- Заметано. - Гитара протянул ему руку. Молочник хлопнул по ней ладонью. - Законные платежные средства. Замечательное выражение. Оно звучит, как, скажем, "девственная невеста". - Гитара потер рукой шею и с блаженным видом запрокинул лицо к солнцу.
- Нам надо придумать, что туда прихватить с собой. Ведь не возьмешь же его просто так, - сказал Молочник.
- А ты не беспокойся. Ни о чем не думай, и конец. - Все так же блаженно Гитара улыбался солнцу и жмурил глаза, словно для того, чтобы подготовиться к встрече с золотом, ему нужно было сперва хоть немного пообщаться с солнцем.
- Ни о чем не думать? - Теперь, когда Гитара рвался в бой, возбуждение Молочника утихло. Почему-то ему стало досадно, что его друг получит свою долю без всяких хлопот. Нет, у них должны быть трудности, так уж гладко их затея не пройдет. - Ты считаешь, мы как ни в чем не бывало явимся туда, схватим мешок и привет? А если Реба и Пилат начнут возражать, мы их просто отшвырнем, чтобы не путались под ногами, да? Тебе это так представляется, да? - Он старался, чтобы его вопросы звучали как можно более ядовито.
- Пораженческие настроения. Вот как это называется. Пораженческие настроения.
- Это называется - здравый смысл.
- Ладно, хватит плакаться, старик. Твой папаша преподносит тебе отличный подарок, так борись за него.
- Бороться я не собираюсь. Мне бы выбраться из этой передряги живым и здоровым, а то схватить-то добычу я схвачу, а толку чуть. Мне вовсе не хочется отдать ее нейрохирургу, который будет извлекать из моего затылка пешню для льда.
- Твой затылок никакая пешня не пробьет, негритянское ты отродье.
- Не затылок, так сердце.
- А сердце тебе на кой?
- Сердце гонит по артериям кровь. И мне бы хотелось, чтобы оно гнало ее и впредь.
- Хорошо, уговорил. У нас есть проблема. Маленькая глупенькая проблемочка: как двое здоровенных мужиков вынесут пятидесятифунтовый мешок из дома, где живут три женщины, которые, если их взвесить, не потянут все разом и трехсот фунтов.
- Чтобы спустить курок, не обязательно взвешиваться.
- Какой еще курок? У них в доме ни у кого нет револьвера.
- Агарь достанет что угодно.
- Послушай, друг. Агарь уже почти год пытается тебя укокошить. Все, что она доставала, она тут же пускала в ход, но револьвером ни разу не пользовалась.
- Ну и что же? Может, не додумалась пока. Подождем до следующего месяца.
- До следующего месяца долго ждать - вдруг она свой шанс упустит? - Гитара склонил голову к плечу и улыбнулся Молочнику мальчишеской милой улыбкой. Давно уже, очень давно Молочник не видел его таким непринужденным, таким сердечным. Может быть, он ради этой улыбки и пригласил его участвовать в их затее. Ведь он, конечно, мог все провернуть и в одиночку, вероятно, ему просто хотелось увидеть прежнего Гитару, шутливого и добродушного, увидеть на его лице открытую улыбку, а не угрюмый оскал Смерти.
Затем они встретились в воскресенье, на 6-м шоссе, вдали от негритянских кварталов. По обе стороны шоссе находились площадки с подержанными автомобилями на продажу, дешевые закусочные и кафе - "Белый замок", "Королева молочниц". Этим утром здесь было пусто, лишь изредка шум проезжающего автомобиля нарушал кладбищенскую тишину площадок, где машины выстроились, словно могильные плиты.
