И мы остановились, чтобы заправить машину и сделать покупки. У них было вино в свободной продаже - да здравствует Калифорния! Выйдя из супермаркета, я бегло просмотрел местную газету. На первой странице сиял улыбкой Джон Макинрой, который выиграл в тяжкой борьбе Уимблдонский турнир, положив конец безраздельному чемпионству Бьёрна, всегда мастерски отбивавшего мяч с задней линии корта, тогда как его противник, наоборот, не знал себе равных в игре у сетки. На пятой странице некий журналист злобно критиковал правительство Моруа, назначенного Франсуа Миттераном (в его состав входили теперь четыре министра-коммуниста, в том числе министр транспорта) и сулил стране всяческие беды. По его словам, президент "впустил волка в овчарню", и теперь дни Атлантического альянса сочтены. Если уж коммунисту поручено решать транспортные проблемы НАТО, противостоящего силам Варшавского договора, писал он, значит, мир перевернулся с ног на голову. Госсекретарь США вызвал к себе посла Франции, чтобы выразить ему "крайнюю озабоченность этой ситуацией".
Солнце уже садилось, но нам не хватило духу забираться на холм Беверли-Хиллз в поисках гипотетического бульвара Сансет. На северо-западе города мы обнаружили стоянку возле пляжа и расположились там. Супружеская пара, оказавшаяся по соседству, подошла к нам поздороваться и задать традиционные вопросы: "Откуда вы? Куда едете? Сколько бензина потребляет ваш трейлер?" По правде говоря, мы и сами этого не знали. Поэтому я брякнул первое, что пришло в голову: "Twenty miles a gallon" . Так мы научились считать в Америке. Похоже, мой ответ их удовлетворил.
Мы были вконец вымотаны. Жюли, доселе державшаяся молодцом, совсем обессилела и молча отправилась спать.
Я взял на руки Люка и подошел к океану. Уже совсем стемнело. В море на рейде стояло грузовое судно, вдали сиял огнями город, отражаясь в воде. Люк, убаюканный мерным рокотом волн, разбивавшихся о берег, заснул, уронив головенку мне на плечо. Я чувствовал, что его крошечный мозг отдыхает наконец после тяжких испытаний нашего переезда. Как он справлялся с огромной массой новых впечатлений? И удастся ли всем этим пустыням и океанам найти свое место в дальних закоулках его памяти, избежав забвения в напластованиях времени?
Шоссе № 1, которое тянется от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско, было вполне достойно этой почетной цифры. Если допустить, что номера калифорнийских дорог распределяются от запада к востоку, то номер первый идеально соответствовал этой узкой асфальтовой ленте, вьющейся по самому краю континента. Вокруг не было ничего, кроме скал, пляжей и океана. После прямого шоссе, нацеленного в горизонт, как стрела, мы петляли по извилистой дороге туда-сю-да, то вверх, то вниз, тормозя на слишком крутых виражах, благо мотор наконец слегка ожил. Мы ехали с опущенными стеклами и, приближаясь к морю, с наслаждением вдыхали полной грудью соленый воздух. Жюли слегка порозовела. Люк вертел головой, обозревая пейзаж, менявшийся на каждом повороте.
