Обитатели деревни в большинстве своем - а мужчины все поголовно - передвигались на лошадях. И вот именно так, верхом, Альберто предложил мне на следующий день осмотреть его кофейные плантации. Тщетно я доказывал ему, помогая себе жестами, что в жизни своей не садился на лошадь: Альберто уже оседлал для меня кобылу, по его уверениям, старую и смирную. Виктория, стоявшая здесь же, поднесла Люка поближе и провела его ручонкой по лошадиной шерсти, куда более жесткой, чем собачья. То ли из-за огромных размеров животного, то ли заметив мое испуганное лицо, Люк тут же дал понять, что близкое знакомство с лошадью не входит в его планы. Жюли взяла его на руки и помахала мне вслед, не очень уверенная в том, что я смогу усидеть в седле и заставить мою конягу двигаться в нужном направлении. Виктория хохотала до слез, глядя, как я исчезаю вдали.
До кофейных плантаций путь был не ближний, нам пришлось трусить (так сказал бы Сервантес) несколько миль под жгучим солнцем. Кобыла моя, дряхлая, как Росинант, хорошо знала дорогу и беззастенчиво игнорировала те немногие команды, которыми я осмеливался ее донимать, дергая при этом за повод то справа, то слева, как меня научил Альберто. Пренебрегая все так же нахально моими понуканиями, чтобы нагнать скачущего впереди Альберто, она останавливалась на каждом шагу, чтобы сорвать пучок травы на обочине или сунуть морду в какой-нибудь куст. При таком темпе мне реально грозил солнечный удар. Дойдя до плантации, моя кобыла полезла вверх по склону, оскальзываясь задними копытами на каменной осыпи. Наконец она стала пробираться между кофейными кустами; Альберто осматривал их через каждые двадцать метров, срывая то тут, то там кофейное зерно, которое совал мне под нос и которое мне некогда было нюхать, поскольку я был занят другим: изо всех сил старался наклоняться вперед, к холке, чтобы удержать равновесие. Так что я и сейчас не знаю, чем пахнут сырые кофейные зерна. Возвращение домой оказалось куда более беспокойным: моя кобыла, чуя, как говорится, родную конюшню, перешла на галоп, презрев мои "hola" и отчаянные попытки натянуть повод. Таким образом, я торжественно въехал во двор, лежа на спине моей скакуньи и судорожно вцепившись в ее шею, точно в спасательный круг. Меня встретили как героя. Виктория сыпала шутливыми комментариями, Жюли смеялась, правда, довольно принужденно, а Люк растерянно смотрел на меня, явно не понимая, есть ли какая-то родственная связь между лошадью и собакой.
Вечером Виктория угостила нас своим mole роblаnо - пряным десертом из какао и миндаля, сдобренных перцем. Люк, восседавший на высоком детском стуле, обмакивал пальчик в это черное пюре: соевое молоко начало ему приедаться. Виктория жестами объясняла нам, что mole - прекрасная еда для детей. Мы не очень-то доверяли ей, предпочитая кормить нашего отпрыска пюре из авокадо, которое достали из наших запасов. Если не считать нескольких жестов, которыми мы обменивались с хозяевами, у нас было мало общих тем для разговора; мы могли только благодарить их за гостеприимство, поскольку эти слова звучат понятно для всех, как на французском, так и на испанском. С этой целью я попытался пригласить их к нам в Бельгию, в том (маловероятном) случае, если им захочется пересечь Атлантику. "А где она, ваша Бельгия?" - нерешительно спросил Альберто. Ах, возле Франции? Так вот почему мы говорим по-французски! О Брюсселе они и слыхом не слыхали, так же как о Брюгге с его каналами, которые я старался описать им, жестами изображая гребца. Однако несколько минут спустя глаза Альберто блеснули, он вспомнил: ну, конечно, футбольный клуб Брюгге - как же, отличная команда, он их видел по телевизору! Целеманс - ух, какой классный игрок, настоящий лев! А как у вас с кофе? - Нет-нет, кофе в нашей стране не выращивают.
Невзирая на протесты Люка, непременно желавшего заночевать в своей "берлоге" под крышей "фольксвагена", нас разместили накануне в одной из комнат этого одноэтажного дома. От долгих часов тряски в седле я совершенно выбился из сил. Жюли призналась мне, что ее подташнивает. "Наверное, из-за какао, - ответил я. - Оно трудно переваривается". Но Жюли не очень-то мне поверила: прошлой ночью ее уже мучили позывы к рвоте. Мы так и не выяснили причины этого нездоровья, теряясь каждый в своих догадках.
