету, предпринятому констеблем Гривом по собственному почину, без согласия Девлина. Грив перелез через забор и незамеченным проник во двор. Однако эта затея не дала ему ничего, кроме разорванных штанов и огнестрельной раны. Пуля, пущенная из револьвера Борова, который в ту ночь стоял на карауле, раздробила констеблю запястье, и его уволили на том основании, что он негоден к службе в полиции. Бывший констебль Грив незамедлительно покинул Керрингбуш в сопровождении перепуганной молодой жены. С тех пор, к великой радости клиентов Джона Уэста, о них не было ни слуху ни духу.
Во дворе тотализатора толпились игроки; они обсуждали шансы на выигрыш, читали и перечитывали газетные отчеты и журнальные статьи о конно-спортивных состязаниях, делали ставки. На их возбужденных лицах отражались самые противоречивые чувства: надежда сменялась страхом, ликование - отчаянием.
Соблазн выигрыша - вот что разжигало азарт этих людей. Большинство из них были бедняки: рабочий в бумажных брюках, ставящий гроши за себя и за своих товарищей; безработный с лихорадочно горящими глазами, который только что заложил обувь своих детей, чтобы наскрести денег на ставку, - он непременно проиграет, потому что доведенные до отчаяния игроки всегда проигрывают последнее. Лишь изредка мелькают в толпе явные счастливцы; вот молодой щеголь, профессиональный игрок - он явился сюда, чтобы поставить на "темную лошадку". А там мужчина средних лет, с резкими чертами лица и бегающими глазами - жучок, который дает советы простодушным игрокам, уговаривая их поставить на "верную" лошадь и в обмен на совет считать его в доле; так как советы он всем дает разные, то каждая скачка приносит ему выигрыш; этим он и живет. А перед решетчатым окошком стоит очередь счастливцев, угадавших победителя.
Когда Джон Уэст проходил мимо охраны, Горилла сказал ему хриплым, дрожащим от страха голосом:
- Джек, сдается мне, у нас тут шпик объявился.
- Верно, верно, - подтвердил Одноглазый, угодливо скаля зубы.
- Говорит, что звать его Стэси. Не иначе как сыщик.
- Зачем же вы его пустили?
- Он прошел в ворота рядом с одним из наших. Я думал, они вместе, - виновато ответил Горилла. За последнее время и он, и остальные караульные заметно разленились.
- Неужели вы не можете быть внимательней? Сказано ведь вам, никого из посторонних не впускать без поручительства.
- Знаю, знаю, Джек. Но эта сволочь обманула меня.
- Смотри, больше не зевай! Если он придет еще раз, гони в шею!
- Прийти-то он придет. Его лошадь выиграла.
- А почему ты думаешь, что он шпик?
- Боров узнал его, когда он выходил. Говорит, что давнишний шпик.
- Если Боров так говорит, значит верно. А почему же он не узнал его, когда тот входил? Вот что я желал бы знать. - Джон Уэст не на шутку рассердился. - Только одно от вас и требуется - не пускать чужих. Так делайте свое дело, не то вы у меня живо вылетите! Из-за вашего ротозейства жди теперь неприятностей. Если по вашей милости будет налет, вам обоим не поздоровится.
Не успел Джон Уэст войти в лавку, как у ворот поднялся шум.
- Не войдешь! - кричал Боров бледному оборванному человеку.
- Почему не войду? - спросил тот, пятясь от наступающего на него Борова, за спиной которого стоял Дик.
- А потому, что мы не пускаем сюда лягавых, вот почему. Я тебя знаю, Стэси, ты полицейский шпик!
- Неправда, никакой я не шпик, - запротестовал Стэси, испуганно озираясь по сторонам.
Боров подошел к нему вплотную, схватил его за плечо и сказал:
- Тут один человек хочет повидать тебя.
- Кто?
- Джек Уэст! Он умеет обращаться с такими, как ты!
От одного упоминания этого грозного имени в маленьких глазах Стэси отразился панический страх; он вырвался из рук Борова и стремглав бросился вон из переулка.
Боров хотел было бежать за ним, но Дик сказал:
- Пусть, пусть его. И не надо ничего говорить Джеку, а то и нам влетит.
Стэси, задыхаясь, выскочил на Джексон-стрит и пробежал еще шагов триста; только после этого он оглянулся и удостоверился, что никто его не преследует. Не теряя времени, он прыгнул в проходивший мимо трамвай. Скверно, что я потерял свой выигрыш, думал он. Но еще хуже, что Джек Уэст узнал про меня. И угораздило же меня послушаться полицейских и ввязаться в это дело.
Вечером Джон Уэст и несколько его служащих сидели в лавке и подсчитывали барыши. В задней комнате Боров и Одноглазый дожидались своего хозяина, чтобы проводить его домой под вооруженной охраной.
- Что мы сегодня сделали на дублях? - спросил Джон Уэст, поднимая глаза от монет, которые он столбиками складывал на столе.
- Опять остались в накладе, - ответил Билл-Скелет, новый, недавно нанятый служащий.