Торопиться нам было некуда, и мы неспешно катили по шоссе № 1, любуясь мирными пейзажами. Однако нам не терпелось увидеть Надин и Жоржа, у которых мы должны были остановиться в Сан-Франциско. Особенно хотелось пожить в нормальном доме, с настоящей спальней, настоящей кроватью, настоящей ванной и туалетом - словом, со всеми удобствами. Мы рассчитывали пробыть у них несколько дней. Жюли только об этом и мечтала, и мне с большим трудом удалось уговорить ее заехать в долину Биг-Сур, куда мы попали после того, как буквально вскарабкались на вершину скалы, круто обрывавшейся в море. Место отличалось своеобразной, дикой красотой, в которую вносили свою лепту океан, утесы и растительность - хвойные деревья и заросли можжевельника. Все это великолепие обволакивал мягкий сумеречный свет. Люди приезжали издалека, чтобы обрести новые силы в этом месте, где все располагает к медитации, где "все струится и мерцает", как говорил Генри Миллер, который избрал его своим приютом, чтобы спастись от мира, бьющегося в конвульсиях, и умереть спокойно. В жизни любого человека рано или поздно наступает такой момент, когда он, устав таскать свое бренное тело из города в город, по дорогам, ведущим в никуда, решает "бросить якорь" в каком-нибудь тихом уголке, чтобы окончить там свои дни. Некоторые млекопитающие именно так и поступают. Вот и Генри Миллер, этот угрюмый медведь, устроил себе берлогу в Биг-Суре. У меня и Жюли была уйма времени в запасе, чтобы подыскать себе окончательную стоянку после выхода на пенсию. А до этого в нашей семье еще много чего произойдет. Я уж не говорю о Люке: у него-то все было предельно просто - целая жизнь впереди.
Перед нами простирался необъятный пляж, усеянный галькой и обломками скал. Подойти к океану можно было, только преодолев полосу этих каменных препятствий. Люк с удовольствием перелезал через валуны, огибая их только тогда, когда иной вариант был невозможен. Нужно сказать, что прямые маршруты пока что не очень ему удавались. Мы покинули пустыню, но и здесь, на пляже, тянувшемся между скалами и морем, снова очутились в полном одиночестве. Подойдя к пенной полосе прибоя, я забросил в воду несколько камешков, которые она поглотила с гулким плеском. Люк попытался сделать то же самое, но его камешки падали не дальше границы собственной тени. Нужно будет попозже научить его "пускать блинчики" по воде, лишь бы море было спокойно.
В Биг-Суре мы обнаружили телефонную кабинку, судя по ее виду, пострадавшую в беспощадной борьбе человека с природой. Мы с трудом открыли дверь, густо обвитую ползучей зеленью, втиснулись туда все втроем, и я позвонил Надин и Жоржу, чтобы сообщить о нашем скором набеге. Жюли сгорала от желания перемолвиться с Надин хоть несколькими словами на французском языке, которым она теперь пользовалась только в тесном семейном кругу. Но хозяев дома не оказалось, и мы записали на автоответчик свое послание, сказав, что нам не терпится увидеть их после долгих странствий. Жюли не могла скрыть беспокойства, упрекая себя, да и меня тоже, в легкомыслии. Вот уже три месяца, как мы не давали о себе знать нашим друзьям. Откуда же им было знать, что завтра мы собираемся заявиться к ним в гости с букетом цветов? "Привет, дорогие друзья, ах, какой приятный сюрприз!" Может быть, они уехали куда-нибудь в отпуск? А может, и вовсе собрали вещички и вернулись в Бельгию? Нет, сказал я, в этом случае они не оставили бы включенный автоответчик с просьбой наговаривать на него сообщения.
У Жюли опять начались подозрительные боли, и она мечтала лишь об одном - как можно дольше пожить в обыкновенном просторном доме. Теснота в нашем трейлере, каким бы уютным мы ни находили его в начале путешествия, стала нас тяготить, особенно по утрам и вечерам, когда приходилось вытаскивать и втаскивать назад вещи, чтобы превратить кухонный уголок в спальню или наоборот. Свободно ходить по дому из комнаты в комнату, принимать ванну, развешивать свои вещи в нормальном шкафу, подальше от кастрюль, - вот чего ей безумно хотелось. Желания иногда бывают настолько просты, что их даже сложно сформулировать, и Жюли с трудом подыскивала слова для обозначения самых элементарных вещей: кухня, спальня, ванная. Более того, она со смешком призналась мне, что готова смотреть всякие идиотские телепередачи: теперь ей ужасно не хватало сериалов вроде "Далласа" или "Спасатели Малибу". Она испытывала странное чувство оторванности от цивилизованного мира. Пустыни с их палящим зноем, которые мы пересекли на своей машине, прочно изолировали нас от остального человечества. Жюли даже боялась за Люка: не будет ли он впоследствии страдать от психических нарушений из-за того, что сейчас круглые сутки, день за днем, общается только с мамой и папой?