После их последнего разговора - того, серьезного, когда Гитара рассказал, чем он занимается (позже им приходилось, случайно встретившись, болтать о том о сем, но это уже не в счет), - Молочнику не давало покоя желание, набравшись храбрости, задать Гитаре вопрос, который его все время тревожил: "А ты хоть раз сделал это?" Облечь этот вопрос в слова было трудно даже в мыслях, и, уж само собой, он никогда не задаст его вслух. Рассказ Гитары произвел на него тяжелое впечатление: он ощутил всю жуть и всю значительность деятельности "Семи дней" и нависшую над ними опасность. Гитара сказал, что они даже друг с другом никогда не говорят о подробностях, поэтому Молочник был уверен: стоит ему хоть раз спросить, и Гитара снова станет хмурым. Хмурым и отчужденным. А вопрос так и вертелся на языке: "А ты хоть раз?.. Ты и вправду убил кого-то?" Он, как старики с Десятой улицы, покупал теперь и утренние, и вечерние газеты, а также выходящую раз в две недели "Газету черных" и торопливо просматривал страницы в поисках сообщения об убийстве, которое выглядело бы подозрительным, беспричинным. Обнаружив нечто такое, он принимался следить за отделом новостей, пока не поступало сообщение, что кто-то арестован по подозрению в этом убийстве. Затем он принимался проверять, не убивал ли в последнее время кого-нибудь из цветных человек белой расы.
"Ну что, было уже?" Он стал как девочка-подросток, изнемогающая от желания узнать, потеряла ли ее подружка невинность - она так изменилась в последние дни: и вид другой, и держится иначе, все молчит и думает о чем-то своем. "Ну что, было уже это? Знакомо оно тебе, ни разу не испытанное мною чувство, такое ординарное и одновременно экзотическое? Ты теперь знаешь, что испытывает человек, в одиночку подвергающий опасности свою жизнь? Как это? Страшно? Стал ли ты другим? А если я это сделаю, я тоже стану другим?"
Возможно, он когда-нибудь и спросит об этом Гитару, но не сегодня, когда все стало как в старые времена. Они шли сегодня на опасное вдвоем, совсем как в ту пору, когда Молочнику было двенадцать, а Гитаре немного побольше и они мотались по улицам и валяли дурака: то вышагивают, медленно и важно, то вдруг нагнутся, то присядут, то встанут, гордо, широко расставив ноги, и все это с единственной целью - ввязаться в драку или хоть кого-то напугать: других мальчишек, девчонок, собак, голубей, старух, учителей, пьяниц, продавцов мороженого и лошадей, впряженных в телеги с утилем. Если это им удавалось, они покатывались со смеху и даже прикрывали рот рукой. А когда не удавалось, когда кто-нибудь резко их обрывал, или не обращал на них внимания, или заставлял пуститься наутек, они с досады обзывали оскорбителя всякими обидными словами и изощрялись в остроумии до тех пор, пока не высыхали их взмокшие от смущения ладони. Сейчас, когда они стали взрослыми, желание внушать людям страх, пусть просто для того, чтобы самим его почувствовать, возникало реже, но с прежней остротой. Власть, завоеванная и основанная на том, что ты кого-то держишь в страхе, по-прежнему казалась слаще власти, достигнутой каким-нибудь иным путем. (За исключением власти над женщиной, которую предпочтительно завоевывать обаянием, а удерживать безразличием.)
И вот сейчас все стало как прежде, и Молочнику хотелось это настроение сохранить.
И еще одно. Гитара по собственной воле и даже с охотой ввязался в дело, связанное со смертельной опасностью. Потребности Молочника были скромней: его возбуждало одно присутствие людей, которые внушали страх, например отца, Пилат, Гитары. Его тянуло к таким людям, их бесстрашие внушало ему зависть, даже бесстрашие Агари, хотя она уже перестала быть источником опасности, а превратилась просто в дуру, которая добивалась не столько его смерти, сколько его внимания. Гитара же по-прежнему вызывал такое ощущение, будто ты ходишь по краю пропасти. И Молочник обратился к нему со своим предложением не только в надежде на помощь. Главным образом он обратился к Гитаре потому, что затеянную им авантюру просто необходимо было осуществить именно с этим ощущением - будто ходишь по краю пропасти. Залучив себе такого сообщника, как Гитара, он мог теперь рассчитывать, что будет и весело, и страшно.
Не торопясь прошли они по 6-му шоссе, то и дело останавливались, осматривали машины и, оживленно размахивая руками, обсуждали, как совершить кражу со взломом в доме, где, по словам Гитары, "нет ни единой задвижки ни на окнах, ни на дверях".
- Зато там живут люди, - возражал Молочник. - Целых трое. И все сумасшедшие.