- Тут что-то неладно. Мы всегда оставляем себе несколько верных комбинаций. Но и вчера и сегодня мы просчитались. Кто сегодня принимал ставки на дубль?
- Мик принимал.
- А где он?
- Он сегодня рано ушел.
- Ах, вот как! Ну-ка, посмотрим, что у него записано.
Джон Уэст внимательно проверил запись дублей.
- По-моему, Мик что-то затеял, - сказал Франт Алек. - Как бы он не отбыл еще сегодня в неизвестном направлении.
Вся мебель О’Коннелла, кроме кухонной, была беспорядочной грудой составлена во дворе: три железные койки с черными пятнами на тех местах, где облупилась светло-желтая краска; три грязных тюфяка; жалкие остатки гарнитура - потертый диван и кресла с вылезающим из-под рваной кожаной обивки конским волосом; шкаф на трех ножках - четвертую заменял кирпич, обернутый в коричневую бумагу; колченогий круглый стол, старый сундук и два ящика, полные всякого барахла. Здесь была фотография Мика с женой, снятая в день их свадьбы; портреты детей, родственников и свойственников; треснутое зеркало; наконец, бесконечное множество религиозных картинок с изображением разных святых и две большие литографии: на одной - Христос в терновом венде, на другой - богоматерь с младенцем на руках.
За столом на кухне сидели шестеро бледненьких детей, чисто вымытых и одетых в разнообразные тряпки, служившие им праздничным нарядом. Сам Мик О’Коннелл напялил на себя свой единственный шерстяной костюм, давно уже ставший ему тесным. Он шагал из угла в угол, ежеминутно выглядывая в темный двор. Керосиновая лампа тускло освещала закопченный потолок, облупившиеся стены и полки, украшенные фестонами из газетной бумаги.
Жена Мика сидела в конце стола, спиной к догоравшему очагу; перед ней стояла тарелка с остывшим супом, у груди лежал новорожденный. Она была маленького роста, худая, и лицо ее уже бороздили морщины. Выбившиеся пряди черных волос падали ей на плечи.
Миссис О’Коннелл пыталась вознаградить себя за горе и нищету своей беспросветной жизни строгим соблюдением католических обрядов. Каждое воскресенье она слушала обедню и причащалась, а накануне ходила к исповеди, и все, кто знал ее, недоумевали - в каких грехах может каяться эта тихая, незлобивая женщина. Она принимала заветы религии буквально, чего не требовали даже отцы церкви; она слепо верила во все догмы и, в отличие от многих священнослужителей и их прихожан, питала отвращение к пьянству и азартным играм. Она была уверена, что Мик совершает тяжкий грех, работая в тотализаторе. Каждый день, утром и вечером, она молилась пресвятой деве о спасении мужа, по воскресеньям после обедни ставила свечки и всю неделю приставала к Мику, просила, требовала, чтобы он увез ее с детьми куда-нибудь, где они могли бы жить на своем клочке земли и дышать свежим воздухом, как она жила когда-то в молодости.
Она уже примирилась с мыслью, что мечте ее не суждено сбыться и что на то воля божия; когда же два дня назад Мик объявил ей, что они уедут в Западную Австралию, она едва поверила своему счастью. Бросившись на колени, она возблагодарила господа и пресвятую деву. Накануне Мик пришел с пятьюдесятью соверенами в кармане, а сегодня принес еще столько же; тогда радость ее омрачилась подозрением. Откуда у него деньги? Он сказал ей, что утаил один билет на дубль.
На самом деле Мик утаил не один билет. Чтобы обмануть Джона Уэста, он вошел в компанию с тремя приятелями. После каждого заезда Мик проверял, есть ли ставки дубль на победителя этой скачки и на победителя одной из предыдущих; если таких ставок не было, то он выдавал соответствующий билет кому-нибудь из своих компаньонов.
- Мик! Откуда у тебя деньги? - чуть ли не в сотый раз спрашивала жена.
- Я же тебе сказал - я утаил один билет вчера и один сегодня. Довольно приставать ко мне! - Мик подошел к двери и опять выглянул в темный двор. - Черт бы подрал этого извозчика: обещал приехать к семи часам, а сам пропал. Еще по его милости на поезд опоздаем.
"Если Джек Уэст сегодня займется проверкой, - думал Мик, - то он прискачет сюда раньше, чем мы уедем". Его всегда румяное лицо было бледно, обычно насмешливое выражение сменилось жалким, испуганным.
- Все уложено? - спросил он, садясь за стол и нехотя принимаясь за еду.
- Да, Мик, все. Не так-то уж это много, видит бог. - Она тихо заплакала.
- Не плачь, родная, - с неожиданной нежностью сказал Мик. - Мы с тобой заживем на Западе. Там, говорят, золото так и валяется под ногами.
- Я боюсь, Мик, боюсь! Откуда у тебя деньги? - Она схватила его за руку, и он обнял ее, стараясь успокоить; дети молча смотрели на них.
- Не надо плакать, мама, - сказала одна из девочек, - мы же едем гулять. Никто не плачет, когда едет гулять.
Миссис О’Коннелл сдержала слезы и прижалась головой к плечу мужа.