Я собрал деревянные обломки, выброшенные океаном на берег, развел костер и зажарил на огне свиные отбивные. Затем мы с Жюли расстелили одеяло прямо на песке и улеглись на него. Воздух еще хранил дневной жар, хотя уже стемнело. На небесном своде засияли созвездия, вернувшие себе знакомую конфигурацию. Звезды уже не были так скучены, они словно бы раздвинулись и наконец-то вздохнули с облегчением, как и Жюли, избавившись от тесноты.
Нам не составило труда найти дом Надин и Жоржа. Мы подъехали к нему в конце дня, после того как одолели множество крутых спусков и подъемов улиц Сан-Франциско. Люк хлопал в ладоши всякий раз, как машина стремглав катила вниз под горку или взмывала вверх, как на саночной трассе. Этот город в кольце воды, с его разноцветными домами, трамваями и почти европейской атмосферой, сразу понравился нам. Мне повезло - я припарковался как раз перед стоявшим на взгорке домом № 127, нашей желанной целью. Мы вышли из машины, с тревогой глядя на глухо закрытые ставни и уже предчувствуя, что хозяев дома нет. Что ж, если это подтвердится, мы поживем несколько дней в отеле, ожидая их возвращения. К створке входной двери был пришпилен конверт с нашей фамилией. Интересно, давно ли он тут висит? Чернила слегка выцвели, правда, в местном климате на это не требовалось много времени.
Хотя мы ничего не сообщали о себе Надин и Жоржу, они нас не забыли. Вот что значит настоящая дружба! Они писали, что уехали отдыхать в Йосемитский национальный парк, а ключи оставили у соседей. "Располагайтесь и чувствуйте себя как дома!" - этими словами заканчивалось их послание, к которому был приложен план их стоянки в национальном парке, на тот случай, если мы захотим их там навестить. Парк находился в ста восьмидесяти милях от Сан-Франциско.
Соседи - супружеская пара по фамилии Дрюмон - отдали нам ключи, пожелав приятно провести время. Комплект был куда менее внушительным, чем связка от нью-йоркской квартиры: всего пара вполне банальных ключей фирмы "Yale". Обнаружив на улице наш желтый фургон, они пришли в умиление, словно увидели перед собой игрушечный автомобильчик, заглянули внутрь и выразили желание осмотреть все досконально. Жюли обещала им провести эту "экскурсию", как только мы устроимся. Господин Дрюмон проверил, хорошо ли я закрепил ручной тормоз, сказав, что если наша "игрушка" скатится вниз по склону, то даст он за нее недорого.
Бывают дома, чей внешний вид не позволяет угадать размеры их внутренних помещений. Переступив порог, мы оказались в огромной комнате, обшитой деревянными панелями, высотой в два этажа и с галереей, идущей по всему ее периметру. Когда мы распахнули ставни, из окон открылся потрясающий вид на бухту. Жюли обследовала другие комнаты и стенные шкафы, то и дело восхищенно вскрикивая, как ребенок при виде новогодней елки. "Ну что ж, - сказала она наконец, падая в глубокое кресло, - мы, кажется, не напрасно проехали тысячи километров, раз очутились в таком волшебном месте; оно того стоило!"
Мы перенесли свой багаж в дом с помощью Дрюмонов, которым доставили большое удовольствие, позволив осмотреть наше жилище на колесах. Жюли не пожалела времени, чтобы продемонстрировать им весь интерьер: раковину, газовую плиту, раскладную кровать и гнездышко Люка под крышей. "Мы о таком мечтали всю свою жизнь!" - признались они, добавив, что так и не смогли осуществить эту мечту.
- Ну ничего, еще не вечер! - утешила их Жюли напоследок.