- Там живут женщины.
- Сумасшедшие женщины.
- Там только женщины.
- Ты, видно, забыл, Гитара, как это золото досталось Пилат. Чтобы вынести его из пещеры, она пробыла там трое суток наедине с мертвецом, а ведь ей было тогда всего двенадцать лет. Если она в двенадцать лет была способна на такое, чтобы завладеть этим золотом, как ты думаешь, что она может натворить, чтобы не отдать его сейчас, когда ей под семьдесят.
- Мы не должны применять насилие. Нужно действовать только хитростью.
- Ясно. И какой же хитростью ты их заставишь покинуть дом?
- Минутку, я подумаю.
Гитара перестал почесывать спину о телеграфный столб. Он зажмурился, то ли блаженствуя от безделья, то ли, наоборот, сосредоточившись; Молочник в поисках вдохновения устремил взгляд к небесам и, обозревая крыши контор, расположенных на площадках для продажи автомобилей, неожиданно увидел белого павлина, опустившегося на кровлю длинного приземистого строения, служившего штаб-квартирой распродажи подержанных "нельсон-бьюиков". Он уже готов был счесть появление этой птицы одним из сновидений наяву, посещавших его каждый раз, когда его нерешительный характер сталкивался с суровой реальностью, как вдруг Гитара открыл глаза и сказал:
- Вот чертовщина! Откуда вдруг?
- Наверно, из нашего зоопарка, - с большим облегчением сказал Молочник.
- Из нашего занюханного зоопарка? Да ведь там никого нет, кроме двух полудохлых обезьян и нескольких гадюк.
- Ну а откуда же?
- Спроси чего полегче.
- Смотри… она слетает с крыши. - Молочник снова испытывал тот необузданный восторг, который охватывал его каждый раз, когда он видел нечто летающее. - Летит, словно фокстрот танцует! Села. А походка-то какая.
- Он.
- А?
- Это он, а не она. Только у самцов такие хвосты, прямо россыпь драгоценностей. Ах ты сукин сын! Да ты на него погляди. - Павлин распустил хвост еще шире. - Давай его поймаем. Пошли, пошли, - и Гитара бросился к изгороди.
Молочник побежал за ним следом, спрашивая на ходу:
- А зачем? Что мы с ним сделаем, если поймаем?
- Съедим, - крикнул Гитара. Он легко перемахнул через двойной ряд труб, огораживающих площадку, и двинулся в обход, наперехват павлину, он даже слегка отвернулся, чтобы одурачить птицу, направлявшуюся важной походкой к зеленовато-голубому "бьюику". Павлин сложил хвост и волочил его, как шлейф, по земле.
- Надо же, такая птица, а летает не выше курицы, - сказал Молочник.
- Хвост слишком большой. Все эти драгоценности тянут его вниз. Вот так же тянет вниз тщеславие. С такой нагрузочкой не полетишь. Если хочешь полететь, ты должен сбросить с себя все барахло, чтобы не тянуло вниз.
Павлин вскочил на крышу "бьюика" и снова распустил хвост - показной блеск "бьюика" померк.
- Барахольщик, - сказал Гитара и тихо засмеялся. - Белый барахольщик.
Молочник тоже засмеялся, и они еще немного постояли среди подержанных "бьюиков", разглядывая снежно-белого павлина.