Молчание нарушил голос, раздавшийся во дворе, у открытой двери.
- Уезжать собрался, Мик? - Вопрос прозвучал угрожающе.
Мик круто повернулся на стуле: в дверях стоял Джон Уэст. Тень от котелка падала на его нахмуренное лицо.
- Н-нет, нет, Джек.
Джон Уэст шагнул в комнату. Боров и Одноглазый молча вошли за ним и стали по обе стороны, сжимая в карманах рукоятки револьверов.
В одно мгновение картина изменилась: миссис О’Коннелл выпрямилась, прикрыла грудь и крепко прижала к себе ребенка, расширенными от ужаса глазами глядя на непрошеных гостей. Один из детишек захныкал, остальные, ничего не понимая, с удивлением рассматривали чужих. Мик весь скорчился от страха.
- Так что же? Решил ночевать во дворе?
- Н-нет, Джек, нет.
- Н-нет, Джек, нет! - передразнил его Джон Уэст. - Так-таки не едешь? - Он сделал еще шаг и, грозно воззрившись на Мика, спросил: - Где деньги?
- Какие деньги, Джек? Нет у меня никаких денег, ты же знаешь, - глухо проговорил Мик. Он тяжело поднялся со стула и оперся руками о спинку, не отрывая глаз от лица Джона Уэста.
- Давай их сюда! Давай сюда деньги!
- Нет у меня денег, Джек. Откуда? Ты же мне платишь по два золотых в неделю.
Джон Уэст обошел вокруг стола и остановился перед Миком. Тот попятился к очагу.
Еще один малыш громко заплакал. Миссис О’Коннелл встала и взяла его на руки. Проходя по комнате, она со страхом косилась на Одноглазого Томми. В тусклом, неверном свете его лицо казалось страшной маской. Она снова опустилась на стул, качая младенца и утешая плачущего мальчика.
- Говорят тебе, отдавай деньги! Деньги, которые ты украл на дублях. Давай сюда!
Мик сунул руки в карманы брюк, все еще глядя немигающими глазами в лицо своего патрона. Он вытащил две пригоршни соверенов и отдал их Джону Уэсту; тот передал деньги Борову.
- Считай!
Вдруг во дворе застучали колеса и грубый голос сказал:
- Эй, я здесь!
- Ага! Не собираешься уезжать! Так слушай: даю тебе двадцать четыре часа, чтобы убраться из Керрингбуша - нет, из Виктории! И не вздумай возвращаться.
- Я не могу теперь ехать, Джек. У меня денег нет.
- Здесь только тридцать девять монет, Джек, - вмешался Дик.
- Только-то? Это не все. Обыщите его!
Он посторонился, и оба телохранителя, зажав Мика в углу, бесцеремонно обыскали его.
- Костюм не разорвите, ребята, - сказал Мик, делая слабую попытку отшутиться.
Миссис О’Коннелл вдруг заговорила:
- Да покарает тебя господь и пресвятая богородица, Джон Уэст. Ты - погибель для всех, кто приближается к тебе. Очень ты храбрый, когда твоя шайка с тобой.
Джон Уэст повернулся к ней. Она спокойно выдержала его взгляд, потом отвела глаза.
- Твой муж - вор, - сказал он.
- Если он стал вором, так в этом ты виноват!
- Вот еще деньги, Джек, - сказал Одноглазый, вручая Джону Уэсту мешочек, в котором звякали монеты.
- Бери, дьявол, бери! - вскрикнула миссис О’Коннелл. - Не нужны мне твои окаянные деньги, которые ты выманил у бедняков. Бери! Бери и ступай вон! Моли бога, да смилуется он над тобой!
Мик заметил, что слова жены несколько смутили Джона Уэста.
- Как же я уеду, Джек, если ты отберешь все деньги?
- Отдайте ему тридцать девять соверенов, - проговорил Джон Уэст. - Пусть подавится ими! Нам важнее отделаться от вора. - Он снова повернулся к Мику: - Убирайся, пока цел, и чтобы я больше тебя не видел!
Все трое вышли из комнаты; проходя по двору, они слышали всхлипывания миссис О’Коннелл и голос Мика, говорившего извозчику:
- Ко мне заявился сам сатана и ангелы его!
На обратном пути в лавку Джон Уэст сказал своим спутникам:
- Не смейте болтать про это. Никому ни слова!
Он очень скоро забыл и про Мика О’Коннелла, и даже про полицейского агента, проникшего в тотализатор, ибо сегодня ему предстояло свидание с Нелли Моран.
Он принарядился как только мог и в радостном волнении зашагал по Джексон-стрит. Но с каждой минутой его уверенность в себе убывала. Он знал, что Нелли ждет его: когда он сказал ей, что сегодня вечером принесет плату за помещение, она не воспротивилась его визиту, хотя Джону было известно, что матери ее не будет дома.
Каждый раз, когда он приносил деньги, он пытался завязать с Нелли дружеский разговор, но это всегда происходило в присутствии миссис Моран, которая принимала его хотя и любезно, но довольно холодно. Пять раз он приглашал Нелли в театр или на концерт, но мать ее неизменно сопровождала их.