У нас не было ни малейшего желания продолжать путь, хотя Жюли беспокоилась, не злоупотребляем ли мы любезностью Альберто и Виктории, расположившись у них, как у себя дома. Я так не думал: наше присутствие не вызывало у наших хозяев никаких признаков усталости или раздражения. Они принимали его как должное. А нам нужно было набраться сил перед тем, как идти походом на Мехико, о котором нам наговорили множество всяких ужасов. Итак, мы остались еще на один день, полеживая в разгар жары в гамаках, натянутых между деревьями.
Дети наших хозяев прямо-таки влюбились в Люка и всеми силами пытались научить его стоять без поддержки. Иногда ему и впрямь это удавалось, хотя простояв несколько секунд, он плюхался на попку, под общий смех присутствующих. Слава богу, памперсы, запас которых таял с каждым днем, смягчали падение.
К концу дня Адриана, старшая девочка, подошла к Жюли и робко спросила, не разрешит ли она переночевать в трейлере ей, вместе с ее братьями и сестрами, а главное, с Люком, которого они полюбили, как родного. Разумеется, Жюли дала согласие. Она уложила в машине Люка, страшно довольного тем, что он вернулся на свое ложе; тем временем старшая детвора осваивала наш домик на колесах.
Что касается нас с Жюли, мы провели последнюю ночь в настоящей постели, хотя, честно говоря, это был обыкновенный тюфяк, положенный прямо на пол. Ранним утром мы распрощались с нашими хозяевами, обменявшись с ними адресами, хотя были уверены, что больше никогда не увидимся. Люк еще раз стал объектом неумеренных проявлений любви со стороны многочисленных ребятишек, сбежавшихся со всей деревни. Расставание было в высшей степени бурным. Некоторые девочки даже прослезились. Виктория категорически отказалась от денег, которые Жюли пыталась сунуть ей в карман, в уплату за наше пребывание. В ответ она вручила ей клочок бумаги, на котором записала рецепт mole. Наша машина, которая успела оправиться от урагана и дождя, завелась так же легко, как в первый день.
Спустя два дня мы добрались до Мехико окольными дорогами, избегая главной автострады, забитой грузовиками. Равнинную местность сменили предгорья вулканов, и мы разглядели вдали вершину Ситлальтепетль; в путеводителе сообщалось, что ее высота достигает 5746 метров. Ни один город мира еще не заявлял о своей близости столь навязчиво. Вначале это были мириады растерзанных целлофановых пакетов, взметавшихся в воздух при малейшем порыве ветра. Потом - тесно скученные домишки или хижины, образующие чудовищные бидонвили на подъезде к Мехико-сити - именно так мексиканцы величают свою столицу. Нам казалось, что мы попадаем в этот город через его сточные трубы. Мехико уже смутно угадывался вдали, в лощине между двумя горными склонами; его венчала шапка густого серого смога. Мы гадали, на что же будет похож центр: судя по редким дорожным указателям, он явно находился впереди. Убогие бараки, кое-как слепленные из самана, базальта, досок и ржавого толя, тянулись вдоль дороги по крутым откосам, удерживаясь на них только в силу собственной тяжести. Всюду кишели дети, гоняющие пустые консервные банки или дырявые мячи. Деревянные столбы с электрическими проводами клонились то вправо, то влево, в зависимости от неровностей рельефа; все они были опутаны какими-то самодельными приспособлениями, видимо, позволявшими проводить ток туда, где его не хватало. Женщины вручную стирали белье, которое тут же чернело от носившейся в воздухе пыли. Кругом тлели кучи отбросов, испуская клубы едкого дыма. Сама мысль о существовании дорожных служб казалась здесь дикой. Да и как назвать эти дороги, эти жалкие подобия улочек, не проложенных по плану, а протоптанных людьми там, где им вздумалось ходить? Занимались ли городские власти их описью? И чем руководствовался почтальон, доставляя письмо адресату? Может, ходил и выкрикивал его имя? Впрочем, у какого почтальона хватило бы духу бродить среди этой помойки? Да и нужны ли письма тем, кто не умеет читать? Женщины на обочинах подавали нам какие-то знаки - то ли здоровались, то ли желали нам приятно провести время в этой преисподней.
Вскоре сплошной поток легковушек и грузовиков влился в широкие бульвары. Нам понадобилось три или четыре часа, чтобы попасть в обозначенный на плане центр этого мегаполиса. "Интересно, сколько здесь жителей?" - спросила Жюли. Нам говорили, что тут живет от шестнадцати до двадцати или двадцати пяти миллионов, но точной цифры не знал никто. Мехико считался самым многонаселенным городом мира. Он вырос без всякого намека на планировку и, не будь вокруг него гор, ограничивших это хаотичное расползание, простер бы свои щупальца еще дальше. Как зафиксировать то, что кишит, подобно земляным червям? Если бы Люк родился в Мехико, разве был бы у него шанс попасть в списки местного населения? Сильно сомневаюсь.