Павлин, однако, свое дело сделал: настроил их на мечтательный лад. Они прекратили спор о том, как будут действовать, и стали фантазировать, на что они потратят золото после того, как обратят его в "законные платежные средства". Гитара, отрешившись от своих новых аскетических воззрений, тряхнул стариной: позволил себе помечтать о том, сколько всякой всячины он накупит для бабушки и ее брата, дядюшки Билли, того самого, который после смерти их отца приехал из Флориды помочь сестре поднять внучат; как он поставит на отцовскую могилу резную мраморную плиту, "розовую, всю в лилиях"; каких вещей накупит для сестер, для брата и племянников. У Молочника тоже разыгралась фантазия, но, не в пример Гитаре, увела его куда-то далеко. Молочнику хотелось покупать пароходы, автомобили, самолеты, хотелось, чтобы его распоряжения выполняло множество верных помощников и слуг. Деньги дадут ему возможность быть эксцентричным, щедрым и таинственным. Но со смехом разглагольствуя о том, как он будет жить и что делать, он чувствовал: его голос звучит принужденно. Деньги-то ему нужны - нужны, он думал, позарез, - но не для того, чтобы просто уехать из города, удалиться от Недокторской улицы, "Магазина Санни", ресторанчика Мэри и наскучившей ему Агари, - он не мог себе представить, что где-то может быть совсем другая жизнь. Новые люди. Новые города. Власть. Вот чего ему хотелось. Поэтому он равнодушно слушал, когда Гитара рассказывал, какие элегантные костюмы купит он себе и брату, какие пышные пиры он будет задавать в честь дядюшки Билли и как станет участником карточных игр, в которых партия длится неделю, ставка же равна полутора королевствам или черт знает чему с половиной. "Ух ты!" - вскрикивал он, когда Гитара излагал ему свою программу, но чувствовал себя неловко - ведь сам он не знал нужды, жил не только с комфортом, но, пожалуй, даже и не без излишеств. Молочнику же просто хотелось уйти от прошлого родителей, ставшего также их настоящим и грозившего сделаться заодно и его настоящим тоже. Ему были глубоко противны неприязненные отношения между матерью и отцом, то упорство, с которым каждый из них цеплялся за сознание собственной непогрешимости. Он пытался не замечать их взаимной вражды, отгородиться от нее, но его попытки удавались, лишь когда он занимался чем-нибудь веселым, не влекущим за собой серьезных последствий. Он старался избегать сильных чувств, не брать на себя обязательств и не принимать решений. Ему хотелось знать как можно меньше, отдаваться эмоциям лишь настолько, чтобы дни проходили приятно, быть интересным лишь в той мере, чтобы возбуждать в окружающих любопытство, а не глубокую, всепоглощающую страсть. Агарь уже одарила его безумной страстью, волнений ему выпало с избытком. Раньше он считал, что его детство прошло в атмосфере безупречной чистоты, но рассказы Мейкона и Руфи облекли воспоминание о детских годах в грязные простыни, от которых разило болезнью, горем и жестокосердием. Если он и восставал когда, то лишь по пустякам и всегда совместно с Гитарой. А этот вот последний рывок к свободе, в духе волшебной сказки - хотя отец и подсказал ему, что делать, и даже чуть ли не приказал, - сулил какую-то надежду на успех.
Он опасался, что Гитара поднимет его на смех, откажется стать его соучастником, добавив что-нибудь обидное, - ведь теперь он связан и окружен тайной, у них там дело о жизни и смерти идет. Однако, пристально вглядевшись в лицо Гитары, расписывавшего, какими благами он сможет располагать, не сделав для этого почти никаких усилий, Молочник окончательно понял: клюнуло. Может быть, убийца-профессионал уже пресытился или вообще переменил взгляды? Кстати, он?.. "Что, было уже это?.." Слушая, как тот подробно описывает дядюшкины трапезы, костюмы, могильные плиты, Молочник подумал: а вдруг Гитара просто не устоял перед искушением, польстился на то, чего у него никогда в жизни не было, - на деньги?
А Гитара улыбался солнцу и с восторгом говорил о телевизорах, медных кроватях, карточных партиях, длящихся неделю, но мысли его сосредоточились на чудесах, совершаемых тротилом.
К тому времени, когда они растратили воображаемые богатства, было уже около полудня и они снова оказались на окраине Южного предместья и вернулись к прерванной теме - стали обсуждать план действий. Гитара рвался в бой, Молочник осторожничал. Его осторожность рассердила Гитару.
- Я тебя не понимаю. То ты втягиваешь меня в рискованное предприятие, и мы три дня обсуждаем, как нам его провернуть, и я радуюсь, как перед свиданием с хорошенькой девчонкой, но, едва лишь доходит до дела, ты, как идиот, вдруг начинаешь мне объяснять, по какой причине у нас ничего не выйдет. Может, ты надумал отшить меня?
- Зачем мне тебя отшивать? Я же мог тебе вообще ничего не рассказывать.