Вечером, ужиная пастой и баклажанами, найденными в хозяйском холодильнике, мы с вожделением думали только об одном - как прекрасно выспимся на широкой кровати, ожидавшей нас в спальне. Мы совсем выбились из сил. И вот именно в этот миг блаженного покоя Люк устроил нам один из своих знаменитых скандалов, секретом которых владел в совершенстве. Уж он-то никак не желал ночевать в комнате, смежной с нашей, его даже не соблазнила стоявшая там раскладушка на колесиках. "Нееет!" - вопил он так отчаянно, словно его резали: он твердо решил спать в СВОЕЙ постели и в СВОЕМ доме. По прошлому опыту мы уже знали, что проиграем это сражение: есть такие баталии, которые ведутся только для проформы. Выдержав целый час истошного крика, обрекавшего на фиаско нашу мечту о мирном отдыхе, которую мы лелеяли с момента приезда, я понял, что пора капитулировать, то есть уложить Люка в машине. Я раздраженно выдернул его из кровати под тревожным взглядом Жюли (которая, однако, не остановила меня), крадучись, точно разбойник под покровом ночи, принес в трейлер и уложил в "гнездышко" под крышей. Люк больше не плакал, но когда я поцеловал его в лобик, то услышал слабые всхлипы - дыхание утомленного воина, добывшего победу в тяжком бою.
Вернувшись к Жюли, я застал ее в расстроенных чувствах: она корила себя за молчаливое согласие на этот злодейский акт. Оставить ребенка, которому нет еще и двух лет, одного в машине, на крутом спуске улицы незнакомого города - это не шутка. "А что, если наши действия подпадают под какую-ни-будь статью уголовного кодекса?" - спросила она меня. "Бельгийского или американского?" - парировал я.
И мы заснули как убитые, больше ни о чем не думая. Однако довольно скоро наш сон был прерван. В два часа ночи нас вдруг разбудил громкий звонок в дверь. Я в панике соскочил с кровати, торопливо накинул халат Джорджа и побежал открывать. На крыльце стояли Дрюмоны; куда только делись их вчерашние приветливые мины: теперь они буквально испепеляли меня гневными взглядами. "Your child is crying in the car" , - хором отчеканили они. Ко мне подбежала Жюли, также поспешно надевшая хозяйкин халат, и мы бросились к трейлеру. Люк и в самом деле надрывно кричал на всю улицу. Я осторожно приоткрыл дверь машины и увидел нашего ребенка, корчившегося на полу. Он упал со своего ложа, с высоты двух метров, и приземлился на одеяла, к счастью, оставленные как раз под его постелью. Жюли схватила Люка на руки, прижала к груди. На его личике не было никаких следов крови, гибкие ножки целы, очаровательные пухлые ручонки сгибались нормально. Тем не менее он продолжал рыдать: еще бы, ведь ему довелось испытать первый страх в своей даже еще не двухлетней жизни, ужас полного одиночества и заброшенности. Дрюмоны не проявляли никакого сочувствия, наоборот, в их глазах читалось суровое осуждение. Сомневаться не приходилось: они считали нас убийцами, хуже того, детоубийцами. Не сказав нам ни слова, они ретировались, и мы услышали резкий щелчок их замка, зловещий, как скрежет ключа в тюремной двери.
Мы уложили Люка в нашей спальне и долго глядели на него. Наконец, он уснул, лежа на спине, сжимая кулачки и громко дыша приоткрытым ртом. Не помню, сколько времени простояли мы над раскладушкой, чутко вслушиваясь в ритм его дыхания. Страшно было подумать, что этот малыш - самое дорогое, что было у нас в жизни, - едва не погиб из-за нашего преступного легкомыслия. На чем же держится человеческое существование? - раздумывали мы оба, не сговариваясь. Судя по всему, на одной тоненькой нити, как нам только что доказал этот ужасный опыт.