Мы и сами толком не знали, почему нас занесло в этот город-спрут и что мы здесь ищем. Но любой путешественник после долгих странствий рано или поздно чувствует, как его засасывает нечто смутно похожее на то, что он давно покинул и что жаждет обрести вновь, ощутив вдали от родины ее ритм и дыхание. За немногими исключениями, Мехико был полной противоположностью Брюсселю, и, однако, проезжая по нескончаемому бульвару Пасео-де-ла-Реформа, разрезавшему город надвое, мы уловили в здешней атмосфере какие-то знакомые флюиды, намек на родство севера и юга, хотя всё вокруг - ультрасовременные здания, сверкающие магазины, банковские офисы из стекла и стали, роскошные лимузины наряду с "божьими коровками" "Coccinelle" - выглядело куда более помпезно. Ах, эти малышки "Coccinelle", утеха моего детства, которые в Европе (где их и создали) давным-давно пошли под пресс! Зато здесь они встречались на каждом шагу, раскрашенные во все цвета радуги, особенно часто выступая в роли такси. Кстати, наш "Camper Volkswagen" был их земляком, и нам ужасно хотелось оповестить об этом окружающих.
Утешительное чувство дежавю достигло своего апогея, когда на одной из торговых улиц мы приметили - не сразу поверив своим глазам - витрину магазина, где красовались целые штабеля коробок с памперсами. Мехико, наш вожделенный Грааль! Я кое-как припарковал машину, и мы ринулись к полкам, точно гангстеры, замыслившие ограбление века. После нашего набега в магазине не осталось ни одного памперса.
Теперь мы с легким сердцем могли начать поиски какого-нибудь скромного отеля и обнаружили его в квартале Зокало. В тот момент, когда мы выгружали из трейлера свои вещи, Люк, заподозривший, что ему не светит ночлег в привычном месте, устроил дикий скандал на всю гостиницу. Тщетно Жюли объясняла ему, что скоро он будет снова ночевать в машине, он ничего не желал слушать и ревел все громче и громче, взывая к сочувствию портье и каждого постояльца, проходившего по холлу.
Чтобы успокоить Люка, мы пошли бродить по улицам, где нам то и дело попадались магазины для грудных младенцев и детей постарше. Вообще детей тут было великое множество, а беременные женщины встречались на каждом шагу; казалось, они царят в этом городе, над которым властвует ребенок. Мы воспользовались удобным случаем, чтобы приодеть Люка, - он рос как на дрожжах. Меня особенно привлекали детские обувные прилавки, я умилялся при виде крошечных башмачков 24-го, 25-го размера, выглядевших уменьшенной копией взрослых туфель. Несмотря на протесты Жюли, обвинявшей меня в тяге к роскоши, я не смог противиться искушению и купил для Люка сразу три пары дорогих ботиночек.
Вечером мы поужинали легко, на французский манер. Мексиканской кухней можно, конечно, увлечься на короткое время, но наступает момент, когда хочется чего-то, что не будет бередить желудок и избавит его от ночной изжоги. Тем не менее говядина на гриле и зеленый салат, чьи целебные качества воспевают все на свете диетологи, не помогли Жюли избавиться от тошноты. Нам стало ясно, что дольше тянуть нельзя, надо показаться врачу. Ночь прошла в адском шуме завывающих моторов и оглушительных гудков. В три часа ночи, не в силах заснуть, я выглянул в окно и увидел жуткую пробку, из которой водители пытались вырваться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Улицы Мехико запружены машинами двадцать четыре часа в сутки, и город так живет без передышки, и днем и ночью.
Больница оказалась гигантским комплексом зданий - целым городом в городе. Из отделения скорой помощи, которое осаждали толпы больных, нас отправили в консультационный центр, чья приемная напоминала зал ожидания на вокзале в часы пик. Судя по всему, здесь люди ждали своей очереди часами. Пациенты представляли собой все слои населения Мехико. Индейцы, беременные женщины, матери с детьми, старики, безрукие и безногие калеки, смуглые и белокожие сидели бок о бок в этом помещении, где неумолчный гул разговоров то и дело перебивался хлопаньем дверей и громогласными вызовами пациентов. Я решил, пока суд да дело, отыскать какую-нибудь автомастерскую, чтобы устроить нашей машине техосмотр. Жюли предложила мне оставить Люка с ней, поскольку он уже успел свести знакомство с несколькими малышами, ползавшими по полу так же, как он сам, и мы договорились встретиться в отеле.
Я вышел на улицу в тот момент, когда солнце, на миг прорвавшись сквозь завесу пыли, осветило город. Меня охватило странное чувство абсолютной свободы. Что и говорить: вот уже три месяца как мы жили в симбиозе, не расставаясь ни на минуту и даже не осознавая этого. Я зашагал по тротуару так бодро, словно вновь обрел способность двигаться; так шагают люди, которые провели долгое время в гипсе или на растяжке, и наконец, избавившись от этих пут, встают и заново учатся ходить.