- Не знаю. Я не знаю даже, зачем тебе все это. Насчет меня нетрудно догадаться, почему я участвую в деле. Но ты-то никогда не нуждался в деньгах.
Молочник не стал задумываться по поводу причин, побуждающих Гитару "участвовать в деле", и лишь холодно ответил:
- Деньги мне нужны, чтобы уехать отсюда. Я ведь уже говорил тебе. Мне необходимо вырваться отсюда. Хочу пробиться самостоятельно.
- Самостоятельно?! Ничего себе самостоятельно, с миллионом долларов в кармане.
- Пошел к черту. Не все ли тебе равно, зачем мне деньги?
- А я, знаешь, не уверен, что они тебе нужны. Во всяком случае, настолько, чтобы ради денег ты решился на воровство.
- Я хочу, чтоб все прошло спокойно. Без шума. Без… А, что говорить: кража со взломом - серьезное преступление. И я вовсе не намерен закончить свои дни в…
- Какая кража со взломом? При чем тут взлом? Дом принадлежит Пилат.
- Ну и что?
- Как что? Эти люди - твои родственники.
- Тем не менее они - люди, а люди могут закричать.
- Ну и что? Что с нами может случиться? Мы заберемся в дом, так? Допустим, что все три окажутся на месте. Три женщины. Что они нам сделают? Побьют?
- Может быть.
- Ого! Это кто же? Агарь? Как налетит на тебя. Пилат? Дурачок, она тебя любит. Она и пальцем тебя не тронет.
- Ты в самом деле так считаешь?
- Да, я так считаю. Послушай, у тебя вроде сомнения появились? Объясни мне, из-за чего? Может, потому, что ты им родственник? Так ведь твой папаша им еще больший родственник, чем ты, а между тем все это он затеял.
- Не в том дело.
- В чем же?
- В том, что они ненормальные. Никто не может угадать, что они выкинут. В том числе и они сами.
- Что они психи, я знаю. Как еще назвать людей, которые торгуют пятидесятицентовым вином, вместо туалета пользуются ведерком, а над их счастливыми головами висит миллион долларов? А ты что, боишься сумасшедших? Если боишься, значит, ты тоже псих.
- Я просто не хочу, чтобы меня поймали. Мне в тюрьме неохота сидеть. Вот я и хочу обсудить все заранее, чтобы мы не попались. Что тут такого? Человек хочет все обсудить.
- Не очень-то это похоже на обсуждение. Скорей, ты надумал увильнуть.
- Нет, это обсуждение. Нам надо обсудить, как их выманить из дома. Как нам туда забраться. Как срезать с потолка мешок, а после вытащить его из окна и пронести по улице. А с ними трудно что-нибудь предугадать. Они шалые бабы. И жизнь у них шальная, порядка нет. Да к тому же к ним шляются пьяницы за самогонкой. В любое время кто-нибудь может вломиться в дом. Эти женщины не по часам живут, Гитара. Мне кажется, Пилат и время-то умеет определять только по солнцу.
- Ночью они спят.
- Кто спит, тот может проснуться.
- Кто проснется, того можно уложить ударом кулака.
- Я не хочу никого укладывать ударом кулака. Я хочу, чтобы их не было в доме, когда мы придем туда.
- Ну а что может заставить их покинуть дом? Молочник потряс головой.
- Не знаю. Что-нибудь из ряда вон выходящее.
- Так давай устроим нечто из ряда вон выходящее.
- Каким образом?
- Подожжем дом. Подсунем туда скунса. Или медведя. Мало ли кого.
- Бога ради, разговаривай серьезно.
- Я стараюсь. Я очень стараюсь, дружок. Они что, никогда не уходят из дома?
- Все разом?
- Да, все разом.
Молочник пожал плечами.
- На похороны. Верно, на похороны они ходят. И в цирк.
- Ничего себе! Так нам придется ждать, пока кто-нибудь умрет? Или наш город посетит бродячий цирк?
- Что ты прицепился? Я просто хочу сообразить, велик ли риск. Сейчас действовать - рискованно.
- Знаешь, когда действовать рискованно, остается только одно средство - рискнуть.