Было уже позднее утро, а мы еще крепко спали, когда нас внезапно вырвал из забытья звонок у входной двери. Этот пронзительный звонок, который я еще вчера собирался отключить, разнесся по всему дому. Сначала мы подумали: это наверняка Дрюмоны. Кто же еще знает о нашем пребывании в этих местах? И кому придет в голову беспокоить нас в такое раннее время? Мы облачились в хозяйские халаты, точно в боевые доспехи. За дверью ждали двое полицейских в безупречных синих мундирах. С револьверами и наручниками у пояса. Это зрелище могло бы вызвать во мне священный трепет, если бы не общеизвестная изысканная репутация местных служителей закона, весьма толерантных к гомосексуалистам, которые в Сан-Франциско - и это все знают - могут целоваться взасос прямо посреди улицы, на глазах у копов, не опасаясь задержания.
Они начали с требования предъявить паспорт и документы на машину. Задав стандартные вопросы о цели нашего путешествия и спросив, на каких основаниях мы заняли дом Бастенов в их отсутствие, они перешли к тому, что назвали "событиями минувшей ночи". И начали формулировать, одно за другим, свои обвинения: отсутствие надлежащего надзора за ребенком, пренебрежение родительскими обязанностями, и прочее, и прочее, смысл которых мы улавливали с трудом, понимая только одно: все они далеко небезобидны. Мы мысленно проклинали Дрюмонов, которые нас заложили. Я счел за лучшее сразу покаяться, но при этом намекнул на смягчающие обстоятельства. Собравшись с духом, я предложил копам сесть и пустился в описание наших странствий через пустыни, в трейлере без кондиционера, с ребенком на грани обезвоживания, спавшим на кушетке под крышей трейлера, который стал для него родным домом. Прибыв в Сан-Франциско совершенно без сил, мы не нашли в себе достаточной решимости - что правда, то правда, этот упрек вполне справедлив! - заставить Люка провести ночь с нами в доме. Копы слушали мою историю, как приключенческий роман, изумленно разинув рты; еще немного, и они расплакались бы от жалости. Один из них что-то записывал в блокноте. Второй время от времени задавал вопросы, в полном ужасе от нашего легкомыслия. В конце концов, первый - похоже, старший по званию - вынул визитку и вручил ее нам с настоятельной просьбой вызывать полицию Сан-Франциско, если возникнет хоть какая-то, пусть даже мелкая проблема. "И главное, - настойчиво повторил он, - делайте это сразу, пока не поздно. Безопасность - дело серьезное, не стоит рисковать понапрасну".
Мы еще минутку постояли на пороге дома, после того как полицейские отбыли, отвергнув мое предложение пропустить стаканчик. "На службе - никогда!" - дружно ответили они и уехали, пожелав нам удачного путешествия. Тут я заметил чету Дрюмонов, которые исподтишка наблюдали за этой сценой из своего окна, наверняка проклиная городскую полицию, оставившую на свободе злодеев (никак не меньше!), застигнутых на месте преступления.
Мы осмотрели Сан-Франциско, хотя настроение наше было изрядно подпорчено. Зато Люк быстро обретал утраченный вкус к жизни. Сидя в трамвае на коленях у Жюли, он хлопал в ладоши всякий раз, как чернокожий водитель дергал за ручку звонка перед тем, как подняться вверх по Пауэлл-стрит, а потом ухнуть вниз, точно на американских горках. Маленькие дети обладают свойством легко переворачивать страницу, которое мы, взрослые, с годами утрачиваем. Едва осушив слезы, они вновь готовы весело улыбаться и вступать в схватку с жизнью. Вот и еще одно свидетельство того, что из всех категорий времени им знакомо только настоящее.
Мы ели жареную рыбу на террасе портового ресторана. Да-да, в Сан-Франциско имелись рестораны с открытыми террасами, где можно было выпить вина из настоящего бокала. Вот чудеса-то! Нам хотелось кричать об этом на весь свет. Вы только представьте себе: на карте Соединенных Штатов есть крошечная точка, обозначающая город, где картонные или пластиковые стаканчики не имеют права на существование! Сев на катерок, мы посетили Алькатрас - тюрьму на острове в окружении морских волн, где некогда томились всеми забытые узники. А нынче ее камеры превращены в музей тюремной архитектуры.