Однако через несколько минут я вспомнил, что у меня есть цель - найти автосервис, остановил такси "Coccinelle" и попросил шофера отвезти меня в ближайший гараж, где чинят "фольксвагены". Я слишком плохо знал испанский, и мне пришлось объяснять ему с помощью бурной жестикуляции, что сначала я должен забрать свою машину на больничной стоянке, а уж потом поеду следом за ним в гараж.
Хозяин мастерской, которому я собирался доверить свою машину, сначала решил, что дело идет о серьезной поломке. Когда он понял, что мне нужна всего лишь обычная профилактика, его лицо прояснилось, как у доброго врача, на какой-то миг испугавшегося, что его пациент неизлечимо болен.
Через два часа я получил обратно свой трейлер, который привели в должный порядок; хозяин вручил мне счет с длинным перечнем деталей, потребовавших замены: прокладок, масляных фильтров, тормозов и прочего. В общем, машина была готова к путешествию и встретила меня как равноправный член большой автомобильной семьи.
Жюли и Люк уже вернулись в отель. Первым делом я спросил Жюли не о здоровье, а о том, брала ли она такси, какой оно было модели - "Coccinelle", не так ли? - и как это понравилось Люку. По выражению ее лица я понял, что вопрос этот я задал некстати. Атмосфера вмиг накалилась. Даже Люк, всегда радостно встречавший меня после любой разлуки, сидел с каменным лицом. Я было ужаснулся, предчувствуя катастрофу: рак груди, вирусную инфекцию, гепатит С. "Я беременна, Мариан!" - сказала наконец Жюли, бросившись в мои объятия. Вспомнив о своем первом фиаско в той же ситуации, я поспешил, прижав ее к себе, отреагировать радостным возгласом вроде: "Какое счастье, какая замечательная новость!"
Так вот что было причиной ее злополучной тошноты: теперь мне казалось, что я это предчувствовал. Сама Жюли с первого же дня ни минуты не сомневалась в ее происхождении, просто остереглась делиться со мной этой тайной. Мы долго сидели, не произнося ни слова. И тут случилось то, что даже сегодня кажется мне чудом: Люк, который стоял, держась за колени Жюли, неожиданно оторвался от нее и сделал три или четыре шажка в мою сторону, после чего шлепнулся на пол. Люк пошел! Мы с Жюли приветствовали это событие дружными восторженными криками. Жюли схватила Люка на руки и осыпала звонкими поцелуями. Видя, как мы отнеслись к его триумфу, Люк тут же решил повторить свой подвиг и на сей раз добрался до меня, уподобившись Блерио, впервые пересекшему Ла-Манш воздушным путем . Мы с Жюли расценили этот поступок как реакцию - бессознательную, конечно, - младенца, который почувствовал, что он уже не единственный ребенок на свете. Видимо, таким экстравагантным способом Люк решил напомнить, что он тоже существует, и попытался наглядно убедить нас в этом.
Мексиканский врач выписал Жюли лекарство от тошноты и настойчиво порекомендовал избегать любых излишеств и перегрузок. Когда она рассказала о наших странствиях, лицо его омрачилось. Беременной женщине никоим образом не следовало разъезжать по мексиканским дорогам, которые, за вычетом главных автострад, являли собой сплошные кочки и ухабы, а для плода они - первые враги. Он настойчиво советовал Жюли отказаться от бродячего образа жизни и как можно больше отдыхать на океанских пляжах, которыми изобиловала Мексика. В качестве примера врач назвал ей Канкун, жемчужину Юкатана на Атлантическом побережье, и Акапулько - на Тихом океане; эти курорты славились ультрасовременными гостиницами с кондиционерами и прочими удобствами. Именно в этих райских местах он сам проводил отпуск каждое лето, чередуя океаны. "Кто знает, может быть, мы с вами встретимся там когда-нибудь? Летний отдых - единственное, что позволяет мне выживать в этом аду, где нам так мало платят!" - горестно заключил он.
Дороге от Тустепека до Оахаки следовало бы фигурировать в черном списке мексиканского врача: она была абсолютно противопоказана беременным женщинам. Сплошная череда рытвин, водомоин, пригорков и ухабов. Если не считать редких деревень, населенных индейцами в пестротканой одежде, нам почти никто не встречался. Никогда еще мы не ехали так медленно, лавируя между ямами, как правило, полными воды. За несколько часов до нашего появления здесь пронеслась гроза, и с земли поднимались влажные испарения, заволокшие всю местность туманом. Жюли зорко глядела на дорогу в открытое окно и приказывала мне тормозить всякий раз, как видела очередную подозрительную лужу; она выходила из машины и мерила палкой глубину. Судя по ее расстроенному лицу, некоторые из них были прямо-таки бездонными.